Чакра Фролова - Всеволод Бенигсен

– Дуй вперед. Кривая вывезет.

Проехав еще с несколько километров, они увидели, что лесная дорога выходит на опушку, дальше которой шли непроходимые болота.

– Разворачиваемся? – спросил шофер, но Шаборевич вдруг замер, прищурился и, ткнув пальцем в стекло, закричал:

– Церковь! Церковь, мать ее! Я не я, если это не Невидово!

Теперь Шаборевич стоял лицом к лицу с уголовным авторитетом по кличке Шнырь и думал, что все потраченные на поиск деревни усилия могут пойти коту под хвост, если эти чертовы уголовники встанут на дыбы и откажутся брать Невидово без оружия. Кроме того, его волновала судьба своей единственной и неповторимой головы в случае невыполнения приказа. Конечно, можно было бы дать деревню зэкам на разграбление, то есть полностью развязать им руки – ради чистого насилия и грабежа те могли бы и согласиться, но, увы, в приказе стояло и то, что мирное население не должно пострадать. О чем майор честно и предупредил уголовников еще при первой беседе в Котласском пересыльном лагере, куда те были собраны из самых разных мест заключения. Он уже тогда понял, что дабы управлять этой одержимой насилием массой, необходим какой-то вожак из «своих». Им стал Шнырь – не садист и не мокрушник (хотя были и на его совести несколько жизней), но такой авторитет, перед которым дрожали даже самые отъявленные душегубы. Одного его слова было достаточно, чтобы превратить буйного убийцу-психопата в тихого «козлика», «опущенного» дружной уголовной шоблой. Однако теперь и Шнырь показал зубки, встав на сторону возмущенных отсутствием оружия уголовников.

– Зря ты гонор на мне тренируешь, гражданин начальник, – сказал он тихо и, кажется, с искренней досадой. – Буром прешь. Не в масть. Ну, ухряпаешь ты нас всех тут. Деревне-то твоей от этого фартовей не станет.

– Да, – сказал Шаборевич, слегка прибрав свою злость, – деревне легче не станет. Но я просто наберу новых людей, и все дела.

Шнырь усмехнулся, и в лунном свете блеснула его фикса.

– Пока набирать будешь, время пройдет. А приказ-то не выполнен.

«Хитрый, гад, – мысленно чертыхнулся майор, – знает, что у меня положение безвыходное».

– Да еще и неизвестно, что потом с нами будет, – добавил Шнырь и испытующе посмотрел майору прямо в глаза, словно пытался прочитать в них ответ на свои сомнения.

Шаборевич выдержал этот взгляд, хотя на долю секунды ему показалось, что Шнырь успел прочитать в глазах майора то, что ему знать было не положено.

– На свободу с чистой совестью, – сухо ответил майор. – Вот что с вами будет.

И после паузы продолжил, понизив голос.

– Слушай, Шнырь. Давай начистоту. Голову мне, конечно, снимут, если я приказ не выполню. Но не убьют же. А так, пропесочат. Так что перетерплю. И какая тебе с того радость? А вот если вы сейчас в отказ пойдете, мне, хошь не хошь, придется вас здесь закопать. Ты – мужик сообразительный. Вот и думай, что тут выгоднее: верная смерть прямо здесь или всего лишь риск быть убитым там.

И майор мотнул в сторону деревни.

Шнырь задумчиво пожевал губами.

– Ну, а немецкие-то волыны брать можно? – спросил он. – В качестве трофея.

– Хоть японские. Что возьмете, ваше. Мне вообще все равно, что вы с немцами делать будете. Хоть на кол сажайте. Мне деревня чистой нужна.

Шнырь несколько секунд подумал, затем обернулся к остальным уголовникам.

– Ладно, братва. Нишкни. Цапаем, что дают, а у немчуры берем остальное. Меньше базара, больше дела.

– Ну да! – фыркнул чернявый уголовник по кличке Карась. – А немцы, поди, ждут не дождутся, чтоб свои шмаеры за здорово живешь подарить.

– На то и щука, чтоб карась еблом не щелкал, – ответил Шнырь, и уголовники поддержали его каламбур дружным гоготом.

Майор облегченно выдохнул.

– Слушай мою команду, – сказал он, обращаясь ко всем. – Даю пять минут на перекур, как договаривались. После начинаем операцию. Заключенный Кулемин пойдет первым.

Он цепким взглядом посмотрел на Кулему.

– Справишься?

Кулема, невысокий мужик, лет тридцати пяти, поправил кепку и ухмыльнулся.

– Не таким очко рвали.

– Но-но, – одернул его Шаборевич. – Не надорвись только. Не таким он рвал… Немцы – народ здоровый. И откормленный. В общем, не подведи.

