Письма русского путешественника - Владимир Буковский

Если с точки зрения Запада всякая война плоха, а потому нужно избегать конфликтов, смягчать противоречия и постараться достичь некоего равновесия, то для советских войны делятся на «справедливые» и «несправедливые» (те, что в интересах сил социализма, и те, что против этих интересов), а атмосфера конфликтов, противоречий и нестабильности нужна им, как вору покров ночи. То есть один по самой природе — хищник, другой — его жертва; один постоянно в наступлении, другой — в обороне. По этой и многим другим причинам, о которых речь пойдет дальше, инициатива постоянно находится в руках советских: они выбирают, где и когда раздуть конфликт, как и когда предложить ослабление напряженности. Инициатива — необычайно ценный фактор в любой игре. Шахматист, например, вам скажет, что инициатива стоит целой фигуры, а то и двух. В войне она стоит доброй армии, в политике — лучше надежного союзника. Ну а тот, кому инициативу навязали, попадает в такое положение, когда что ни сделай — все плохо, все проигрышно.

Мы часто ломаем себе голову, как это советские так ловко умеют внедриться в «стратегически важные» районы мира, не замечая, как обманчиво это впечатление. Просто любой район немедленно становится стратегически важным, как только туда влезли советские. В этом смысле их стратегия удивительно проста: они берут все, что «плохо лежит», заполняют любую пустоту, неосмотрительно оставленную их противниками. А таких пустот сколько угодно. Словно волки, атакующие стадо коров, они норовят ухватить кого послабее, помоложе, побеспомощней, а мы чешем в затылке — какой же у них теперь стратегический план? Куда они метят? Нужно признать, что Запад ведет себя в этой ситуации гораздо хуже коров. Те, по крайней мере, знают, что волк есть волк и волчья его утроба требует мяса, что уговорить волка добром отказаться от своих привычек не удастся, а никакие договоры с ним невозможны; что в такой опасной ситуации нужно держаться всем вместе, а не разбредаться кто куда, и особенно оберегать слабых и глупых, коих любопытство подталкивает поиграть с волками; что, наконец, обороняться надо вкруговую, а не только с той стороны, где волков видно, ибо один из них непременно зайдет с тыла и притаится в засаде. Главное же, уж коль завелись волки на наших тучных пастбищах, то нужно отказаться от многих радостей жизни, чтобы выжить.

Но вот беда — что годится быку, то не годится Юпитеру, а что понятно корове, то никак не постичь человеку. Корова — существо простое, и при виде волка ее просто охватывает страх; человек же моментально начинает придумывать теории и концепции, доказывающие, что либо волка нету, либо опасности никакой он не представляет (а что теленочка уволок, так это от голоду), либо уж коль предстоит нам быть съеденными, то пусть медленно и с аппетитом, а не сразу и до тошноты. В общем, в отличие от коров есть у нас такое стихийное бедствие, как:

а) дипломаты;

б) профессора политических наук (что бы это такое значило, озадаченно спросит читатель) и прочие советологи;

в) политики от торговли, или торговцы от политики, или черт их разберет кто. Словом, силы мира;

г) большое количество умников, считающих, что быть съеденным волками очень прогрессивно.

Да чего у нас только нет! В результате их совместных усилий до рядового обывателя пока что так и не дошло, что он живет в ситуации смертельной опасности и что нужно все остальные свои проблемы, проблемки и проблемочки подчинить одной — как выжить?

Эту печальную историю даже не знаешь с чего начать, быть может, потому, что у нее, строго говоря, нет начала. Корнями она уходит, с одной стороны, в глубь истории, с другой — в дебри человеческого подсознания.

Описать ее коротко — значит сознательно упрощать, а, стало быть, делать уязвимой для критики; описать же во всей подробности никакой бумаги не хватит, а кто же теперь читает длинные истории? Так или иначе, но XX век принес нам некое новое явление, принципиально новое по своей природе, и нет у нас никаких готовых рецептов поведения. Попытка отыскивать параллели в истории только еще больше запутывает. Основная беда западной дипломатии именно в том и состоит, что ее основные концепции принадлежат XIX веку. Эти концепции оказались не в состоянии спасти нас от катастроф XX, так же как психология и мораль общества XIX века их прямо подготовила.

