Молодость Мазепы - Михаил Старицкий

— Так смерть же зраднику! Веди нас зараз на Ивашку, батько! Веди! Веди! — загремела вся площадь, и все голоса смешались в одном ужасном и грозном реве. — Смерть «зрадныку»! Смерть!

Сирко окаменел; по этому крику он почувствовал, что толпа возбуждена и наэлектризована до последней крайности, а при таких обстоятельствах настроение ее могло перейти в всесокрушающую бурю.

— Стойте, панове казаки, славные лыцари-запорожцы, — заговорил он громко, высоко подымая над головой шапку. — Про такие дела негоже говорить на прысиччи, есть на то сичевой «майдан». Не будем же ломать наших святых «звычаив», этим мы обидели б нашу Сичь-маты и нашего Луга-батька, а будем чинить все по нашему закону и по старине. Дайте же кошевому вашему час, прочитать с вашим писарем эти универсалы, просмотреть толком Андрусовские «пакты» и выслушать гетманских послов, и потом уже мы, «обмиркувавшысь» с нашим атаманьем, велим ударить в «склык» да в гармату и созвать великую раду. А на чем рада порешит, так тому и быть, тому и я слуга!

— Правда, правда, пане кошевой! — зашумели радостно передовые ряды, удовлетворенные атаманским решеньем. — Разумное твое слово! За твою голову костьми ляжем!

— Век долгий кошевому батьку! Слава! Вот рассудил, как Соломон! Эх, голова! — вспыхивали то там, то сям похвалы и сливались в общий восторженный гул.

Сирко только кланялся на все стороны, а толпа, воодушевленная уже не местью, а более высоким патриотическим чувством, несла своего батька почти на плечах. Мазепа с остальными казаками был совершенно оттерт и остался пока на присечьи.

Настроение толпы сразу изменилось. Оставшиеся на присечьи уже с успокоенными лицами стали рассуждать о событиях, толковать о разных способах спасения отчизны, а больше всего хвалить разум своего кошевого и его мудрое слово. Каждый уже чувствовал себя не рабом пагубной для него силы, а полноправным господином и законодателем.

— Что ж, братцы, при нашем батьке тужить нам нечего, — говорил авторитетно седой запорожец с почетными шрамами на лице, — «обмиркуемося» и все с ним рассудим, кого бить, а за кого стоять. Правду говорит пословица: вперед батька и в пекло не сунься!

Между тем толпа совершенно оттиснула Мазепу и приблизила его к той группе, где стояли Палий и Дорошенковы послы. Мазепа придержал коня и стал прислушиваться: здесь все толковали о единой Украине и о гетмане Дорошенко.

— Так, так, — говорил один почтенный казак с совершенно ястребиным носом, — Дорошенко пусть над всей Украиной гетманует: он казак старый и поле знает.

— Го-го! Боятся его ляхи, — такого премудрого волка не то что в Украине, а и во всей Польше нет!

— Еще бы, он и с деда, и с прадеда гетман!

— Дед его Кафу «внивець обернув»![13] — сыпались отовсюду одобрительные замечания.

— Так, так, — продолжал старший казак, — за Дорошенко, да за едность нашу и будем стоять, а если вздумают к нам польские послы навернуться, так мы им покажем вот что! — поднял он кверху кукиш.

— А может, что и получше! — послышались в толпе веселые голоса.

— Не надо нам теперь никого, опричь гетмана Дорошенка. Ни москаля, ни ляха! Сами себе будем пановать! — кричали уже кругом.

— Только и басурмана не надо! Не хотим с ним знаться! Пусть себе Петро про них и не думает! Мы за ним всюду, куда он ни поведет, только с басурманами нам каши не варить! — раздались возгласы с противоположной стороны.

— Да слушайте, панове, чего вы дарма горло дерете? — закричал, надрываясь от натуги, Палий, — ведь гетман только за помощью их зовет, а не в ярмо к ним идет. А чего нам бояться татарской помощи? Не с татарами ль гетман Богдан вызволил нас из лядской неволи?

— А не татаре ль «зрадылы» его под Берестечком и тем «запровадылы» всех нас в погибель! — ответил ему чей-то зычный голос из середины толпы.

— Не они ли грабят нас не хуже ляхов! В полон уводят и жен, и детей наших! С татарином дружи, а аркан наготове держи! — посыпались отовсюду гневные восклицания и, наконец, перешли в общий возглас: — Не хотим басурман!

Напрасно Палий напрягал весь свой голос, его не было слышно за общим криком. Казалось, еще минута, и готова была бы закипеть жестокая свалка.

Мазепа подумал, что теперь настало время сказать ему свое слово.

— Панове товарыство низовое, а дозвольте мне одно слово сказать! — произнес он громко, слегка выступая вперед конем.

