Штурмуя небеса - Джей Стивенс

Он устроился работать на бензоколонке в штате Коннектикут. Он увлекался Томасом Вулфом,[63] а Фрэнк Мерривезэр ему не нравился. Ему хотелось жить, а не читать о жизни. Когда они повстречались с Гинсбергом, Керуак напоминал героя одного из рассказов Джека Лондона — это был крепкий моряк военного торгового флота, хваставший, что уже написал миллион слов прозы.

Их познакомил Люсьен Карр, красивый и довольно необычный молодой человек. К тому времени его уже выгнали из множества учебных заведений, среди которых были Чикагский университет и Боудойн.[64] Он выделялся бы своими нагловатыми циничными манерами, даже если бы был английским аристократом, а не происходил из верхних слоев буржуазного среднего класса Америки. Фактически он походил на праздных английских «детей солнца», купавшихся в шампанском, читавших стихи французских символистов и изощрявшихся в остроумии.

И в нем была определенная утонченность. Гинсбергу с Керу-аком это нравилось, и они хотели стать похожими на него. Но в то же время Керуак никогда не мог избавиться до конца от своих пролетарских манер и уважения к скромной простой жизни и физическому труду. (Карра смешили некоторые его выражения: «О, повтори еще разок. Так говорят в вашем Лоуэлле?») Гинсберг же, поступив в Колумбийский университет, был человеком немного робким, законопослушным и практичным. Карр любил говорить об «искусстве» и «духе», часто обе эти темы плавно перетекали одна в другую. «Я скажу вам, что отказываюсь признавать ваши маленькие страсти, — театрально заявлял он в небольшом полутемном дешевом ресторанчике на Вест-Сайде, куда они зашли выпить и пофилософствовать, — [я отказываюсь признавать] ваши мелкие банальные моральные принципы, ваш лицемерный альтруизм, ваши дурацкие гуманистические навязчивые идеи, все страсти и проблемы мелкой современной буржуазной культуры». Люсьена вообще отличала яростная горячность (которая часто является обратной стороной юношеской влюбчивости), и это делало его совершенно неотразимым.

Юный Алан Гинсберг

Познакомив Гинсберга с Керуаком, Карр взял их с собой на встречу с известным в богемных кругах Уильямом Берроузом, который был для Люсьена своего рода духовным наставником. Билл, как и Люсьен, смотрелся среди своих родственников паршивой овцой. Он родился в Сент-Луисе, в достойной семье, разбогатевшей на производстве арифмометров. Сент-луисские Бер-роузы были бизнесменами и известными людьми. Когда Уильям достиг совершеннолетия, его отправили в Гарвард — приобретать необходимые общественные знакомства (академическое образование в тридцатые годы использовалось именно для этого). Но было нечто в этом рослом молодом человеке, заставлявшее думать, что юный Берроуз не продолжит дело своих родителей. Он не вписывался в атмосферу привилегированных клубов, в которых обычно вращались молодые наследники богатых родителей. Как выяснилось позже, Берроузу вообще было сложно вписаться в любую организацию. После Пёрл-Харбора он предпринял неудачную попытку устроиться в Управление стратегических служб и в Американскую полевую службу. Во флот его тоже не приняли. «С плоскостопием и плохим зрением, сдается мне, из него выйдет слабый моряк», — отметил врач. Когда произошла их встреча с Гинсбергом и Керуаком, он жил в центре Нью-Йорка на небольшое пособие, потребляя героин и вращаясь в криминальных кругах.

Если говорить о телосложении, то Берроуз вполне мог бы быть братом Олдоса Хаксли: он тоже был долговяз и обладал быстрым, энергичным умом. Он также имел сходные художественные таланты, хотя его и отличали определенные странности, чуждые «ясной, холодной логике» Олдоса. «Я как ребенок, — сказал однажды Берроуз, — я хотел стать писателем, потому что у писателей есть слава и богатство. Они проводят время в Сингапуре и Рангуне, разгуливают там в желтых шелковых костюмах и курят опиум. Они нюхают кокаин и путешествуют сквозь затерянные болота с преданным мальчиком-проводником. В Танжере, поселившись в квартале курильщиков гашиша, они вяло ласкают любимую газель».

Наркотики стали для Берроуза путем достижения того же самого состояния самоотрешения, которое Хаксли искал в медитациях и религии. Можно даже сказать, что в начале сороковых годов эти двое шли параллельными путями; они оба искали доступ к высшим состояниям сознания. Разница была только в том, на чем они концентрировали свои усилия. Если Хаксли удовлетворяли теоретические знания о превосходстве человека, свободного от привязанностей, то Берроуз активно искал способ как стать таким человеком. Он осмыслял это, возможно в силу его близости к «Мэдисон авеню» и тамошней армии убежденных бихевиористов, как «отказ от условностей». Чтобы стать свободным, необходимо избавиться от буржуазных предрассудков. Одним из способов достичь этого было осторожное исследование состояний, достигаемых с помощью наркотиков — героина, амфетаминов и недавно запрещенной марихуаны.

Помимо наркотиков наши два героя обнаружили дома у Берроуза книги, не включенные в обычный учебный план колледжа. Они детально изучали Кафку, «Опиум» Кокто, Селина, Рембо, «Закат Европы» Шпенглера, в котором выдвигался привлекательный тезис о том, что духовный кризис Запада вошел в завершающую стадию. Кроме того, у Берроуза Гинсберг и Керуак познакомились с множеством маргинальных типов, в частности с наркоманом Гербертом Ханке, знаменитым тем, что помогал Альфреду Кинси[65] — первому, кто начал исследовать сексуальные пристрастия среди нью-йоркских криминальных кругов. И еще они начали заниматься психоанализом. Несколько раз в неделю, лежа на кушетке у Берроуза, они рассказывали ему о своих мечтах и фантазиях.

Керуак позже описывал год под опекой Берроуза как период «дурного, низменного упадка». Одному из его друзей это напомнило какой-то роман Достоевского: «я знаю, он (Берроуз) был человеком, способным на убийство. Это производило отталкивающее впечатление. В нем было слишком много жестокости. Керуаку это нравилось и Гинсбергу нравилось. Но меня это пугало».

Напиваясь, они начинали возбужденно говорить о «Новом Видении Мира». Но на самом деле это было старое видение в духе Фауста, Бодлера, Рембо и Ницше, приукрашенное послевоенной восприимчивостью. Одной из ключевых идей концепции «Нового Видения Мира» было «спонтанное действие», непосредственный поступок, обычно требующий сильной воли и нацеленный на то, чтобы освободиться от буржуазной морали. По крайней мере, именно так это описывалось у Андре Жида. Первое «спонтанное действие» совершил Люсьен. Среди экзотичных знакомых Карра был сгорающий от любви гомосексуалист Дэвид Каммерер, учитель физкультуры в одной из частных школ, где учился Карр. Он преследовал его, пытаясь добиться взаимности. Это продолжалось в течение нескольких лет и закончилось темной летней ночью 1944 года. Конец оказался неожиданным для Каммерера. Его тело, к которому были привязаны камни, выловили из Гудзона. Как и приличествует человеку, совершившему «спонтанное действие», Карр так и не смог объяснить друзьям, почему он так поступил. Последовав совету Берроуза, на суде он говорил, что защищался от гомосексуалиста, пытавшегося его изнасиловать. Это привело в восхищение нью-йоркские средства массовой информации, которые быстро объявили случившееся «убийством при защите чести».

Смерть Каммерера завершает первый акт в нашем героическом повествовании. Карр обвинялся в убийстве, а Берроуза и Керуака взяли под стражу как важных свидетелей. Берроуз благодаря семейным связям вышел из тюрьмы уже через несколько часов и уехал в Сент-Луис. Керуак же томился там почти неделю: у него не было и сотни долларов, а залог следовало внести в пять тысяч. В отчаянии он согласился жениться на своей девушке, и ее родители внесли залог. Но ценой свадьбы для Керуака стало то, что ему пришлось поселиться на родине невесты, в Гросс-Пойнт, штат Мичиган, где его ждала работа на фабрике по производству шарикоподшипников. Так что в начале октября при вынесении Карру приговора присутствовал один только Гинсберг. Люсьену дали двадцать лет в исправительной тюрьме «Эль-мира». В письме брату, описывая распад их маленькой группы, Гинсберг проводил параллели с предсказанным Шпенглером закатом западной цивилизации: в их неудачах был повинен «яд умирающей культуры».

К чести Керуака, он обладал достаточной самодисциплиной и, пережив «дурной, низменный упадок», не пропал в героиновом тумане, как Берроуз, и не увлекся бензедрином,[66] как жена Берроуза, Джоан. Фактически вся эта насыщенная событиями мелодрама, кульминацией которой стала смерть Каммерера, только укрепила в нем намерение стать большим писателем. Джек обычно сидел в уголке и писал что-нибудь, в то время как вокруг могли происходить абсолютно жуткие события. Хотя он сжег большинство своих ранних записей, когда он начал показывать свою прозу друзьям, те были поражены сверхъестественной памятью Джека. Словно ему стоило только покопаться в подсознании, как он мог извлечь оттуда нужные воспоминания, например, как Гинсберг однажды ночью напился и сказал нечто поразительно верное о Достоевском и истине. Керуак имел дар активизировать воспоминания и одновременно — как и положено художнику — писать очень самобытные произведения.