Я подарю тебе любовь - Татьяна Алюшина

— Нет, Михал Захарыч, нет, — отказывался от всего сразу Денис, пораженный до глубины души. — Мне вас и не догнать, и не постичь никогда! И это же богатство невероятное, у вас же сыновья!

— Сыновей своих люблю, но им не сосчитать и не понять истинной ценности этого. Продадут за деньги, да и все! А это другое. Не деньги. Мне инструмент от учителя моего достался, а ему от деда, и точнее и ладнее инструмента нет, при всех современных технологиях! Он тебе как раз по руке будет, у Сафрона Лазаревича и деда его рука большая была, сильная, как у тебя. И проволока эта знатная, в ней золото особой пробы, сейчас тоже не сыщешь такую. Будешь вещь какую великую, любимую делать, пустишь, в память о Володарском, мне, старику, приятно будет. И еще скажу тебе, Денис Васильевич, напутственное слово. Ты о себе перестань как о калеке ущербном думать, Виктории этой особо не доверяйся. Гнать не гони, что ж одному бирюковать, но женщину свою жди и ищи. Придет к тебе, как Катерина моя ко мне, негаданно! Ну, это я так, по-стариковски, — улыбнулся мудрой, грустной улыбкой Володарский и неожиданно хитро подмигнул: — Ну, иди, сейчас юрист придет, опись моего имущества делать и завещание составлять.

— Михал Захарыч, ты меня не пугай! — взмолился Денис. — Ты что, помирать собрался?

— Нет, — успокаивающе похлопал Дениса по плечу Володарский. — От дел хочу отойти, так, поделывать помаленьку для души. Из московской мастерской меня никто не гонит, ценят. Ее уж иным передали, да я у них как мамонт почетный. Попросили парнишку одного в ученики взять. Хороший парнишка, да Бог таланту не дал, но к ремеслу охоч. Поучу еще. Ты приезжай, навещай старика, к тебе уж не поеду, тяжело мне.

С тем и отправил из квартиры, заспешив, чтоб, значит, с юристом Денис не столкнулся, «а то этот прохиндей все моим доложит!».

Через неделю Михаил Захарович Володарский умер, на семьдесят девятом году жизни, за своим рабочим столом в мастерской. Остановилось сердце.

Денис проживал такое тяжкое горе, невосполнимую потерю, сердце плакало, плакало и болело…

— Как жаль! — вздохнула Виктория. — Эпоха ушла! Великий Володарский! — Похлопала сочувствующе Арбенина по плечу и по-деловому поинтересовалась: — Когда похороны? Где? Надо своих обзвонить.

Он не сказал ей ничего, не мог, боялся, наговорит всякого или выгонит к черту!

Уехал в Москву. Заперся в квартире. Мама звонила, вздыхала:

— Денечка, мы с отцом так тебе сочувствуем! Ну что ж тут поделаешь, возраст.

Он ответил еще на несколько звонков, односложно, стараясь отделаться побыстрей от звонивших. А потом и вовсе отключил все телефоны.

Пролежал полночи, проживая боль утраты, как сиротство, провалился в сон, в котором улыбался ему Михаил Захарович да подбадривал:

— Да ну, Дениска, не беда! Присмотрю за тобой, не думай, не брошу!

Денис подскочил на кровати, разбуженный звонком в дверь с колотящимся сердцем, посмотрел на будильник — шесть ноль пять утра.

Кого там?

Распахнул дверь с единственной целью — погнать взашей!

Вадим. Уставший, умотанный, с щетиной суточной на щеках и ввалившимися глазами, отодвинув замершего на пороге Дениса, ввалился в квартиру.

— Из Красноярска летел. Хрен знает что, рейс прямой только утром, пришлось тащиться через чертовы кулички с пересадкой!

Стягивая с себя дубленку, разуваясь, доставая тапочки из тумбочки, не останавливаясь, говорил он. Повернулся к Денису, у которого ком в горле застрял от благодарности, и совсем другим тоном, откинув треп:

— Привет, братан!

Они, хлопнув ладонями в рукопожатии, обнялись, постояли.

Суетно бесполезные вопросы «Как ты?», или совет типа «Держись», или сочувствие, выражаемое словами пустыми, были для этих мужчин так же нелепы и невозможны, как верблюд на вершине Эвереста.

— Знаю, помянуть у тебя нечем, с собой привез, — проходя в кухню, известил Вадим.

Он ни о чем не расспрашивал, не произносил печальных слов утешения, рассказывал о делах, бизнесе, занесшем его в Красноярск, пока они в четыре руки накрывали на стол.

Сели. Денис поминать «батю» водой не стал, сердцем поминал, Вадим поднял рюмку:

— Светлая память! — и хлопнул.

Принялся есть с аппетитом, не переставая что-то рассказывать, про жену новую — на свадьбе Арбенин присутствовал, женщина ему понравилась. Может, в этом браке Вадим остепенится? Про дочь, большую уже, с претензиями, так бы и продолжил болтать, но его прервал звонок в дверь.

— Это Санек, теперь все в сборе! — другим, не балабольным тоном сообщил Вадим.

Сашка прилетел из Питера, где находился по делам службы, — уж как смог вырваться, неизвестно.

Только они двое знали и понимали, кого потерял Денис и что сейчас переживает.

Только они.

Похороны прошли помпезно, с размахом, с присутствием известных людей, представителя Министерства культуры, медийных личностей, с пафосными речами над гробом, с «горестными» лицами сыновей, принимавших соболезнования известных людей.

Виктория, в продуманном темном наряде, черном ажурном платке, все тащила Дениса в первые ряды и настаивала, отчитывала шепотом и сердилась, когда он отказался.

Арбенин стоял сзади всех, с двумя пурпурными розами и букетиком фиалок в руке. Михаил Захарович очень любил фиалки, Денис это знал и, обзвонив накануне множество цветочных салонов, нашел.

Арбенину мешали все эти люди, пришедшие в большинстве своем на «мероприятие» почти светское, себя продемонстрировать, они мешали ему проститься с родным человеком, и Виктория мешала, вызывая досаду. Она таки протиснулась вперед, оставив его одиноко стоять сзади.

Но просчиталась. Все коллеги, профессионалы и сведущие люди, подходили к Денису выразить свое искреннее сочувствие и сожаление по поводу ухода из жизни великого мастера. Они знали, кому именно надо его выражать и кто потерял больше, чем страна, и больше, чем их дело.

Виктория, заметив, что основное действие переместилось к Арбенину, вернулась, встала рядом, взяла его под локоть, когда уже большая часть значимых людей поговорили с Денисом и отошли, и представителя Министерства культуры пропустила и сильно досадовала.

Он отослал ее, когда все потянулись от свежей могилы, заваленной венками и цветами.

— Иди, подожди меня в машине.

Постоял, дождавшись, пока последние удаляющиеся по аллее спины не скрылись за поворотом, присел на корточки у могилы, разгреб немного местечка.

— Я тебе тут фиалочек твоих любимых, Михал Захарыч. — Помолчал, похлопал рукой по холодной земле могильного холмика. — Я не прощаюсь, ты присматривать обещал.

И показалось Денису, что с фотографии на временном кресте подмигнул ему лукаво его учитель.