Ровно в 4 утра группа из тридцати человек, вооруженных заточками и ножами, гуськом двинулась по тропинке через Кузявины болота. Кулема шел первым, тыча палкой в склизкую почву. Несмотря на темноту и незнание местности, двигался он плавно и бесшумно, как кошка. Недаром слыл одним из самых неуловимых мокрушников. Ходил в банде Лазаревича по кличке Лазарь. Банда бомбила инкассаторские машины и питейные заведения. Свидетелей не оставляли. А загремел Кулема по глупости. Предложил ему один наводчик обнести хазу генеральскую. Сказал, что добра там, что грязи. Мол, генерал с семьей на выходные как раз на дачу уезжает, так что все на мази. Кулема хазушником не был, но отмычками шуровать умел. К тому же позарез деньги были нужны. И хотя наводчик был непроверенный, поверил ему Кулема и отстегнул аванс. Лазарю ничего не сказал – пришлось бы делиться, а деньги были нужны большие. Явился на хазу, стал тихонько отмычку подбирать, на дверь облокотился, а она незапертой оказалась. Тут бы Кулеме и зашухериться. Да уж больно близко добыча была. Решил, что мало ли – вдруг забыли закрыть. Если б менты засаду устроили, они бы дверь открытой не оставили бы. Вошел внутрь. Идет по коридору, а сам чувствует, под ногами что-то чавкает и липнет к подошвам. Дошел до гостиной и на пороге споткнулся обо что-то. Чиркнул спичкой, присев на корточки, и… чуть навзничь не опрокинулся – прямо на него смотрел генерал. Бледный, как полотно. Зенки свои пустые распахнул, а из шеи перерезанной кровь струится. Нащупал Кулема выключатель, щелкнул, и аж в горле пересохло. Видал он, конечно, всякое, но тут даже его пот прошиб. В квартире все вверх дном, а на полу генерал, жена евойная и дети: мальчик и девочка – все мертвые, кровью залитые. А тут за окном визг тормозов. И понял Кулема, что фраернул его наводчик, как долдона малохольного. Только не сразу понял, в чем тут дело, – это потом, на зоне, узнал, что наводчик за тот же аванс навел на хазу гастролеров каких-то залетных. Тем тоже сказал, что генерала дома не будет. Видать, совсем без мозгов был, что решил столько людей на хазу паленую навести. Гастролеры генерала с семьей покрошили, но шума наделали. Вот соседи мусоров и вызвали. Только под шухер не хазовщики залетные попали, а Кулема. В общем, рванул он в прихожую, а на лестнице уже топот – легавые бегут. Сначала думал на крышу рвануть, да чердак непроверенный – вдруг заколочен, тогда обратно в квартиру уже не успеть. Понял Кулема, что «захлопнулся». Решил в окно сигануть. Этаж третий, чем черт не шутит. Но приземлился неудачно, ветку какую-то по дороге зацепил и верх тормашками полетел. Хорошо, что не на голову упал, а только ногу сломал. А тут попки красноперые и прибежали. Пистолет Кулема сбрасывать не стал – если в генеральскую семью стреляли, так экспертиза докажет, что его пистолет чистый. Только просчитался Кулема. Генерала с семьей без огнестрела покрошили, а работали чисто – пальчиков не оставили и перья скинули. И как не бился Кулема, а дело все-таки на него повесили. Тем более что давно у местных угрошников руки чесались Кулему отловить. В общем, светила Кулеме вышка, но поскольку доказательная база хромала, влепили червонец. Красненькая через испуг, как называли блатные замену расстрела на десять лет. Одна беда – за то, что в одиночку на дело пошел, а значит, считай, у своих пайку заныкал, искал Кулему Лазарь. И поставил бы на перо, да только сошелся Кулема со Шнырем на зоне, а тот своих в обиду не давал. Лазарь получил откупной и Кулему трогать не стал. Зато наводчика-гада нашел, и тихо на тот свет сплавил. А Кулема остался у Шныря вроде как за первого помощника. Новое положение его не смущало – ходил же в банде под Лазарем. А теперь под Шнырем – разница невелика. Тем более что Шнырь Кулему за шестерку не держал, по мелочам не дергал, да и мужиком был правильным, зазря никогда никого не обижал, и доверие его кое-чего стоило. Вот и теперь, как привезли их к Невидову, Шнырь сказал Кулеме:

– Я майору шепнул, чтоб тебя первым поставил. Можешь, конечно, в отказ пойти – сам понимаешь, чифирь тут за подвиги не раздают. Но, кроме тебя, я никому не доверяю. Что ответишь?

Кулема не стал ломаться, а только попросил дать перо поострей. Риск он любил. И теперь шел первым, чувствуя, как наливаются приятным напряжением мышцы тела. После рутины лагерной жизни это напряжение казалось ему уже наградой, которая стоила того, чтобы переться в какое-то чертово Невидово и рисковать жизнью.

Первым ему встретился немецкий патруль – двое молодых немецких солдат. Выскочивший из темноты юркой тенью Кулема точным ударом в кадык «вырубил» самого рослого, а второго пырнул ножом прямо в сердце. Тот даже охнуть не успел – осел на землю, словно сдувшаяся шина. И даже звук издал какой-то похожий – шипящий. Словно вместе с воздухом вышла из его тела и жизнь. Кулема выдернул нож и подпрыгнул к потерявшему сознание первому немцу. Прижал коленом грудь и отточенным движением полоснул по горлу. Кровь брызнула на небритое лицо Кулемы, но он спокойно отерся рукавом и обшмонал убитых. Забрал карабины, выкидной нож, зажигалку, спички и пару пачек сигарет. С того, что поменьше ростом, стянул сапоги. Примерил. Сели, как влитые. Еще нашел в карманах убитых два кусочка кинопленки. Поднял их и осветил «трофейной» зажигалкой – вдруг там план какой-нибудь важный или шкица голышом красуется. Однако там не было ни секретных планов, ни баб, и Кулема, отшвырнув обрезки пленки за ненадобностью, тихо свистнул в темноту, подавая знак остальным.