Под тенью века. С. Н. Дурылин в воспоминаниях, письмах, документах - Коллектив авторов -- Биографии и мемуары
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Потом был организован кружок помощи бедным, беспомощным и больным. Каждую субботу выдавался паек, состоящий из продуктов, какие можно было достать. <…> Ходили «сестры» (так назывались состоящие в этом кружке женщины) по больным и немощным семьям. <…> Приводили в порядок комнату, а затем живущих в ней. Промоешь, бывало, стекла, вымоешь пол, наладишь топку печурки, обогреешь комнату, выстираешь, вымоешь; тифозно больных всех острижешь или обреешь, накормишь — и так посещаешь дня три, покуда кто-нибудь из больных не начнет вставать, чтобы ухаживать за лежащими. Как-то нас не пугало тогда ничего, и достаточно было одного слова батюшки: «Надо им помочь, и они поправятся», и шли с его благословения. А когда нужна была материальная помощь, то шла она от церковных доходов.
[В церкви] проводились назидательные беседы. <…> Занимались этим четыре священника и два дьякона. <…> 2 раза в неделю занимались с детьми. Сергей Николаевич часто читал детям, и они его очень любили. Но и взрослые, от рабочих и крестьян до докторов наук, любили с ним беседовать. <…> На беседах Сергея Николаевича Дурылина я познакомилась с ним. Мне очень нравилось, как он просто, все понятно говорил или читал. <…> Жилищные условия у него в то время были невыносимые: почти проходная 4-метровая комнатка никогда не запиралась, вечные стуки, ожидающие приема к батюшке люди, просьбы, слезы. <…> Он недосыпал, недоедал, был плохо одет, а если что и появлялось у него из одежды, то у него крали, например плед материн — он же служил одеялом. В комнате было холодно, и не столько тяготил его голод, сколько холод. <…> Сергей Николаевич был очень беспомощен, не приспособлен к жизни. <…> У него никогда не было ни гроша в кармане. Бывали случаи, когда Сергею Николаевичу давали или, вернее, совали деньги в руки, а то и в карман, но эти деньги он сейчас же отдавал первому подходившему к нему неимущему. Часто прихожане складывались и покупали священнослужителям то рясу, то подрясник, так как их одежда имела вид бедный, изношенный. <…> Люди они были совсем бескорыстные, и я помню, как мне не раз приходилось спасать от голодного обморока дьякона и священника С. Н. Дурылина. <…>
* * *
Однажды у него после службы был обморок, через несколько минут пришел в себя и шел, шатаясь, в комнату, чтобы лечь отдохнуть. Когда я все это увидела, мне стало очень жалко Сергея Николаевича (отца Сергия). Никто не поинтересовался и не спросил, кушал ли он вчера. Быстро побежала домой, взяла еду, какая была; вхожу в комнату — он лежит с полузакрытыми глазами, бледный, болезненный. «Зачем ты сюда вошла?» — «Пришла вас покормить. Вы, наверное, голодны?» — «Я-то ничего, вот Володя голодный». (Дьякон молодой.) — «Ему тоже хватит еды». <…> Оказалось, что уже трое суток они вместе с дьяконом ничего не ели — нечего было. С этого дня я каждый день вечером, после своего трудового дня, носила им еду. <…>
* * *
Тогда время было трудное. <…> У меня толпилась молодежь, приходившая на «кутью». Я работала в Москвотопе, часто дежурила в столовой. Когда бывала ржаная каша (распаренная рожь), ее ели плохо и всегда много оставалось, мне давали ведро, а то и два. Вот на эту-то кашу, в воскресенье в особенности, и приходили ко мне. Вот этой-то кашей я и подкармливала Сергея Николаевича.
* * *
Что меня роднило с Сергеем Николаевичем? <…> Внутреннее желание быть свободной, думать свободно, ни с чем себя не связывать. При знакомстве с ним он меня спросил однажды: «Хочешь ли ты быть богатой?» Я ответила: «Богатство не дает свободы, а я больше люблю свободу». «Чем ты связываешь богатство со свободой?» — «Я понимаю богатство так: вещи связывают человека, и он делается несвободным. Они приковывают к месту человека. <…> Вот у меня есть одно платье на колышке, а другое на мне. Как мне легко от этого, а если гардеробы заводить и прочее, то будет трудно двигаться с места, будешь думать, куда их везти или кому оставить». Сергей Николаевич протянул мне руку: «Как это хорошо ты сказала. <…> Я так же думаю с детства. <…> Когда мама скончалась, точно часть, нет, не часть, а все сердце вынули у меня, так мне было тяжело. Начала моя душа метаться и искать утешения в жизни. Вот я и протягиваю тебе руку теперь как к матери. Она меня только понимала».
Я улыбнулась, сказав: «Плохую вы мать выбрали, я ведь еще очень маленькая, мне 18 лет, какая я буду мать вам».
«Вот ты, глупенькая, не понимаешь, что я тебе сказал сейчас. Душа у тебя материнская, а я ее ищу».
Вот мы и прошли с ним тридцатичетырехлетний путь труда.
Когда Сергей Николаевич спрашивал меня, не тягощусь ли я жизнью своей, ему был всегда один ответ: «Твой труд — моя радость жизни». Его эти слова поддерживали. <…>
[Продолжение см. в главе «Челябинская ссылка».]
Отт Владимир Васильевич[187]
Отт Владимир Васильевич (1901–1992) — митрофорный протоиерей. Родился в лютеранской немецкой семье. До принятия священства (1953) работал инженером на разных предприятиях. После посещения Оптиной пустыни в декабре 1921 года перешел в Православие. Придя на Маросейку в храм святителя Николая в Клённиках, он стал активным членом церковной общины. В 1925 году был посвящен в стихарь. Владимир был певчим, чтецом, алтарником, помогал во многих храмовых делах. Женился на регенте левого хора в Клённиках Анне Васильевне (Нюре, как звали ее в общине) Тарасовой. Дважды был арестован и провел в лагерях и ссылках тринадцать лет. С 1953 до 1984 года служил настоятелем в разных храмах. Отец Владимир состоял в постоянной переписке с членами маросейской общины, с архимандритом Борисом (Холчевым) и др. В 1984 году ослеп и вынужден был уйти на покой. Отец Владимир был награжден орденом св. кн. Владимира III степени, удостоен права ношения митры. Скончался 29 июля 1992 года, накануне своего 91-го дня рождения. Похоронен он в церковной ограде Ильинского храма в Старом Осколе. Могила его посещается, его духовные чада чтут память почившего пастыря. Память о. Владимира увековечена еще и весьма редким, необычным для Церкви образом — открытием мемориальной доски «в память о
