Миры Роджера Желязны. Том 28 - Роджер Желязны

Теперь Хью полз сквозь страхи, ощупывая землю перед собой и тяжело дыша во время привалов. Отдыхать слишком долго он позволить себе не мог, давал знать холод. Он полз уже все то время, которое можно было назвать утром, а завеса тумана не рассеивалась. Он полз. Вернулась жажда, а голод и не исчезал. Порывы ледяного ветра стали сильнее.

Навалилась тоска и отпустила, ветер завывал голосом Джеми. Вчерашнее ощущение победы стало таким далеким, словно привиделось в каком-то сне наяву, вроде детства в Пенсильвании или призрачного медведя. Страх теперь накатывал неожиданно, и был беспредметным. В такие минуты Хью либо лежа дрожал от ужаса, либо двигался в бешеном темпе.

Туман не редел. Однажды над самой головой ему послышались крики гусей. Почва поднималась и опускалась. В низинах ветер стихал. А когда приходилось карабкаться по склонам, он возвращался и терзал его. Поэтому когда туман потемнел, превращаясь в ночь, Хью для ночлега выбрал низину. Все же теплее.

Заснул под стоны ветра. Ему снилась еда, которую он ел последний раз.

Проснулся, окоченев от холода. Рассвет был молочно-белый. Вокруг все так же низко стелился туман. Царила великая тишина. Хью не двигался. Часть сновидений осталась с ним. Запрокинув голову, он увидел ветви, склонившиеся под тяжестью слив, ожидающих, чтобы их сорвали. Он знал, что это сон и пытался усилием воли перенести их в мир, где лежало его коченеющее тело. Он не спускал с них глаз до тех пор, пока проснувшийся голод не заставил его двигаться.

С первым же движением вернулись телесные боли. Но он позабыл о них, когда понял, что сливы отказываются исчезать. Серо-зеленые пятна над головой, которые он принимал за склон холма, оказались листьями сливового дерева. Хью приподнялся и обнаружил, что многие ветви были в пределах досягаемости.

Слезы навернулись на глаза, когда он ухватился за плод и сорвал его. Проспать всю ночь, не зная о том… Хью принялся есть.

Дневной свет пронизал белизну, туман начал редеть. Когда видимость прояснилась достаточно, он увидел, что заснул в самом начале долины. Воздух становился все прозрачнее, прилетел теплый ласковый ветерок.

Внизу, в долине, виднелась тонкая линия, похожая на ручеек. Оценив рельеф местности, Хью решил, что ручей скорее всего течет к Моро, которая в свою очередь впадает в Миссури. Оставалось только следовать по течению.

Пока он ел, свет и тепло продолжали окутывать его тело. Сорвав все сливы, что смог, он развернулся и направился вниз в долину. Бедро сильно болело от напряжения вчерашнего дня и переохлаждения; суставы онемели. Первые же движения заставили его застонать, но впереди лежала надежда, облегчая боль одним своим существованием.

Взявшись за дело с новыми силами, Хью заметил далеко впереди чахлую зелень. Как он и предполагал, там оказался ручеек, бьющий из ключа. А растительность сопровождала ручей его русла.

Вода. Надо только добраться до нее и ползти потом рядом. Жажда отступит. А, возможно, и голод, если он сможет найти кое-какие фрукты, коренья, ягоды. Хью решил поторопиться. Растаяли последние клочья тумана, когда он спустился в долину.

Ползти пришлось долго, солнце поднималось все выше, день становился теплее. И вот наконец он добрался до полоски растительности, где вода била ключом в маленьком водоеме, переполняла его и убегала на юг. Припав губами к источнику, Хью думал о пути, который прополз, о пути, который лежал впереди, и о конце его. Он вдруг вновь преисполнился уверенности в победе. После того, что случилось, уже не страшны были никакие испытания. А потом, потом он найдет Джеми, и разделается с ним…

Хью пил, и вода была сладка. Он склонялся над источником, сначала глотая, а потом лениво посасывая воду, отдыхал, поглаживал ногу, дремал. Наконец-то. Впервые с начала своей страшной одиссеи он чувствовал себя в безопасности, стараясь продлить это чувство как можно дольше.

Так он провел больше часа, прежде чем тронулся дальше. И полз теперь с удовольствием, ибо слышал журчание ручейка. Хью будет сопровождать его, следить, как он растет, набирает силы. Он знал, что вода поделится с ним своей мощью.

