1888 Пазенов, или Романтика - Герман Брох

      Он сопровождал Бертранда по коридорам здания полиции; перед дверью одного из кабинетов ему пришлось подождать. Бертранд вскоре вернулся: "Теперь нам известно". И он показал чешское название населенного пункта, написанное на листочке бумаги. "Вы сказали им о набережной Хафеля?" Естественно, Бертранд сделал это: "Но вам, дорогой Пазенов, предстоит сегодня вечером одна не совсем приятная миссия, от которой я вас из-за своей руки освободить, к сожалению, не могу. Вы оденете гражданский костюм и поищете ее в ночных увеселительных заведениях. Мне не хотелось подкидывать эту мысль полицейским -- у нас еще будет для этого время,-- иначе нашу милую Руцену возьмут прямо там". О такой банальнейшей и отвратительнейшей возможности Иоахим и не подумал; от цинизма этого Бертранда начинает подташнивать. Он посмотрел на Бертранда: не было ли известно тому больше сказанного? Лишь Мефистофель знал, какие грехи предстояло искупить Маргарите. Но Бертранд ничего не заметил. Не оставалось ничего другого, как подчиниться и взвалить на себя в виде очередного испытания распоряжение Бертранда.

      Он начал свой унизительный обход, расспрашивая официантов и буфетчиц, от души сразу же отлегло, когда в охотничьем казино ему сказали, что Руцену там не видели. На лестнице, правда, он повстречал толстую даму, развлекавшую гостей заведения: "Что, ищешь свою невесту, малыш? Сбежала? Брось, пойдем со мной, всегда найдешь кого-нибудь другого". Что ей было известно о его отношениях с Руценой? Ведь, может же быть, она видела Руцену, но его выворачивало от одной мысли расспрашивать ее об этом, он проскользнул мимо и направился в следующее заведение; да, она была здесь, сказала буфетчица, вчера или позавчера, больше ей ничего не известно, может быть, уборщица сможет дать ему справку по этому поводу, Ему приходилось продолжать свой мученический обход, расспрашивать, каждый раз сгорая от стыда, буфетчиц или уборщиц: ее видели или не видели, она умывалась, один раз ушла с каким-то господином, она имела вид откровенно опустившейся дамы: "Мы все пытались ее уговорить по-хорошему, чтобы она шла домой; девушка в таком состоянии чести заведению не делает, но она усаживалась и упрямо молчала". Некоторые из этих людей называли Иоахима безо всяких обиняков "господин лейтенант", так что ему в душу закралось подозрение, не поведала ли Руцена всем им об их любви, не растрезвонила ли, к его стыду, уборщицам, к которым Иоахима всегда отсылали.

      В комнате уборщицы в туалете он ее и нашел. Она спала, устроившись в углу комнаты для умывания под одним из газовых светильников, рука с кольцом, которое она получила от него в подарок, расслабленно покоилась на влажной мраморной плите моечного столика. Высокие ботинки были расстегнуты и болтались на ноге, выглядывавшей из-под платья. Шляпка была немножко сдвинута назад, сместив полями и прическу. Иоахим охотнее всего бы ушел; она производила впечатление пьяной женщины. Но он прикоснулся к ее руке; Руцена устало открыла глаза; узнав его, она снова их зажмурила. "Руцена, нам нужно идти". Она, не открывая глаз, затрясла головой. Он стоял перед ней и не знал, что делать. "А вы ее ласково поцелуйте",-приободрила его уборщица. "Нет",-- испуганно вскрикнула Руцена, она вскочила на ноги и хотела выскочить в дверь, но зацепилась за расстегнутые свисающие ботинки, и Иоахим удержал ее. "Голубушка, с такими ботиночками и прической вам никак нельзя на улицу,-- попыталась уговорить ее уборщица,-да и господин лейтенант не желает вам ничего плохого", "Оставлять, бросать, я говорить...