Ближайшие ряды отступили перед лошадью, все невольно оглянулись на этого верхового незнакомца, свалившегося им словно с неба на головы.

Мазепа воспользовался этим мгновеньем молчания и продолжал дальше.

— А помните ли вы, панове, старую казацкую поговорку: «Бога памятуй, а и черта не забывай». То-то и спрашиваю вас, когда человек тонет, а кругом не за что ухватиться, только за острую косу, будет ли он размышлять в ту минуту о том, что урежет себе руку, или будет думать только о том, как бы свою душу спасти. Ведь рана-то на руке заживет, а душа погибнет, ее не воротишь.

— Хе, хе! Вот что придумал, — послышалось несколько голосов, — да когда тонешь, ухватишься не то что за косу, а и за шило.

— Так разве же мы теперь не тонем, панове? — продолжал Мазепа. — Разве уж не идет ко дну и наша родина, и наша едность, и наша воля? Татаре разоряют и грабят, — правда. Но от грабежа можно оправиться, деньги — дело наживное, говорит нам пословица, а если мы теперь упустим время и не злучим нашу отчизну, то уж не спасем ее никогда!

Мазепа всегда говорил хорошо и увлекательно, но теперь, возбужденный сам этим известием, этой сценой и целой толпой слушателей, с сердцем, полным горечи и тоски за участь родины, он говорил необычайно сильно и красиво. Сидя на лошади, он был весь виден казакам, и его голос, его слова, его прекрасная наружность и горящие воодушевлением глаза производили сильное впечатление на окружающих.

Неизвестность же его появления возбуждала еще больший интерес к его личности. Все слушали его с большим вниманием.

— Так не будем же спорить, панове, брать ли в союзники басурман или нет! Будем дбать прежде всего про едность отчизны. Лучше тело свое погубить, да душу спасти — говорит нам святое письмо. А не наши ли души ответят перед Господом Богом, когда мы «занапастым» свою отчизну под лядским ярмом. Ведь нет у нее ни батька, ни матери, нам поручил Господь за нее и ответ давать!

— Ну и врезал! Вот так сказал! Ей-Богу, правда! — посыпались отовсюду восторженные возгласы. — Да откуда ты взялся, бей тебя нечистая сила? С неба свалился, что ли?

Некоторые же седоусые запорожцы, растроганные словами Мазепы и высокою миссией, которую он приписывал им всем, даже усиленно заморгали глазами.

Толпа окружила Мазепу; Палий тоже подошел к нему и вдруг вскрикнул радостно:

— Да не тебя ли, пане-брате, я видел на хуторе у дида Сыча?

— Я там был и оттуда еду, — ответил Мазепа, всматриваясь пристально в лицо совершенно незнакомого ему казака. — Только пана запорожца я не припомню.

— Еще бы, — засмеялся Палий. — Когда я туда приезжал, так пан был бездыханен, трудно ему было что-либо помнить. А ведь это я пана от коня отвязал и вместе с Богуном внес в хату… И вот, благодаря Бога, вижу живым и здоровым, и нашим, как я и говорил.

— Спасибо за лыцарский «вчынок» незнакомый мой друже, — протянул ему тронутый Мазепа обе руки, и соскочил с коня. — Я Мазепа, из русской шляхты герба князей Курцевичей, и душой казак. А как же мне величать моего молодого спасителя?

— Семеном Палием, — заключил в объятия Мазепу казак и почувствовал в то же мгновение какое-то неприятное чувство, шевельнувшееся холодной змеей в его груди. Это, верно, от того, что он назвал себя шляхтичем. «На польский лад, паном», — подумал Палий и постарался задавить это неприятное впечатление, но оно упорно стояло в его сердце. Между тем, слова Мазепы снова разогрели толпу.

— Правда! Правда, казаче! — закричали кругом. — Верно ты рассудил. Пусть себе там гетман Дорошенко обирает нам какого захочет побратима, а мы тоже дремать не будем! Гайда на Кодак! Повыгоним оттуда всех ратных людей. Да и ты с нами, если ты и саблей умеешь так орудовать, как языком, будешь у нас головой!

— На Кодак! На Кодак! — подхватили кругом десятки и сотни голосов.

XXI

Мазепа с изумлением заметил, что слова его произвели совершенно противоположное действие: вместо того, чтобы успокоить толпу и остановить готовое сорваться возмущение, они разгорячили ее еще больше. Но видимо, ничто не могло уже теперь успокоить толпы. Ее возбужденная донельзя энергия искала себе выхода, какого-нибудь реального дела, которое можно было бы начать сейчас же, не откладывая до завтрашнего дня. Уже забыто было данное кошевому обещание дождаться Сичевой рады. Однако Мазепа попробовал еще раз остановить этот порыв.