«Если», 1994 № 04 - Джудит Меррил

Игровой элемент очевиден и в американских политических нравах. Еще задолго до того, как двухпартийная система в Соединенных Штатах приняла характер двух teams (спортивных команд), чье политическое различие для постороннего едва ли уловимо, предвыборная пропаганда здесь полностью вылилась в форму больших национальных игр.

Эмоциональный характер американской политики лежит уже в истоках народного характера, который никогда не скрывал своего происхождения из примитивных отношений среди пионеров. Слепая верность партиям, тайная организация, массовый энтузиазм, сочетаемый с детской жаждой внешних символов, придают игровому элементу американской политики нечто наивное и спонтанное.

Если во внутренней политике нынешних государств встречается достаточно следов игрового фактора, то их внешняя политика, на первый взгляд, дает мало поводов думать о сфере игры. Но сам по себе факт, что политическая жизнь наций выродилась до неслыханных крайностей насилия и опасности, не дает основания исключить и здесь понятие игры. Игра может быть жестокой и кровавой, игра зачастую бывает фальшивой. Каждая правовая или государственная общность обладает рядом признаков, которые связывают ее с игровой системой. На взаимном признании принципов и правил, которые на практике действуют как правила игры, держится система международного права. Целостность систем покоится только на воле к участию в игре. Соблюдение норм международного права всегда в высокой степени зависело от отношения к понятиям чести, приличия и хорошего тона Не напрасно в развитии европейского военного права значительное место занял кодекс рыцарских понятий о чести.

Однако именно современная война, похоже, утратила всякое соприкосновение с игрой. Высокоцивилизованные государства без зазрения совести исповедуют pacta non sunt servanda (договоры не выполняются). В политике наших дней, которая базируется на крайней подготовленности и — если понадобится — крайней готовности к войне, вряд ли можно теперь узнать даже намек на древние игровые отношения. Все, что связывало битву с празднеством и культом, исчезло из современной войны, а с этим отчуждением игры война утратила и свое место как элемент культуры.

Не может прийти в голову мысль об игре, если встать на позицию тех, кто подвергся нападению, кто борется за свои права и свободу. Почему в этом случае исключается сравнение борьбы с игрой? Потому, что борьба имеет здесь нравственную ценность, и потому, что в нравственном содержании есть момент, где квалификация игры теряет свое значение. В критериях этики вечное сомнение — «игра или всерьез» — находит во всяком отдельном случае свое разрешение. Кто не признает объективной ценности права и нравственных норм, тот никогда не найдет выхода из этого сомнения Игра как таковая лежит вне сферы нравственных норм. Сама по себе она ни добра, ни дурна. Однако человек должен решить, предписано ли ему действие, на которое его толкает воля.

Подлинная культура требует всегда и в любом аспекте a fair play (честной игры). Нарушитель правил игры разрушает саму культуру. Чтобы содержание культуры могло быть созидающим или подвигающим ее, оно должно быть чистым, исключающим отступничество от норм, предписанных разумом, человечностью или верой. Подлинная игра исключает всякую пропаганду. Она содержит цель в самой себе. Ее дух и ее атмосфера — радостное воодушевление, а не истерическая взвинченность. Сегодня пропаганда, пытающаяся завладеть каждым участком жизни, действует средствами, которые ведут к истеричным реакциям масс. Поэтому она не может рассматриваться как выражение духа игры, даже принимая игровые формы. Это всего лишь фальсификация игры.

Кто говорит «состязание» — говорит «игра». И игровые качества, и состязательные по сей день сквозят в самых различных формах правовой жизни Правосудие совершается в некоем «дворе». Этот «двор», как и прежде, остается в полном смысле слова «священным кругом», в котором восседали судьи, как это можно было видеть на щите Ахилла. Любое место, где свершается правосудие, отгорожено от повседневной жизни, как бы выключено из нее. Это настоящий магический круг, игровое пространство, в котором временно упраздняется привычное социальное подразделение людей. На время они становятся неприкосновенными.

Судьи и в наши дни, прежде чем приступить к отправлению правосудия, выходят за рамки «обыденной» жизни, облачаются в мантию или хотя бы надевают парик. Парик не просто реликт старинного церемониального облачения. По своей функции он может быть поставлен рядом с примитивными танцевальными масками первобытных племен Как и маска, он делает человека «другим», «не этим». Британский мир с его всегдашним почтением к традиции сохраняет в своем правосознании и другие стародавние черты. Элементы спорта и юмора, которые в судопроизводстве у британцев особенно распространены, вообще принадлежат к фундаментальным чертам всей правовой практики Эти черты не выветрились даже из сознания нидерландской нации. «Be a good sport» («Будьте же спортивным»), — говаривал американский бутлеггер в дни сухого закона таможенному чиновнику, составляющему на него протокол. Нидерландец так же требует от юстиции «спортивного поведения».

Вот, скажем, брабантский контрабандист, представ перед судом по обвинению в преднамеренной попытке задавить полицейского на своем автомобиле, заявляет: «Чтобы избежать наезда, я вывернул налево».

Полицейский это отрицает.

Обвиняемый: «Ну, будьте же честным и спортивным».

Эти беглые замечания говорят о взаимосвязи правосудия и игры. Судебная тяжба есть борьба, спор о справедливости и несправедливости, вине и невиновности, о победе и поражении. Элемент счастливого случая, удачи, шанса, а значит, и элемент игры, выступает на первый план тем решительнее, чем дальше мы уходим в глубь веков, ко все более примитивному правосознанию. Первобытная связь права, жребия и азартной игры прослеживается в традициях многих народов.

Рассмотрим в качестве примера состязания в барабанной игре или военные поединки гренландских эскимосов. Этот обычай, сохранявшийся до недавнего времени, говорит о том, что функция культуры, которую мы называем правосудием, все еще не утратила природы игры.

Если один эскимос имеет претензии к другому, он вызывает обидчика состязаться в игре на барабане или в пении. Члены племени или клана, нарядно одетые, приходят на праздничную сходку. Противники поют друг другу поочередно бранные песни под аккомпанемент барабана, упрекая друг друга в совершенных поступках. При этом допускаются самые чудовищные обвинения, клевета (один исполнитель перечислил всех соплеменников, которых в голодное время съели якобы жена и теща его противника). Песенный диалог сопровождается оскорблениями друг друга, иногда и дракой. Собравшиеся подстрекают состязающихся, хлопая в ладоши, подпевая. Бывает, поединки длятся годами, обе стороны придумывают все новые обвинения друг другу. Собрание зрителей решает, кого признать победителем. Иногда семье побежденного приходится оставлять стойбище.