-- хрипела Руцена, а затем Иоахиму в лицо: -- Все, чтобы знать, это все", Из ее рта исходил гнилостный, неприятный запах. Иоахим не пропустил ее к двери; тогда Руцена отвернулась, рванула на себя дверь туалета и закрылась изнутри на защелку. "Все,-- шипела она оттуда,-- сказать ему, пусть уходить, все". Иоахим опустился на стул рядом с моечным столиком; неспособный собраться с мыслями, он просто знал, что и это относится к угодным Богу испытаниям, он уставился на полуоткрытый ящик моечного столика, в котором, беспорядочно перемешаны, лежали вещи уборщицы, ручные полотенца, штопор, одежная щетка, "Уже ушел он?"-- услышал он голос Руцены. "Руцена, выйди оттуда",-- попросил он. "Голубушка, выходите,-- обратилась к ней уборщица,-- здесь все-таки дамский туалет, и господин лейтенант не может здесь оставаться", "Пусть уходить",-- отрезала Руцена. "Руцена, ну выйди оттуда, я прошу тебя",-- взмолился Иоахим еще раз, но Руцена не проронила за запертой дверью ни слова. Уборщица вытянула его за рукав в переднюю комнату и прошептала: "Она выйдет, когда услышит, что господина лейтенанта уже нет. А господин лейтенант ведь может подождать и внизу". Иоахим послушался совета уборщицы, в тени соседнего дома ему пришлось прождать добрый час. Затем показалась Руцена; рядом с ней покачивался полный, какой-то рыхлый бородач. Она осторожно осмотрелась. На лице ее застыла странная, злобная улыбка. Мужчина подозвал извозчика, и они уехали. Иоахима чуть не стошнило по дороге домой, он почти не помнил, как он туда добрался, его сильнее всего мучила мысль о том, что толстяку этому, собственно говоря, можно посочувствовать, ибо Руцена неизвестно когда мылась и у нее изо рта неприятно пахло. На комоде все еще лежал револьвер; он осмотрел его, недоставало двух патронов. Держа оружие в молитвенно сложенных руках, он прошептал: "Господи, возьми меня к себе, как и моего брата, к нему Ты был милостив, будь таким же и ко мне". Затем он вспомнил, что ему необходимо еще отдать последние распоряжения; Руцену он тоже не может оставить обделенной, иначе правильным оказалось бы все, что она ему сделала. Он поискал чернила и бумагу, Утро застало его спящим за практически чистым листом бумаги.

      Он утаил свою стычку с Руценой, было стыдно перед Бертрандом, не хотелось давать ему повод для радости, и хотя ложь была отвратительна, он рассказал, что нашел ее в ее квартире. "Тоже неплохо,-- сказал Бертранд,-- а в полицию вы сообщили? А то ее вмешательство может создать ряд проблем". Иоахим, конечно, об этом и не подумал, и Бертранд отправил посыльного с соответствующим сообщением в полицию. "Так где же она пряталась в течение этих трех дней?" "Этого она не сказала". "Ну что ж, пусть будет так". Такие хладнокровие и деловитость были просто очаровательны; он чуть не застрелился, а этот так просто рассуждает: тоже неплохо, и пусть будет так. Но он не застрелился, потому что должен позаботиться о Руцене, а для этого ему необходим совет Бертранда: "Послушайте, Бертранд, сейчас я должен буду, наверное, унаследовать имение; я тут подумал вот о чем, не приобрести ли Руцене-- ей ведь необходимы и дело, и занятие -магазинчик или что-нибудь подобное..." "Вот как,-- отреагировал Бертранд-- Но это мне кажется не совсем правильным". "Может, назначить ей определенную сумму денег? Как это можно сделать?" "Переслать ей деньги. Но лучше назначить ей на какое-то время пенсию; иначе она немедленно потратит все деньги". "Да, но как это сделать?" "Знаете что, я бы, естественно, охотно вам во всем этом подсобил, но лучше, если этим займется мой адвокат. Я договорюсь с ним о встрече завтра или послезавтра. Впрочем, вам, дорогой мой, можно посочувствовать". "А, не все ли равно",-- проронил Иоахим. "Ну, что вас так сильно мучает? Не стоит, право, принимать все так близко к сердцу",-- посоветовал Бертранд слегка добродушным тоном. "Его пропитанная ироничностью бестактность и эта ироничная складка вокруг рта так отвратительны!" -- подумал Иоахим, и в