Змеюка на груди - Андрей Евпланов

— Когда последняя прихожанка закончила исповедоваться, из кабинки вышел довольно молодой священник, и, проходя мимо Клауса, как бы невзначай уронил:

— Лучше горсть с покоем…

— Нежели пригоршни с трудом и томлением духа, — отозвался Кучка, и последовал за ним.

Они вошли в тесную ризницу, и падре взял сосуд, изготовленный видимо из сушеной тыквы.

— Хотите матэ?

— Что это?

— Нечто вроде холодного чая, но только очень терпкий. Здесь все его пьют, он помогает переносить жару и бодрит. Матэ делают из растения йерба. По-настоящему его нужно тянуть через трубочки с серебряным набалдашником, но сойдет и так.

Священник разлил напиток в стаканы. Клаус пригубил и поставил стакан на стол.

— Давайте к делу, мне нужен список всех, кто в этом месяце посещал Хорста Лангера, с кем он переписывался. Мне также нужно знать, откуда он получал посылки.

— Завтра придете на исповедь.

Клаус молча кивнул. Падре проводил его через зал, и, распахнув перед ним дверь, которая вела на площадь, громко сказал:

— Это старая церковь, в прошлом году ей исполнилось сто лет. Приходите завтра, буду рад вам рассказать ее историю.

На площади по-прежнему веселились гаучо и женщины все также сидели на ящиках. Площадь была островком света, островком цивилизации и безопасности в океане душной темноты, пропитанной резкими ароматами тропических цветок, монотонным пением цикад и редкими истошными криками. И непонятно было то ли это кричат ночные птицы, то ли доисторические ящеры, чудом сохранившиеся в этот богом забытом краю, то ли люди, терпящие бедствие в океане первобытной тьмы.

Клаус взглянул на часы — еще только десять. Как хорошо было бы сейчас посидеть в венском кафе за бокалом «зеленого» вина, полакомиться пирожными и кофе с ликером. Или пройтись по Кертнер штрассе от Оперы до Святого Штефана, послушать как уличные музыканты играют польки и вальсы, полакомиться каштанами и печеным картофелем, выпить глинтвейна. А в этом южноамериканском захолустье просто нечем заняться, и, как тут живут местные немцы? Впрочем, немцы везде умеют устраиваться, куда бы их ни занесло, в Сибирь или в Казахстан, в Боливию или в Намибию, они всюду норовят свить себе маленький Фатерланд, где нет места для ностальгии.

Послонявшись еще по площади и обнаружив несколько закрытых лавочек и банковскую контору, Клаус вернулся в гостиницу.

— Послушайте, — обратился он к Ракель, которая сменила род деятельности. Теперь она не чесала за ухом, а сладострастно кусала ногти, — нет ли здесь телевизора или на худой конец приемника, а то можно сойти с ума с тоски, честное слово.

—Si, senor, — пискнула девушка и убежала.

Через некоторое время появился Отто в обнимку с обшарпанной радиолой.

— Этот приемник мне подарили на свадьбу, слушайте на здоровье. Для хорошего человека ничего не жалко.

Когда словоохотливый немец ушел, Клаус включил радиолу, и попробовал настроиться на какую-нибудь информационную программу. Дома перед сном он обязательно прослушивал последние известия, служащий Интерпола должен всегда быть в курсе того, что происходит в стране и в мире, от этого зависит, насколько правильными будут решения, которые ему может быть придется принимать завтра, и, в конечном счете, его карьера. Но ни «Дойче велле», ни Би-Би-Си поймать ему не удалось. Местные радиостанции вещали исключительно на испанском, из соседней Бразилии в эфир врывались бравурные раскаты самбы, а Аргентина обволакивала мир бесконечными танго — мед, настоянный на перце и, приправленный мускусом.

Духота становилась все более невыносимой, казалось жар исходит от всего, что находится вокруг, от желтых стен, от звона москитов, от задумчивого вентилятора, лопасти делали не более одного оборота в секунду, но особенно от голой лампочки под потолком. Пот лился с Клауса ручьями, но это не приносило облегчения. Собрав остатки воли, Кучка дотянулся до выключателя и погасил свет. Он заснул под звуки танго, даже не удосужившись раздеться и натянуть над кроватью сетку от москитов.

Проснулся он от того, что кто-то светил ему в лицо фонариком. Мгновенно сообразив, что происходит неладное, он запустил руку под подушку, куда обычно перед сном клал пистолет, но тут же получил сокрушительный удар в челюсть, отчего на миг потерял сознание. Нападающим этого хватило, чтобы полностью завладеть ситуацией. Его тут же скрутили, завязали глаза и куда-то повели, время от времени, подталкивая в спину чем-то, от чего холодело внутри, вероятно это был ствол винтовки.

