Князь Владимир — создатель единой Руси - Сергей Эдуардович Цветков

Торговля с Византией была правительственным предприятием киевского княжьего рода — князя и его родственников, ведущих торговые операции через своих «послов», к которым примыкали «гости» — городские купцы из Киева, Переяславля и Чернигова. Гости также выступали не частными лицами, а официальными представителями (возможно, выборными) городских общин, имевших торговый «уклад» с имперскими властями. По договору 944 г. князь удостоверял особой грамотой их правомочность вести с греками торговые дела.

«Великому князю русскому и боярам его» разрешалось присылать в Царьград столько кораблей, «сколько захотят». В эти июньские дни в Витичеве собирался огромный караван — от ста до двухсот ладей, на которых размещалось несколько сотен дружинников и «гостей» и до двух-трех тысяч закованных в цепи рабов. По приблизительным подсчетам, стоимость товаров, помещавшихся в одну ладью, составляла 6–8 литр золота (1 литр=72 золотника, или солида), или около 12–16 древнерусских гривен того времени. В Константинополе на эту сумму можно было приобрести, скажем, 8–10 кусков шелка (по цене 50 золотников за кусок; покупать более дорогие ткани русам запрещал договор 944 г.). Общий объем груза, перевозимого одним русским караваном при условии, если каждая ладья брала на борт хотя бы 10 тонн товаров (включая «живой товар» — рабов), должен был составлять около 1000–2000 тонн. Эти цифры, в общем небольшие, сопоставимы с существующими данными об объемах средневековой торговли. Так, через Сен-Готардский перевал — один из узловых пунктов на континентальных торговых путях Европы, в XIV–XV вв. ежегодно перевозили из Италии в Германию 1250 тонн грузов.

Из Витичева начиналось нелегкое, длившееся около шести недель плавание русов в вожделенный Царьград. Грекам оно представлялось «мучительным, страшным, невыносимым и тяжким» делом (Константин Багрянородный), «немыслимым маршрутом» (патриарх Фотий). Для русов же это ежегодное путешествие «в греки» было частью их повседневной жизни — суровой жизни, по определению Константина Багрянородного.

Первая опасность поджидала русов у днепровских порогов — целого ряда стремнин и уступов, занимавших почти семидесятикилометровый участок нижнего течения Днепра, между современными городами Днепропетровском и Запорожьем. Здесь Днепр пересекается каменистыми отрогами Авратынских возвышенностей. В наши дни увидеть пороги уже нельзя (их затопили в 1927–1932 гг. при сооружении Днепрогэса).

В позднейших географических сочинениях XVII–XVIII вв. число порогов колебалось от 9 до 12 (некоторые пороги считали уступами одного, протяженного порога), в XIX в. писали о 10 порогах и 30 каменных грядах, но Константин Багрянородный описывает прохождение только семи порогов. Все эти препятствия русы преодолевали одним и тем же способом. Пристав к берегу поблизости от порога, они высаживали на сушу людей и выгружали поклажу. Затем, раздевшись донага, со всех сторон обступали ладьи и толкали их шестами вдоль берегового изгиба; шедшие впереди тщательно ощупывали ногами каменистые выступы дна. В это время оставшиеся на берегу дружинники сопровождали скованных невольников, несущих на себе товары и снасти, к тому месту, где кончался порог.

У четвертого и следующих за ним порогов появлялась новая забота: приходилось отряжать стражу для наблюдения за возможным появлением печенегов, которые также могли напасть на русов и на большой переправе, в 15 км южнее последнего порога. По-видимому, разбойные нападения случались, когда русы по каким-то причинам отказывались продлить мирный договор с печенегами и не посылали им ежегодных подарков. Константин Багрянородный пишет, что при прохождении порогов русам было чрезвычайно трудно отразить внезапный набег степняков, и военное столкновение здесь, как правило, заканчивалось для них катастрофой. Если даже самим дружинникам и купцам удавалось спастись на ладьях, то все выгруженное на берег добро вместе с челядью доставалось печенегам.

Поэтому, благополучно миновав пороги, русы отмечали окончание перехода торжественной религиозной церемонией. Достигнув острова Святого Григория (Хортицы), они останавливались, чтобы совершить жертвоприношения. По описанию Константина Багрянородного, на острове стоял «громадный дуб», возле которого русы «приносят в жертву живых петухов, укрепляют они и стрелы вокруг [дуба], а другие — кусочки хлеба, мясо и что имеет каждый, как велит их обычай. Бросают они и жребий о петухах: или зарезать их, или съесть, или отпустить их живыми».

В славянской мифологии дуб символизировал источник жизни — мировое древо, как правило, растущее на острове посреди океана, и географическое положение острова Хортицы — неподалеку от Днепровского устья — соответствует такому пониманию семантики описанного Константином ритуала[25]. Вместе с тем дуб был священным деревом Перуна (два таких культовых дуба с вбитыми в них кабаньими клыками и челюстями найдены археологами в Среднем Поднепровье, на дне Днепра и Десны)[26]. Совершаемые возле дуба обряды наделялись особым таинством. Важнейшую часть русских ритуалов на Хортице составляло, вероятно, обращение к всемогущему громовику с благодарностью за избавление от опасности. Петушиные жертвоприношения у русов в других источниках обыкновенно связаны с погребальными обрядами; но в данном случае русы, скорее всего, гадали о предстоящем плавании, — ведь, по словам Константина Багрянородного, они «боятся пачинакита» до тех пор, пока не окажутся в дельте Дуная.

Для дальнейшего, морского путешествия русским ладьям требовалось переоснащение. Все необходимые материалы русы везли с собой. В устье Днепра, на острове Святой Эферий, они наращивали на ладьях борта, ставили мачты, паруса, прилаживали кормила и проч. На это уходило два-три дня. Затем, придерживаясь береговой линии, русская флотилия выходила в море.

В днестровском лимане русы позволяли себе несколько дней отдохнуть на островках и отмелях речной дельты, после чего продолжали плавание. Все это время за ними неотвязно следовали печенеги, терпеливо выжидавшие удобного случая поживиться. По-видимому, в этих местах, несмотря ни на какие мирные договоры, действовало разбойное береговое право, отдававшее потерпевшего крушение в руки грабителей. Русы никогда не бросали своих товарищей, попавших в беду. «И если море, — пишет Константин Багрянородный, — как это часто бывает, выбросит моноксил [ладью-однодеревку] на сушу, то все [прочие] причаливают, чтобы вместе противостоять пачинакитам». Впрочем, русы и сами при случае промышляли морским разбоем. Отлично зная это, греки требовали от них не обижать тех незадачливых византийских купцов, чьи корабли были «вывержены» морем на берег.

Только добравшись до дунайских гирл, русы могли вздохнуть спокойно — теперь все опасности и трудности были позади. По словам Константина, «от Селины[27] же они не боятся никого, но, вступив в землю Булгарии, входят в устье Дуная».

Делая частые остановки, русы продвигались к болгаро-византийскому пограничью, которым в то время служила река Дичина (ныне Камчия). Конечным пунктом их плавания Константин Багрянородный называет область Месемврии (современный Несебыр), принадлежавшую Византии. Это известие, вероятно, следует понимать так, что дальше — в Константинополь — вместе с товарами плыли только княжеские послы и купцы,