Аксиомой классической дипломатии является принцип стабильности и компромисса: всякое соседнее государство должно получить признание, если установленная там власть достаточно стабильна; цель дипломатических отношений — укрепление мира и сотрудничества, а возникающие противоречия должны разрешаться при помощи взаимных компромиссов. Этот румяный прагматизм наших дедов и прадедов зиждился на «признании реальности», а не на создании ее: если в соседнем государстве «стабильная» власть узаконила людоедство, это, конечно, достойно сожаления, однако никак не может повлиять на задачи дипломатии. Суверенитет соседа должен уважаться, вмешательство во внутренние дела недопустимо. Даже с самым беспокойным соседом «худой мир лучше доброй ссоры».

Однако с появлением на свет идеологических, тоталитарных режимов эти, казалось бы, безукоризненно логичные установки, вытекающие из житейской мудрости и здравого смысла, оказались просто гибельны. Так же как в природе при достижении крайних условий наступают какие-то непредсказуемые аномалии, нелогичные на первый взгляд, даже парадоксальные, так, видимо, происходит и во взаимоотношениях человеческих. Сама логика, наверное, в экстремальных категориях несколько парадоксальна на первый взгляд. Ведь вот, сложив два числа, помножив и разделив, мы непременно получим новое. И так с любым числом, от нуля до бесконечности. Но стоит нам взять эти самые ноль или бесконечность, как все летит к черту — хоть множь их, хоть прибавляй или дели, результат тот же. Ну, с нулем еще куда ни шло, можно как-то себе представить, но вот чертова бесконечность никак не укладывается в нашем воображении.

Еще труднее оказалось представить себе тоталитарное государство. И чем нормальней человек, чем рациональней он пытается судить, тем хуже — ведь государство это рационально по своей природе, поскольку призвано служить осуществлению абсолютной идеи. Тот факт, что в эту идею там больше никто не верит, от вождей до последнего солдата, ничего не меняет: идея (или, точнее, идеология) существует у нас не в умах людей, а застыла после полувекового кипения страстей в государственных структурах и институциях, в человеческом быте, в психологических реакциях, кажется, даже в самой атмосфере. Это тот самый случай из научной фантастики, когда идея отделилась от ее носителей, материализовалась и физически существует вполне независимо, во всем сущем.

Оспаривать эту идею никто не вправе — даже Главный Идеолог, потому что она единственно правильна по определению. Думать вы можете, что хотите, но любой оспаривающий ее открыто тут же исчезнет из жизни. Люди, которые его заберут, будут ему сочувствовать и в утешение рассказывать антисоветские анекдоты. Судья будет сочувствовать ему еще больше и всячески выражать свою симпатию. Партийный чиновник, контролирующий всех предыдущих, тайно пожмет ему руку и шепнет: «Молодец!» Но он все равно исчезнет на долгий срок. А если этим отчаянным окажется Генеральный секретарь, то завтра будет просто другой Генеральный секретарь. Только и всего? Чем выше партийный чиновник по своему положению, тем больше он ненавидит идеологию. Но что он может сделать? Совершенно несущественно, что священник не верит в Бога — церковь от этого не рухнет. Неважно, что прихожане только делают вид, что лоб крестят, если в вашей деревне все равно принято ходить к обедне, крестить детей, венчаться и отпевать покойников.

Создатели этого сюрреалистического государства определили цель его существования раз и навсегда, ибо нет никакого механизма изменить ее. Цель эта состоит в установлении «абсолютной справедливости» во всем мире, то есть в распространении своей системы на весь земной шар. Это, собственно, даже не государство, а военно-диверсионная база, военный лагерь. Вся структура организована в соответствии с этой задачей, и только в состоянии перманентной войны эта система может существовать. На Западе любят выражение «железный занавес», но если бы кто-то накрыл СССР непроницаемым колпаком, система бы рухнула в мгновение ока. Ей жизненно нужно сверхъестественное напряжение, созданное сверхзадачей. Она фантастически нестабильна, неживуча, если ей не с кем враждовать. Для всякой идеологии нужен свой дьявол, для советской таким дьяволом является некоммунистический мир. Не важно, что никто уже не верит ни в Бога, ни в дьявола, каждый в отдельности ведь не знает, что все остальные тоже не верят. А и узнают ничего не изменится.

Заставив свой народ принести чудовищные жертвы, даже пожертвовав фактически существенной частью населения и продолжая требовать все новых и новых жертв ради мифической цели, что же делать теперь руководителям? Однажды севши на тигра, потом с него не слезешь. Малейшее колебание, малейший признак ослабления власти может оказаться роковым в этой скрытой гражданской войне. Поэтому можно только расширяться, только побеждать.