Сначала он слышал только трели цикад и все те же душераздирающие крики тропического леса, потом один из похитителей сказал по-немецки: «Воняет, он наверно наложил в штаны от страха». Другой со смехам сказал: «Это Фриц испортил воздух. Его Герда прочитала в календаре, что капуста хорошо сказывается на мужской потенции и с тех пор она кормит его исключительно тушеной капустой, но она не учла, что при этом нужно затыкать задницу, чтобы сила не уходила в сигнал». «Мудаки, — сказал третий голос, и Клауса втолкнули в машину.

Ехали примерно полчаса, причем по хорошей дороге, машина шла плавно, на одной скорости. Потом была короткая остановка, лязг железа и снова дорога.

— Приехали, — сказал тот, который шутил, — веди себя почтительно и все глядишь обойдется. И тут же пояснил:

— Тебя повесят не за яйца, а за язык. Ха-ха-ха…

На этот раз товарищи единодушно поддержали его шутку громким смехом.

Клауса вытолкали из машины, и повели в помещение. Когда с его глаз сняли повязку, он увидел, что стоит посреди хорошо освещенного, обширного, кабинета, обставленного современной функциональной мебелью. Это придавало ему сходство со всеми на свете деловыми офисами. Здесь было прохладно и дышалось легко, сразу чувствовалось, что работает кондиционер.

Дверь, расположенная позади письменного стола распахнулась, и в кабинет пружинистой походкой вошел высокий, прямой, как палка от швабры старик, в легком светлом костюме без галстука.

— Развяжите его и оставьте нас, — распорядился он, и усаживаясь за стол. — Итак, господин Кучка, потрудитесь объяснить цель вашего визита в это тропическое захолустье. Кстати, Кучка — это еврейская фамилия?

— Австрийская.

— Это все равно.

— Ваш кумир воспринял бы это как оскорбление.

— Если вы имеете в виду Адольфа Шикельгрубера, то глубоко ошибаетесь, потому что он никогда не был моим кумиром, во-первых, а во-вторых, он и сам не был уверен в чистоте своего происхождения. Отсюда его позерство, духовные метания, склонность к декадансу, как в искусстве, так и в политике… Нет, он не был арийцем в полном смысле этого слова, ему не хватало настоящей твердости духа без которой нельзя было довести благородное дело до победного конца.

— Впервые слышу такое от ветерана Вермахта.

— Мой друг, они ни за что вам не скажут правды. Никому на старости лет неохота признавать, что жизнь потрачена впустую. В старости все становятся как будто стеклянными, с одной стороны прозрачными, потому что прожитое трудней утаить, чем предстоящее, а с другой стороны люди становятся хрупкими и в любой момент могут разбиться вдребезги. Но оставим философию и вернемся к нашей первоначальной теме. Чем я все-таки обязан вниманию Интерпола? Насколько мне известно, ваша организация не занимается политическим сыском. К тому же и с этой стороны у меня все в порядке. Я конечно, занимал кое-какие посты в Гитлерюгенде, но никогда не усердствовал настолько, чтобы можно было выдвинуть против меня серьезные обвинения. Даже Моссад понял это, и оставил меня в покое.

— Я в этом не уверен, — сказал Кучка, — но меня сейчас не интересует ваше прошлое. Я приехал сюда по делу, связанному с вашей коллекцией.

— Вы интересуетесь предметами древнего индейского искусства? Похвально. И что именно вы хотели узнать?

— Этим летом из музея в Хофбурге был похищен один довольно ценный экспонат… — начал Клаус, но Лангер перебил его.

— Знаю, золотая фигурка Кецалькоатля, об этом писали в газетах. Так вы думаете, что похитители старались для меня?

— Нет, но ее следы затерялись и не исключено, что тот, в чьих руках она сейчас находится, мог предложить ее вам. Вы один не многих коллекционеров, у кого есть средства, чтобы ее приобрести.

— А кто еще у вас под подозрением?

— Глафкос Аристидис.

— Ваши информаторы либо не компетентны, либо умышленно водят вас за нос. Аристидис умер три месяца назад, а меня наследие майя никогда не интересовало. Я, знаете ли, однолюб, и ни за что не изменю своим инкам ради каких-то майя. Впрочем, я может быть и приобрел бы Кецалькоатля, чтобы обменять его на равноценную перуанскую древность, но, во-первых, это слишком дорого, даже для меня, а, во-вторых, я предпочитаю не иметь дело с криминалом. Это мой принцип, которому я никогда не изменяю.