глубине души опять шевельнулось подозрение, что за этим необъяснимым поведением Руцены и ее коварством стоят интриги Бертранда и еще какая-то низменная связь, которая довела Руцену до безрассудства. Было, правда, и маленькое удовлетворение оттого, что она в определенной степени изменила и Бертранду с тем толстяком. К горлу снова подошло ощущение тошноты, испытанное им вчера вечером. В какое же болото он попал! Снаружи по оконным стеклам струились капли осеннего дождя. Здания на заводе "Борсиг" должны быть сейчас черными от осевшей копоти, черные камни мостовой и заводской двор, который можно увидеть через ворота, безбрежное черное и блестящее болото. От него исходил запах сажи, которую с почерневших концов высоких красноватых заводских труб сбивали вниз струи дождя; витал неприятный запах гнили и серы. Это было болото; к нему относились и толстяк, и Руцена, и Бертранд; все было из того же разряда, что и ночные увеселительные заведения с их газовыми светильниками и туалетными комнатами. День стал ночью, точно так же, как ночь -- днем. В голову ему пришло словосочетание "темные духи", впрочем, он себе их довольно плохо представлял. А есть ведь и "светлые духи". Ему приходилось слышать выражение "непорочный светлый образ". Да, это то, что противоположно темным духам. Тут он опять увидел Элизабет, которая была не такой, как все, и покачивалась высоко вверху над всем этим болотом на серебристом облаке, Может быть, он себе все это уже представлял, когда видел в спальне Элизабет белые кружевные облака и намеревался охранять ее сон. Теперь уже скоро приедет она со своей матерью и поселится в новом доме. То, что там имеются туалетные комнаты, было естественным, но он полагал, что думать об этом -- богохульство. Но не менее богохульным казалось присутствие в белой комнате Бертранда, который лежал здесь с вьющимися белокурыми волосами подобно молоденькой девушке. Так тьма скрывает свое истинное существо, не позволяет вырвать свою тайну. Бертранд же с озабоченным дружеским участием продолжал: "Вы, Пазенов, выглядите настолько плохо, что вас следовало бы отправить в отпуск, немного попутешествовать пошло бы вам на пользу. У вас в голове появились бы другие мысли". "Он хочет отправить меня куда-нибудь подальше,-- пронеслось в голове Йоахима,-С Руценой ему удалось, теперь он хочет столкнуть в пропасть и Элизабет". "Нет,-- ответил он,-- мне нельзя сейчас уезжать..." Бертранд какое-то мгновение молчал, а затем показалось, будто он почувствовал подозрение Иоахима, и теперь ему самому пришлось открыть свои злые замыслы относительно Элизабет, ибо он спросил: "А госпожа Баддензен с дочерью уже в Берлине?" Бертранд все еще участливо улыбался, почти даже сиял, но Иоахим с резкостью, которая была ему несвойственна, коротко отрезал: "Дамы, наверное, несколько продлят свой сезон в Лестове", Теперь он знал, что должен жить, что это его рыцарская обязанность помешать тому, чтобы еще одна судьба не свалилась в пропасть и не попала в сети Бертранда по его вине; Бертранд же на прощанье просто весело произнес: "Значит, я договариваюсь с моим адвокатом... а когда дело с Руценой будет улажено, вы обязательно съездите в отпуск. Вам он действительно нужен". Иоахим ничего больше не ответил; решение было принято, и он ушел в себя, полный тяжелых мыслей. Бертранд всегда пробуждал такие мысли. И со скупым, так сказать, уставным жестом, сделанным, чтобы стряхнуть с себя эти мысли, к Иоахиму фон Пазенову внезапно вернулось ощущение, будто за руку его берет Гельмут, будто Гельмут опять хочет показать ему дорогу, вернуть его обратно к традициям и обязанностям, снова открыть ему глаза. То, что у Бертранда, которому вчерашняя вылазка в полицию не пошла на пользу, в этот день опять поднялась температура, Иоахим фон Пазенов, впрочем, и не заметил.