Джек. В поисках возбуждения - Антон Ульрих

Итак, я отплыл на корабле ранним утром осенью 1878 года от Рождества Христова. Пересекши Ла-Манш, я высадился на берег и нанял дилижанс, который отвез меня в сердце Франции, Париж. Следует начинать постепенно, говорил я себе, фланируя по улицам французской столицы и любуясь ее достопримечательностями. Сначала мне хотелось испытать привкус порока и фривольности, который, по словам моих университетских приятелей, успевших съездить в Париж во время каникул, так и витал над этим городом. Надо отметить, начало было весьма удачным. Я посетил всемирно знаменитый «Мулен Руж», где имел удовольствие полюбоваться на вызывающе вульгарный, но тем не менее обворожительный кордебалет, составляющий главное действующее лицо этого прославленного кабаре. Удивительно, но, как мне пояснил соотечественник, случайно оказавшийся рядом, канкан, танец с вызывающими движениями ног, закидываемых танцовщицами аж до головы, французы привезли из своей африканской колонии Алжир, где его танцевали грязные крестьянки во время празднования окончания сбора урожая. Сами девушки-танцовщицы, столь грациозные на сцене, при близком знакомстве оказались развязны, пошловаты и жадны, отчего знакомство продолжалось недолго. Я побывал также в опере, в которой принято слушать более соседей, представителей аристократических фамилий и знаменитостей, имевших абонемент в соседнюю ложу, нежели певцов, сплошь итальянцев. Оперу посещали в основном мои соотечественники, прибывшие в Париж, как и я, в надежде развеяться. Многие из них, наслышанные о знаменитом карнавале в Венеции, собирались после Франции посетить Италию.

Поход в увеселительный парк Фоли-Бержер не произвел на меня никакого впечатления. Я искал возбуждения, искал чего-то, что могло затронуть струны моей души столь тонко, что я вначале и не заметил бы этого нажима, который все более усиливался бы, пока не вызвал подобие оргазма, потрясающего нервы и туманящего мозг. Вот тогда, возможно, я не счел излишним предаться близости даже с продажными женщинами, во множестве гулявшими в зимнем саду Фоли-Бержер. Но, увы, то, чего я искал, лежало совсем по другую сторону земного шара, отнюдь не в Париже. Здесь же я столкнулся с раздутым чванством, гордостью и тщеславием, непонятно чем питающимся, и конечно же пошлостью и вульгарным времяпрепровождением. Так что мнение моих соотечественников, считающих французов недалекими, грубыми и падкими на низменные удовольствия, полностью подтвердилось. Удивительно, но именно в зимнем саду Фоли-Бержер я столкнулся с тем фактом, что приличных парижанок невозможно было отличить от продажных женщин. И те, и другие одевались с откровенностью, свойственной женщинам, привыкшим вызывать плотские желания. Парижанки, впрочем, как и остальные француженки, имели внешность, к которой у меня не лежала душа. Они были чернявы, носаты и излишне жеманны. В общении они беспрестанно кокетничали, так что было совершенно непонятно, то ли они флиртуют, то ли готовы сразу отдаться за деньги.

Кульминацией стало ночное кружение в фиакре по Елисейским полям. Сотни парижан, выбравших осенним вечером этот способ досуга, сидели с гордым видом в своих фиакрах и, подобно мне, беспрестанно кружили по залитому бесчисленными огнями бульвару взад-вперед. Это была самая настоящая ярмарка тщеславия со своими звездами, разряженными в самое дорогое, что у них есть, и сидевшими в роскошных фиакрах, колясках и каретах, и со своими аутсайдерами, взиравшими с тротуаров на бесплатное театрализованное действо. Мой экипаж, стиснутый со всех сторон другими фиакрами, двигался вдоль Елисейских полей, с трудом рассекая тяжелый воздух, напоенный потом, женскими духами и старческими притирками, не оставлявшими места чистому кислороду.

Таков был истинный Париж, город продажных женщин, дешевых развлечений и низменных удовольствий, где в открытых с раннего утра кафе содержанки между первой и второй чашками кофе сообщают своим «попечителям», в котором часу они готовы их принять в свои объятия. Взяв с Парижа свою дань, я отправился далее.

Путь мой лежал в Италию. Не собираясь нигде особенно задерживаться, я хотел лишь полюбоваться знаменитым венецианским карнавалом, который хвалили встретившиеся в Париже знакомые. Там-то со мной и произошло маленькое приключение, разнообразившее начавшее уже приедаться путешествие.

Карнавал в городе, погруженном в море и, как считают тамошние жители, постепенно в него уходящем, начинался с красочной гонки местных гребцов на своих узких смешных лодках, именуемых гондолами, по многочисленным каналам. Увешанные гирляндами цветов и ярко раскрашенные гондолы представляли различные части этого некогда вольного города, в которых обосновались отдельные цехи ремесленников, ныне совершенно утративших свои навыки, но оставивших за собой право иметь гербы, флаги и глав гильдий. Я стоял на балконе у здания ратуши и с интересом наблюдал за приближавшимися лодками, управляемыми с необычайной ловкостью юными гребцами, когда мое внимание привлекла удивительно красивая женщина, с чувством болевшая за одну из гондол с балкона. Ее непосредственность и открытое благоволение к участнику были столь обворожительны, что я невольно залюбовался ею. Итальянка, а не было никакого сомнения, что женщина была местной жительницей, была чрезвычайно привлекательна. Огромная копна густых черных волос, затейливо уложенных в тугой узел под костяным гребнем с вставленным в него опалом, оливкового цвета кожа на открытых по локоть руках и крупной груди, поддерживаемой низким корсетом, тонкие пальчики, миндалевидный разрез темных загадочных глаз, пухлые губки, высокие скулы, маленький носик с непременной горбинкой – все это выдавало в женщине правнучку прославленных римских легионеров, покорителей половины мира. Легкое белое платье прекрасно подчеркивало узкую талию, большую грудь и длинную шею женщины. Заметив краем глаза мой интерес к ее персоне, незнакомка не ушла с балкона, как это сделала бы англичанка, и не принялась строить глазки, как непременно бы поступила француженка, а продолжала следить за гонкой, уже практически приблизившейся к своему финишу – водному заливу перед ратушей. Уже через секунду она совершенно забыла о моем присутствии и с жаром принялась аплодировать и подбадривать гонщиков вместе с остальными.

Гонка закончилась явно не в пользу гондольера, за которого столь горячо болела очаровательная незнакомка. Как только одетый в костюм придворного шестнадцатого века глашатай объявил победителя, женщина выругалась по-итальянски, повернулась ко мне и в упор на меня посмотрела. Я счел должным поклониться и извиниться перед ней за то, что так бесцеремонно разглядывал ее все это время. Высокомерно оглядев меня с ног до головы, незнакомка разжала свои полные губки и томно произнесла: