Там, где цветут дикие розы. Анатолийская история - Марк Арен

— Мы за ним следили несколько месяцев. Опасались, что сегодня они могут устроить целое шоу со стрельбой и взрывами. Знаешь, кого они хотели убить? Режиссера, который снимает кино про турок и армян.

— Он армянин?

— Нет. В том-то и дело, что турок! — торжествующе сказал Андраник. — Понимаешь? Он турок, а ты армянин, и именно ты его спас от турок. Видишь, как все переплелось? Все нации смешались, все народы, которые обижены турками. Петер — он вообще-то немец, но по матери — курд. А Вероника — киприотка.

— А «Полковник»? — спросил Даниэл.

Андраник посерьезнел.

— Он карабахский. Но о нем тебе еще рановато знать. Видишь? Мы тут со всего мира собрались. И по всему миру носимся. И ты будешь с нами носиться — если захочешь. Но об этом позже поговорим. А сейчас нам надо показаться на стадионе. Все должны знать, что сегодня мы, как всегда, проторчали тут весь день. Завтра у тебя что?

— Занятия в университете.

— Не пропускай. Ты должен учиться отлично. Ты должен быть образцовым студентом и добропорядочным гражданином.

— Я постараюсь, — пообещал Даниэл.

— Никогда так не говори, — сказал Андраник. — Говори «я сделаю» или «не сделаю». Тот, кто говорит, что постарается, может тебя подвести. А потом будет разводить руками и оправдываться — «но я же старался…».

— Хорошо. Я буду образцовым студентом и добропорядочным гражданином.

— Если у тебя есть соседи-турки, обязательно поддерживай с ними более-менее приятельские отношения. Тебе нужна репутация толерантного армянина. Нужна репутация не радикала, а европейца. Понял? Есть у тебя такие соседи?

— Нет, — неуверенно ответил Даниэл.

Андраник посмотрел на него строго:

— Наверняка есть. Присмотрись. И не бойся сделать первый шаг навстречу. Они в этом смысле гибче многих из нас и не встретят тебя как заклятого врага. А если старики начнут тебя корить дружбой с тюрками, скажи им, что наступили новые времена.

Да, наступили новые времена. По крайней мере в жизни Даниэла.

Его после поездки в Гейдельберг словно подменили. Он стал гораздо серьезнее относиться к жизни. Записался на курсы английского и испанского — Андраник предупредил, что в следующем году их группа побывает на «Гран При» Испании, а в дальнейшем, возможно, слетают и в Лос-Анджелес. По делам.

Но главная перемена произошла в его отношении к Кэт. Она осталась такой же красивой и недоступной, как раньше. Но теперь ее недоступность не удручала Дэна, а наоборот, придавала смелости и сил. Теперь он мог иногда обратиться к ней так же легко, как и к любой другой своей однокурснице. Правда, она отвечала ему гораздо холоднее, чем все остальные. Наверное, как раз потому, что ее женская интуиция безошибочно подсказывала — все остальные ему не нужны.

Свой мотоцикл он поставил в гараж на зимовку и теперь ездил в университет, как и все, на автобусе. Однажды Даниэл оказался рядом с Кэт на университетской остановке, и им пришлось несколько минут побыть наедине.

— Я все забываю спросить, как прошла твоя поездка в Стамбул? — спросил он, понимая, что молчание выглядит довольно глупо.

— Во всяком случае, познавательно, — сухо ответила Кэт. — Выяснилось, что мой дедушка не турок, а армянин.

Книги, что были у Даниэла в руках, с шумом упали на землю.

— Не может быть! — произнес он, округлив от удивления глаза.

— Может, Дэн, может, — ответила ему Кэт и поднесла к уху свой телефон. — Я на остановке. Скоро буду, — сказала она невидимому собеседнику и, сложив трубку, спрятала ее к себе в карман.

— Слушай, ведь это же все меняет… — начал было Даниэл, но Кэт, взглянув на приближающийся автобус, покачала головой:

— А что это меняет, Дэн? Я что, стала другой?

Сказав это, она шагнула на подножку автобуса. Двери захлопнулись за ней, и Даниэлу оставалось только в последний раз глянуть, как мелькнули ее черные пышные волосы за потным стеклом.

Глава 11

Прошла еще неделя, и таксист Рустам снова явился к Мустафе с добрыми вестями.

— Дядя, собирайся, поедем в одно место.

— Куда?

— Это недалеко. — Он поднял глаза к потолку и поскреб щетину, изо всех сил напрягая память, но потом просто достал из кармана бумажку и прочитал: — Улица Эстрапад, дом четыре.

— Что там?

— Увидишь, — с загадочной улыбкой пообещал Рустам и ушел, сказав, что будет ждать на улице.

Не успела за ним закрыться дверь, как в комнату вошла горничная и, отдавая Мустафе отутюженный костюм, сказала:

— Месье, вы оставили в кармане пиджака телефон. Я его не заметила, когда принимала от вас пакет с одеждой. Но он начал подавать сигналы, что нуждается в подзарядке. У нас нашлось подходящее устройство, и теперь ваш телефон заряжен. Вот, пожалуйста.

— Телефон? — Мустафа Гази повертел в руках блестящую игрушку, которой так и не научился пользоваться. — Спасибо, спасибо… Так вы говорите, он теперь работает?

Видимо, уловив неуверенность в его голосе, горничная снова протянула руку, и Мустафа отдал ей аппарат. Она же ловко нажала какие-то кнопки, от чего телефон вдруг ожил, заиграл огоньками, и на лицевой панели засветилось голубое окошко.

— О, месье! Оказывается, до вас кто-то упорно пытался дозвониться все это время! — воскликнула она. — Знаете, месье, моей маме восемьдесят три года, и я звоню ей каждый день. Если бы она хотя бы раз не ответила на мой звонок, я бы сошла с ума от беспокойства. Не желаете ответить?

— Не знаю. Мало ли кто мог мне звонить, — проворчал старик, скрывая неловкость.

— Здесь написано «Кадира».

Душу Мустафы словно обдало теплым потоком нежности.

— Это моя внучка. Не забыла старика, — улыбнувшись, сказал Мустафа и прижал телефон к уху, потому что в трубке раздался голосок Кадиры. Горничная заулыбалась, закивала, замахала руками и попятилась к выходу, стараясь ступать абсолютно бесшумно, и так же бесшумно закрыла за собой дверь.

— Дед, как ты нас всех напугал! — с укором заговорила внучка.

— У меня все хорошо, — сказал он. — Все в порядке. Как ты?

— У нас тоже все в порядке. Мама очень беспокоилась из-за тебя, просто места себе не находила, даже хотела лететь в Париж…

— Это еще зачем? — недовольно спросил он.

— Тебя искать! Только ты ей не говори, что я выдала ее, — попросила Кадира. — Я ее еле-еле отговорила. Я же знаю, что ты не пропадешь, ты у нас крепкий, ты всю Европу можешь пешком обойти, и ничего с тобой не случится. Скоро вернешься?

— Может быть, скоро, — ответил Мустафа. — А может, еще задержусь.

Внучка помедлила и осторожно спросила:

— Ну как? Нашел какие-нибудь следы?

— Да. Но пока ничего определенного.

— Приезжай скорее. Может быть, заглянешь к нам? Это же совсем рядом. Очень соскучилась по тебе, дед.

— Мы же недавно виделись.

— Недавно? А мне кажется, сто лет прошло…

«Да, недавно, — подумал Мустафа. — Сто лет— это недавно…»

Он не любил долгих речей и уже хотел попрощаться. Но грусть, звучавшая в ее голосе, заставила его продолжить разговор.

— У тебя неприятности в университете? — спросил он.

— Нет-нет, все отлично, — уныло ответила внучка. — Я так хотела с тобой поговорить… Мама и отец — они совсем не такие, как ты. Им все еще кажется, что я маленькая. А ты другой. Помнишь, как ты учил меня читать? По газетам, помнишь? Я так гордилась. Мои подружки с азбукой ковыряются, а я, как большая, газету листаю… Ты всегда держался со мной на равных, а мама так не может. Ей до сих пор хочется меня поучать да воспитывать…

Мустафа хотел спросить ее напрямик, не влюбилась ли она. Но удержался. Солдатская прямолинейность могла бы обидеть внучку.

— Что-то легло на твое сердце? — спросил он.

— Не знаю. Мне трудно разобраться… Скажи, когда ты собирался жениться на бабушке, для тебя имело значение, откуда она родом?

— Не помню, — усмехнулся он. — Но мне было приятно узнать, что она такая же горянка, как и я, а не городская белоручка. Правда, тогда я еще не знал, что горянки так же непокорны, как сами горы.

— Дедушка, скажи… Нет, не надо. Дурацкий вопрос.

— Спрашивай, спрашивай.

— Ну, если бы бабушка тогда, когда вы еще не поженились… если б она узнала про твоих родителей… Она бы все равно пошла за тебя?

— Она выходила за меня, а не за моих родителей, — сказал Мустафа.

— Значит, для нее это не имело бы значения?

— Не знаю. Надо будет спросить у нее при встрече, — усмехнулся Мустафа. — А можно, я теперь спрошу?

— Конечно.

— А для тебя это имело бы значение, если б ты собиралась замуж?

— Нет. Никакого значения. Но я — это я…

— А он? Он думает иначе?

— Да, — вздохнула Кадира.

«С кем она связалась, бедная? — сочувственно подумал Мустафа. — Живет в Германии, откуда у немцев такое отношение к туркам?»