Так он и полз, напиваясь досыта на каждом привале, закусывая съедобными корешками и ягодами, что частенько попадались на пути. Полз весь тот день, и следующий, и еще один, все дальше продвигаясь на восток и следя, как слева от него постоянно растет и ширится поток. И по мере того как Хью набирался сил, он вновь и вновь возвращался к обстоятельствам, приведшим его сюда, и гнев его рос, неотступно следуя за ним. Теперь уже было ясно, что скорее всего он останется жив и сможет начать свою, особую охоту. С тем же упорством, с каким когда-то выслеживал дичь, он выйдет на тропу войны и отыщет Джеми…

Вдруг на рассвете четвертого дня Хью наткнулся на свежий медвежий помет. Потом на пути попались заросли малинника, возле которого явно отпечатались недавние медвежьи следы. Верхние ветки кустов были ободраны, но внизу еще висело с пригоршню ягод. «Медведь оставил мне завтрак, — улыбнулся Хью. — А может, это компенсация за мои страдания? Прямо скажем, не слишком щедрая. Мог бы оставить и побольше». Мысли вновь вернулись к той роковой схватке с медведем. Отняв у Хью почти все, что тот имел, дал ли зверь что-то взамен? Да, похоже; тяжелая, неумолимая медвежья решительность с тех пор стала неотъемлемой чертой его характера. Но ведь ей не насытишься. Взял ли медведь больше, чем дал? Та сила, что гнала его сейчас вперед, — справедливая ли то была расплата? В ноздри ударил мерзкий приторный запах. Смерть, неукротимая энергия, сладость жизни. Он обрел ее, эту энергию, но что еще вдохнули в него испытания? Что обрел он еще?

Хью внимательно вгляделся в медвежий след, потряс головой. Нужно рассуждать, как индеец. Тотемы и их сила, дневная сила, ночная сила… Может быть, он преисполнился ночным духом медведя? Пусть так. Хью с благодарностью примет теперь этот дар, ибо он поддержит его в пути и приведет в конце концов к Джеми.

Он глотнул воды из ручья, вытер рот тыльной стороной ладони. Опустил руки в поток и мокрыми пальцами пригладил волосы, расчесал бороду. Потрогал сломанный нос. Все еще мягкий, но уже не такой, как в день пробуждения. На ощупь словно пятачок. Лоб весь в струпьях, но болит уже меньше.

Так он полз и полз, равномерно, с регулярными передышками. На солнце наползали облака, то затемняя его, то позволяя сиять снова. Все больше гусей тянулось на юг, их крики долетали до Хью и звали вперед. Голод усиливался. Теперь, когда жажда наконец отступила, голод накатывал волнами, скручивал живот, отдавался слабостью в груди, ломотой в спине, просачивался в конечности. Ягоды и корешки, которые он находил у ручья, каждый раз казались благословением. Но они не могли насытить его полностью. Все время до боли хотелось еще. Он рассматривал сморщенные, с обвисшей кожей, руки и пересчитывал ребра. Желудок требовал пищи. Страшно хотелось мяса. Он мечтал о бифштексах и дикой птице. Засыпая, ощущал запах жаркого. Перед глазами стояли куски крольчатины, оленины, птичьи ножки, бизоньи отбивные. Каждый раз, когда Хью выкапывал хлебный корень или глотал пригоршню ягод, это оказывалось даже хуже, чем ничего. Голод только усиливался, заставляя думать о еде, по-настоящему желанной, — белках, форели, беконе, семге. Дни шли своим чередом, и он чувствовал, что теряет силы. Жалкая пища давала ему небольшой заряд энергии, но каждый раз, взглянув на руки, он понимал, насколько сильно истощен. Его могучие бицепсы и тяжелые предплечья усохли, сухожилия торчали, словно шнуры. Разглядывая свое отражение в воде, Хью едва узнавал себя, из ручья смотрел некто изможденный, с заострившимися чертами тощего лица, обрамленного густыми волосами, с глубоко запавшими глазами, расплющенным носом и темной полосой рваной раны над бровями. Голод и злоба теперь слились в единое целое, да и источник у них был один — Джеми и медведь. Хотя медведь, упорный, сильный, сам дал ему многое из того, что имел, тогда как Джеми только забрал. Переход через равнину отнял у Хью почти все силы. Остался только самый примитивный животный инстинкт. Он весь превратился в голод, и целью его было мясо.