Неизвестные Стругацкие. От «Отеля...» до «За миллиард лет...»:черновики, рукописи, варианты - Светлана Бондаренко

— Да, я пошутил, извините… — рассеянно произносит Глебски, оглядывая комнату.

— Как же все-таки он умер? — говорит Симонэ. — Ранений нет… знаков на теле никаких… Может быть, ему незаметно впрыснули яд? Знаете, шприцем… Подкрались и впрыснули… Такое ведь бывает…

Глебски молча смотрит на него, затем на труп. Перед его мысленным взглядом встает коробочка, выстланная ватой, шприц, ампулы с желтоватой жидкостью.

— Да, бывает, — говорит он. — Ну-ка, посмотрим, что у него в этом чемоданчике…

Он берет чемоданчик, кладет на стол и раскрывает. В чемоданчике, занимая весь его объем, помещается какой-то прибор — черная металлическая коробка с шероховатой поверхностью, какие-то разноцветные кнопки, стеклянные окошечки, никелированные верньеры.

— Видно, это по вашей части, господин физик, — говорит Глебски. — Ну-ка, взгляните, что это, по-вашему?

Симонэ быстро оглядывает прибор, осторожно извлекает его из чемодана и, посвистывая сквозь зубы, принимается рассматривать его со всех сторон. Затем он взвешивает его на руках и так же осторожно вкладывает его обратно в чемоданчик.

— Не моя область, — говорит он. — Судя по тому, как это компактно и добротно сделано, это либо военное, либо космическое… Даже догадаться не могу. И у кого, надо же! У Олафа! У этакой дубины… Впрочем, пардон… Я, конечно, могу понажимать клавиши и покрутить ручки, но предупреждаю — это весьма нездоровое занятие…

— Не надо, — говорит Глебски и закрывает чемодан. — Закройте окно и пошли…

Симонэ тщательно закрывает окно. Они выходят. Глебски с чемоданчиком в руке сбегает первым по лестнице в холл. Там, у столика рядом с входной дверью, сидит госпожа Сневар. На столике перед нею лежит немецкая армейская винтовка, ствол ее направлен на лестницу. Глебски подходит к хозяйке,

— Госпожа Сневар, — говорит он. — У вас, если не ошибаюсь, в конторе есть сейф…

— Есть… — отзывается госпожа Сневар, поднимаясь.

— Дайте ключ от сейфа.

Госпожа Сневар сует руку в карман безрукавки, молча протягивает инспектору ключ, Симонэ ворчит:

— Что-то вы много на себя берете, господин полицейский…

— Это не ваше дело, господин Симонэ! — резко обрывает его госпожа Сневар.

— Нет, почему же… — говорит Глебски. — Понимаете, Симонэ, я приехал сюда по вызову… меня послали, потому что подвернулся начальству под руку. А на самом деле — я простор чиновник, моя специальность — подлоги и хищения. Я никогда не имел дела с такими происшествиями, как убийство, насилие… И я буду вам очень благодарен, если вы, господин Симонэ, будете всюду сопровождать меня и наблюдать за моимповедением, чтобы потом, в случае надобности, показать в должных инстанциях…

— А, да провалитесь вы! — раздраженно говорит Симонэ. — Я ведь понимаю в этих делах еще меньше…

— Но вы не отказываетесь?

— Конечно, нет. Как добрый гражданин республики и все такое прочее… Куда теперь? В контору?

Глебски берет руку госпожи Сневар и, наклонившись, целует ее.

— Извините, — говорит он. — Да, Симонэ. В контору. Они проходят через дверь, закрытую портьерой, по темному коридору и входят в контору. Глебски открывает ключом дверцу сейфа, ставит на полку чемоданчик покойного Олафа изахлопывает дверцу.

— Вот так, — произносит он, — А теперь, раз уж вы согласились быть моим свидетелем… вы еще не раздумали, Симонэ?

— Я буду следить за вами во все глаза.

— Тогда пошли. Посмотрим, что делается в этом богоспасаемом доме и немножко подумаем. Они выходят в холл, поднимаются по лестнице, идут по коридору и останавливаются перед дверью в номер Хинкуса.

— Держитесь позади меня… — вполголоса произносит Глебски и толкает дверь.

Дверь открывается. Глебски зажигает свет. Ничего не изменилось в помещении с тех пор, как Глебски приходил сюда с госпожой Сневар. По-прежнему нежилой вид, по-прежнему стоят на полу посередине два закрытых баула. Глебски, пользуясь пилкой для ногтей, открывает один из них. Симонэ, увидев пистолетные обоймы, тихо присвистывает. Инспектор, все так же молча, берет картонную коробку и раскрывает ее. При виде шприца и ампул Симонэ присвистывает второй раз. Затем протягивает руку, берет одну из ампул и осматривает.

— Ну? — спрашивает Глебски.

— По-моему… — неуверенно говорит Симонэ — Знаете, Глебски, это никакой не яд. Конечно, поручиться я не могу, я не аптекарь, но случайно я видел точно такие же ампулы… Это морфий.

Глебски кивает и, положив коробочку на место, закрывает баул.

— Пошли ко мне, — говорит он. — Надобно подумать, пораскинуть мозгами, Симонэ.

Они выходят в коридор и идут к номеру Глебски.

— Странно все это, — задумчиво говорит Симонэ. — Ведь это были обоймы к тому пистолету?

— Ага, — отзывается Глебски. — И тоже с серебряными пулями.

— Значит, пистолет принадлежал Хинкусу?

— Похоже на то…

Инспектор отпирает дверь своего номера, пропускает вперед Симонэ и входит следом за ним. Зажигает свет. И сейчас же оба замирают на месте. Где-то, совсем рядом, раздается мягкий стук, кто-то возится и сопит.

Глебски выхватывает пистолет, отпихивает Симонэ в угол и бросается в ванную. Симонэ бросается за ним. Щелчок выключателя…

В ванне, в страшно неудобной позе, обмотанный веревками и с кляпом во рту, лежит, скорчившись в три погибели, гангстер и ходатай по делам несовершеннолетних Хинкус и таращит на Глебски и Симонэ слезящиеся мученические глаза.

Глебски с Симонэ вытаскивают его из ванны, переносят в комнату, и Глебски вырывает у него изо рта кляп.

— Что это значит? — рявкает он.

В ответ на это Хинкус принимается кашлять. Он кашляет долго, с надрывом, с сопением, а тем временем Глебски и Симонэ торопливо освобождают его от веревок. Бормоча ругательства, Хинкус ощупывает шею, запястья, бока.

— Кто это вас? — опрашивает Глебски.

— Почем я знаю? — плаксиво отзывается Хинкус. Задремал я… там, на крыше… Вдруг схватили, скрутили… я и охнуть не успел… — Он поднимает левую руку и отгибает рукав. — А, черт… Часы раздавил, сволочь… Сколько сейчас, не скажете?

— Около одиннадцати.

— Около оди… — Хинкус вскакивает, озирается. — А где… Послушайте, это же не мой номер!

— Да, это мой номер, — говорит Глебски.

— Понятно… Ладно, пойду я тогда… Глебски легким толчком усаживает его снова.

— Нет, Хинкус. Погодите, Сначала несколько вопросов.

— Подите вы! — визжит Хинкус — Сначала чуть не убили, теперь с вопросами какими-то лезут… Пустите меня!

Он опять пытается встать, но Глебски прочно держит его за плечо.

— Сидите, Хинкус! — рычит он — Сидите, вам говорят!

— Да кто вы такой, чтобы мной распоряжаться? — визжит Хинкус.

— Господин Глебски — полицейский инспектор, — веско произносит Симонэ. — Не валяйте дурака, Хинкус.

Несколько секунд длится молчание. Хинкус, приоткрыв рот, с ужасом смотрит на Глебски.

— А я… — бормочет он наконец, — я ничего такого… Меня самого чуть не прикончили… сами видите…

— Кто? — жестко спрашивает Глебски.

— Что — кто?

— Кто вас чуть не прикончил?

— Не знаю… Как бог свят — не знаю! — Врете!

— Точно — не знаю! Я задремал… Вдруг схватили, скрутили…

— Не ври, Филин!

Снова секундное молчание. И вдруг Хинкус дико взвизгивает, валится на пол и принимается кататься по ковру, колотя себя кулаками по голове.

— Отпустите меня! — визжит он. — За что вы меня? Отпустите! Я подохну сейчас! Подохну! Подохну! Меня убьют! Убьют!

— Кто? — кричит Глебски, наклоняясь над ним. — Кто тебя убьет, Филин? Говори!

Хинкус умолкает и, сжавшись в комок, трясется мелкой дрожью.

— Ладно, Филин, — говорит Глебски. — Вставай. Ступай к себе. Поговорим потом.

Сморкаясь и всхлипывая, Хинкус поднимается на ноги, бредет к двери и выходит в коридор. Глебски и Симонэ следуют за ним. Войдя в свой номер, Хинкус набрасывается на один из своих баулов, раскрывает его и хватает знакомую нам картонную коробку. Затем, не стесняясь присутствием Глебски и Симонэ (или попросту не замечая их), спускает штаны, ломает наконечник у одной из ампул, набирает желтоватой жидкости в цилиндрик шприца и вонзает шприц в правую ляжку. На лице его, истасканном и измятом, с еще не высохшими слезами недавней истерики, появляется выражение крайнего блаженства.

Симонэ сплевывает с отвращением. Инспектор выводит его из номера Хинкуса, закрывает дверь и запирает ее ключом снаружи.

Они медленно идут по пустому коридору.

— Ничего не понимаю… — бормочет Глебски.

— Да, дело запутанное, — сочувственно произносит Симонэ. — Этот Хинкус…

— Нет, тут не в Хинкусе дело, — нетерпеливо перебивает Глебски. — То есть Хинкус, конечно, тип подозрительный, мы им еще займемся, но к смерти Олафа он явно отношения не имеет.