Трое за границей - Джером Джером

— Три, — сказал Гаррис.

— Только три? Ты уверен?

— Абсолютно. А что?

— Да нет… Ничего.

Гаррису он, по-моему, не поверил.

Из Праги мы отправились в Нюрнберг, через Карлсбад. Праведные немцы, как говорят, после смерти попадают в Карлсбад (так же как праведные американцы — в Париж). В этом я сомневаюсь: городок этот небольшой и развернуться там негде. В Карлсбаде вы поднимаетесь в пять утра — самое светское время для променада, когда под Колоннадой играет оркестр, а «Sprudel»[6] заполнен беспросветной очередью длиной в целую милю (после променада, с шести до восьми). Языков здесь можно услышать больше чем гудело у Вавилонской башни. Польские евреи и русские князья; китайские мандарины и турецкие паши; норвежцы, как будто сошедшие со страниц Ибсена; французские кокотки, испанские гранды и английские графини; горцы из Черногории и миллионеры из Чикаго — попадаются каждую дюжину ярдов.

К услугам гостей Карлсбада вся роскошь цивилизации, за исключением одного — перца. В радиусе пяти миль от города его не раздобыть ни за какие деньги (а что можно раздобыть за красивые глазки лучше не брать). Для когорты печеночников, которая формирует четыре пятых посетителей Карлсбада, перец — яд; а так как болезнь лучше предупреждать чем лечить, все окрестности от перца тщательно оберегаются. В Карлсбаде собираются особые «перцовые партии» — они выезжают за пределы запретной зоны и там оттягиваются в перцовых оргиях и вакханалиях.

Нюрнберг, если кто-то ожидает увидеть в нем средневековый город, разочарует. Затейливые уголки, живописные виды — всего этого здесь немало, но все окружено и нарушено современностью. Даже древности далеко не такие древности, как можно представить. Город, в конце концов, как женщина — стар только по внешнему виду, а Нюрнберг по-прежнему с виду моложавая дама, и возраст его представить достаточно трудно, под свежей краской и штукатуркой, в свете огня газовых и электрических фонарей. И все же, всмотревшись ближе, замечаешь его стены в морщинах и седые башни.

Глава IX

Гаррис преступает закон. — Услужливый человек: опасности, которые его окружают. — Первый шаг Джорджа на поприще уголовника. — Для кого Германия обетованный край. — Английский грешник: обманутые надежды. — Немецкий грешник: неограниченные возможности. — Чего нельзя делать с постельным бельем. — Недорогой порок. — Немецкая собака: ее азбучная добродетель. — Преступление жука. — Люди, которые поступают как следует поступать. — Немецкий мальчик: его страсть к закону. — Как сбиться с пути истинного посредством детской коляски. — Немецкий студент: его законопослушное непослушание.

По дороге из Нюрнберга в Шварцвальд каждый из, по разным причинам, умудрился попасть в историю.

Первым выступил Гаррис, в Штутгарте, где нанес оскорбление представителю власти. (Штутгарт очаровательный городок, светлый, опрятный, маленький Дрезден; еще привлекателен тем, что мест, на которые приходится тратить время, там мало: средних размеров картинная галерея, небольшой музейчик древностей, половина дворца — и все, можно расслабиться.) Гаррис не знал, что наносил оскорбление представителю власти. Он принял его за пожарного (тот и выглядел как пожарный) и обозвал «dummer Esel».

В Германии не разрешается называть представителей власти «тупыми ослами». Но этот конкретный представитель власти таким, без сомнения, оказался. Случилось же вот что: Гаррис, желая покинуть городской сад, увидел открытые ворота и, перешагнув через натянутую поперек проволоку, вышел на улицу. Гаррис утверждает, что проволоки он не заметил (хотя на ней, без сомнения, висела табличка «Durchgang Verboten!»[7]). Человек, который стоял у ворот, остановил Гарриса и указал на табличку. Гаррис поблагодарил его и пошел дальше. Человек увязался за ним и стал разъяснять, что подобная беззастенчивость в отношении такого вопроса недопустима, и чтобы исправить дело, Гаррису следует переступить через проволоку в сад обратно.

Гаррис указал человеку, что на табличке было написано «прохода нет», и, таким образом, переступив через проволоку в сад обратно, он бы нарушил закон вторично. Представитель власти теперь сообразил и сам, и предложил Гаррису, чтобы справиться с такой незадачей, войти в сад снова через правильный вход, который был за углом, и сразу же через этот правильный выход выйти еще раз. Вот здесь Гаррис и обозвал этого человека тупым ослом. Это стоило суток задержки нам и сорока марок штрафа Гаррису.

Я последовал примеру Гарриса в Карлсруэ, украв велосипед. Я не собирался красть велосипед. Я просто хотел принести пользу. Поезд вот-вот собирался тронуться, когда я заметил, что велосипед Гарриса — мне так показалось — все еще стоит в багажном вагоне. Помочь мне было некому. Я запрыгнул в вагон и, в самый последний момент, выкатил велосипед. Торжествуя, я покатил его по перрону и наткнулся на велосипед Гарриса, который стоял у стены позади каких-то молочных бидонов. То есть, велосипед, который я уберег, принадлежал не Гаррису.

Ситуация была неуютная. В Англии я бы пошел к начальнику станции и объяснил ошибку. Но в Германии, чтобы решить пустяк подобного рода, одного человека мало; вас поведут по инстанциям и заставят объясняться перед десятком. И если кого-то не будет на месте, или у кого-то не будет времени вас просто выслушать, то вас, по заведенной традиции, запрут на ночь, чтобы вы имели возможность завершить объяснения утром.

Поэтому я решил, что просто уберу велосипед куда-нибудь с глаз, и затем, без лишнего шума, чуть-чуть прогуляюсь. Я нашел деревянный сарай, который вроде был то что надо, и повел велосипед туда, когда какой-то железнодорожник в красной фуражке, похожий на фельдмаршала в отставке, заметил меня и подошел ближе.

— Что это вы делаете с велосипедом?

— Да вот, хочу отвести в сарай, чтобы не мешался на дороге.

Своим тоном я постарался донести до него, что совершаю добрый поступок, за который вокзальные власти должны сказать мне «спасибо». Но он не сказал мне «спасибо».

— Это ваш велосипед? — спросил он.

— М-м-м… Не совсем.

— Чей же? — спросил он прямо.

— Не могу вам сказать. Я не знаю, чей это велосипед.

— Где вы его взяли? — был следующий вопрос.

Подозрение, которое в нем прозвучало, почти оскорбило меня.

— Я взял его, — отвечал я, со всем спокойным достоинством, на которое в этот момент был способен, — в поезде. Дело в том, — продолжил я искренне, — что я ошибся.

Закончить он мне не дал. Он просто сказал, что так и думал, и дунул в свисток.