Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг. - Виктор Петелин

Тут невольно возникает одна многозначительная аналогия. Преодолев эгоизм, тщеславие, честолюбие, преодолев индивидуализм, увидев цель и смысл жизни в служении народу, Андрей Болконский наконец-то обнаруживает над собой «высокое, справедливое и доброе небо». Оно помогает ему окончательно укрепиться в найденном решении «вопроса вопросов». Один на один с небом, с ночным небом остается в последнюю минуту и герой романа «На шхерах» Августа Стриндберга. Доктор Борг потерял все, разочаровался во всем. Он бежит от людей, покидает землю, плывет навстречу звезде Бэта в созвездии Геркулеса, а вокруг него – море, море, то ли источник жизни, то ли враг ее, или то и другое вместе. Григорий Мелехов в последнюю нашу встречу с ним тоже стоит один на один с небом, более того, «со всем этим огромным, сияющим под холодным солнцем миром». Но, повторяю, он не уходит, как Борг, от людей, а, несмотря ни на что, тянется к ним. Он вглядывается в родной хутор, долго смотрит «на родной двор, бледнея от радостного волнения». Он на руках держит сына. И это роднит «его с землей и со всем… миром». Конец ли это или, как посчитал однажды Ю. Бондарев, «и начало жизни»?

В четвертом томе итальянского «Универсального словаря современной литературы» (Милан, 1960) напечатано: «Тихий Дон»… без сомнения, является не только шедевром Шолохова, но также и самым значительным произведением русской литературы XX века». А далее утверждается нечто более оригинальное, а именно что в заключительном томе романа-эпопеи звучит «исключительной тонкости мотив» о «новой силе в обществе, которая способна ассимилировать могучую социальную категорию людей, включая и казацкое бунтарство», и что в «Тихом Доне» сквозь кризис души Григория Мелехова видно, как дух казацкого бунтарства покоряется и в людях рождается уверенность за будущее мира.

Уже написано немало и будет еще больше написано о бескомпромиссной правде жизни, как она изображается М. Шолоховым, о том, что писатель видит жизнь во всей суровости ее, изображает со всеми противоречиями. Кто-то даже назвал его реализм свирепым. Все это будет правильным при одной непременной оговорке: чем суровее в наш суровый век относится к человеку жизнь, тем нежнее к нему писатель. Он нежен уже в том, что никогда не впадает ни в жалостливость, ни в сентиментальность, любит человека за его внутреннюю стойкость, способность в самых свирепых обстоятельствах сохранить чувство человеческого достоинства.

Перечитывая роман Шолохова, Ю. Бондарев сказал: «Тихий Дон» – лицо времени. Роман этот родствен великим эпопеям – «Илиаде» Гомера, «Войне и миру» Толстого…» В отличие от благодарных читателей «Тихого Дона» и писателей, знающих основные вехи художественного прогресса, мы, литературоведы, и сегодня проявляем мудрую неторопливость. Не возражая против рассмотрения «Тихого Дона» в сравнении с «Илиадой», «Гамлетом», «Братьями Карамазовыми», «Войной и миром», «Жизнью Клима Самгина», мы вместе с тем предпочитаем быть предельно лаконичными. Думается, однако, что приспело время для преодоления оцепеняющей нас робости. Пора сказать ясно, прямо: «В истории художественного развития человечества «Тихий Дон», наряду с «Жизнью Клима Самгина», не просто «шаг вперед», а что он находится со своей эпохой в таком же соотношении, в каком с предыдущими эпохами находятся «Илиада», «Дон Кихот», «Гамлет», «Фауст», «Человеческая комедия». В нем своеобразно проявился тот беспримерный творческий потенциал, с каким русский народ увлекал все человечество на новый путь. И он не обещал, что этот путь будет легким».

Расставание с прошлым сопровождается как обретениями, так и утратами. Вступление в новый мир не каждому дается легко. И в этом плане у «Тихого Дона» есть много общего с удивительными творениями Шекспира, начиная с присущей нм трагедийности. Многими причинами ученые объясняют трагизм, пронизывающий творчество английского классика. Говорят они и о том, что Шекспир, так все, как его великие предшественники, органически ощущал наличие в самой правде элементов трагизма (по крайней мере, в мире социально неоднородном); сам факт приближения к подлинному существу правды и истины придавал творениям великого драматурга трагическую окраску. Ученые объясняют трагизм пьес Шекспира и его ощущением, что новое не менее противоречиво, нежели старое, а в старом не все плохо, отчего и разлом его бывает трагичен. Как бы ни было, а человечество чем дольше живет, тем большие глубины обнаруживает в творчестве Шекспира. Аналогично восприятие новыми поколениями «Тихого Дона».

С творчеством Шекспира роман сближает и величие народа, который не может походя отбросить все прошлое. Ведь в прошлом его корни. А кто же рубит корни свои смеясь? В прошлом – не одни издержки, рабские привычки, сословные предрассудки, неудачная социальная организация общественного строя, но и духовные накопления, крупицы с невероятным трудом завоеванной человечности, прежде всего трудовым народом завоеванной. В прошлом – такая трудная история создания своего дома, своего края, своей земли, целого мира традиций, привязанностей, нравов, обычаев, песен, без чего жизнь на земле недобра, неуютна. Вот почему не может быть легкости в расставании со всем этим, а вступление в новый мир – не осложняться напряженными размышлениями и неподдельными страданиями, сопровождающимися у интеллигенции интеллектуальными бурями, а у таких, как Григорий Мелехов, еще и рядом практических шагов, иногда непоправимо ошибочных шагов, которые ни исправить, ни оправдать нельзя.

Но и в приобретающем в последнее время решающее значение во всех наших суждениях художественном аспекте «Тихий Дон» не боится сравнений, сколь бы дерзкими с первого взгляда они ни казались. «Тихий Дон» – гигантский художественный синтез лучших достижений прошлого и не менее колоссальное новаторство. Вместе с «Жизнью Клима Самгина» и «Хождением по мукам» он представляет собой несравненную арку, соединяющую века человеческой культуры с ее грандиозным будущим, быть может, самую блестящую часть этой неповторимой арки. Когда появились первые две книги «Тихого Дона» на английском языке в США, коммунистическая газета «Дейли уоркер» писала: «Эта величественная эпопея опубликована (в Москве) в 1928 году, в то самое время, когда (как уверяли нас никоторые всезнающие американские критики) в Советской России искусство считалось «задушенным»! А эта книга «Тихого Дона», мы уверены, является лишь началом исполинского произведения…» Больше того, благодаря ему советская литература, социалистическое искусство в целом, получившее могучий разгон в творчестве М. Горького, достигло долгожданного взлета, поставившего уже в самом начале разворота и утверждения новое искусство рядом с искусством Шекспира, Достоевского, Толстого, Чехова.