Завтра я всегда бывала львом - Арнхильд Лаувенг

Возможно, их ожидания были чересчур заниженными, возможно, они не замечали всех возможностей. Возможно, они тоже были частью негодных систем, в которых не властны были что-либо изменить и только старались умерить их вредоносное действие. Ну, так что же? Я там была, я познакомилась и с ними, и познакомилась с системами. Мир порой бывает невообразимо жесток к пациентам, но и к тем, кто их лечит, тоже. Я знаю, что они делали все, все, что только могли, вкладывая в это всю душу и не отступаясь годами. Может быть, они не смогли сгладить все недостатки системы, но смягчили производимый ими эффект, и, во всяком случае, сохранили меня в живых. Они с таким неослабевающим усердием продолжали сосать кран год за годом, как будто твердо верили, что из него вот-вот польется нектар. И они делали это, хотя так же, как и я, видели, что у крана нет бочки, на которую можно было бы возлагать такие надежды. Они не требовали бочки, а вопреки всему сохраняли надежду. А чего еще, собственно говоря, можно требовать от дорожного спутника?"

Некоторые люди не слышат тебя, даже если ты громко кричишь им в самое ухо. Другие слышат, если ты говоришь отчетливо, ясно, прямо и точно сообщая им, что тебе от них надо. Это хорошо, но во время болезни мне было не до точности и ясности, мое сознание было совершенно спутанным, и мне, кажется, никогда не удавалось высказаться вразумительно. Это изящно формулируется как «нарушение коммуникативных способностей под влиянием психоза». И хотя слышать это ужасно обидно, но на языке науки это действительно отражает истинное положение. Очень трудно высказываться вразумительно, когда голова у тебя точно забита ватой, и ты сама не понимаешь ни своих мыслей и чувств, ни того, что тебе пытаются сказать окружающие.

Третий помощник Замарашки умел так хорошо концентрироваться, что он слышал даже, как трава растет. Я встречала на своем пути нескольких людей, которые умели так хорошо сконцентрироваться, что слышали даже невысказанные мысли. Это люди, настроенные на то, чтобы услышать что-то важное, поэтому они останавливаются и прислушиваются там, где другой просто прошел бы мимо, потому что ведь все равно невозможно услышать, как растет трава или уловить что-то важное в бессмысленном бормотании психически больного человека. Трава растет далеко под ногами, так что нужно прислушиваться очень внимательно, чтобы ее расслышать, кроме того, трава растет очень медленно, так что услышать ее можно только, если не будешь спешить. К сожалению, в нынешнем общественном здравоохранении не принято вслушиваться без спешки, как там растет трава. Туг все должно делаться быстро и эффективно, тут принято учитывать увеличение потока больных, считать количество мест и койко-дней. Борьба с неэффективностью и затягиванием лечения — дело хорошее, а вот подталкивать процессы, которые невозможно ускорить, это уже далеко не так хорошо.

Иногда очередь ожидающих приема в больницу создает такое ощутимое давление, что тем, кто там лежит, приходится несладко. Мои психотерапевты не позволяли себе торопиться. Они были очень терпеливы. Для того, чтобы выздороветь, мне потребовалось много лет и много сеансов, потому что изменение и самопознание — это процесс, идущий изнутри, и его нельзя искусственно ускорить. Два первых психотерапевта не торопили меня и настойчиво продолжали работать со мной даже тогда, когда все выглядело совсем безнадежно. И вот, когда настал срок, я встретила третьего психотерапевта, она дала мне простор для того, чтобы я могла достигнуть законченного развития.

Понимание собственной внутренней жизни и здоровье нельзя дать человеку просто из рук в руки, точно так же, как нельзя вытащить из семечка цветущий подсолнечник. Но подсолнечное семечко не вырастет в бумажном мешочке. Ему нужно пространство, хорошая почва, свет и питание, и тогда оно из маленького семечка превратится в роскошный цветок. Семечку нужны возможности роста и уход. Обеспечить их можно, и мне это обеспечили. На меня было потрачено время, мне дали надежные условия и пространство, и я могла изучать свои симптомы и свои образы в пространстве, где царила обстановка надежности и где меня сопровождали спутники с таким внимательным слухом, что мы вместе слышали, как растет трава. Она вслушивалась, действительно вслушивалась в то, как растет трава, а вместе с ней и я стала прислушиваться, потому что она это позволила и показала мне, что ей желательно, чтобы я прислушалась. И тут я сама услышала, о чем говорит трава, и с ней вдвоем мы наконец-то разобрались, что значат волки и стремление наносить себе физический вред, и Капитан и все остальное. Она не давала мне готовых ответов, но дала почву, на которой я могла вырастить свои собственные. И это было самое лучшее.

Четвертым помощником Замарашки был очень зоркий человек, который мог видеть все от края и до края земли. Когда Замарашка набрел на него, он просто стоял и смотрел, и смотрел вдаль. Представляю себе, какой у него был дурацкий вид! Какой толк в том, чтобы смотреть вдаль на край света? Уж коли высматривать что-то, то лучше выбрать какую-то цель в пределах досягаемости, от которой был бы какой-то прок, цель, которой ты реально можешь достичь. А возможно, и нет. От высматривания чего-то далекого, на краю света, тоже может быть толк, потому что постепенно ты становишься зорче, ты привыкаешь всматриваться внимательнее и прозревать то, что находится далеко.

Однажды я встретила консультантку по социальной адаптации, которая не побоялась заглядывать далеко вперед. Она поверила в мои планы, хотя они и казались довольно безумными, но, проявив здравый смысл, на всякий случай, вместе со мной заготовила спасательную сетку. У меня было несколько психотерапевтов, которые не боялись заглянуть за край света, и делали это как что-то совершенно естественное, словно выполняли самый минимум того, что требуется. Встречала я и еще несколько людей: санитаров, служащих различных учреждений, моего доктора, которые тоже, выпрямив спину и подняв лицо, смотрели вперед и, когда их попросишь, заглядывали гораздо дальше вперед, чем большинство других. Это было важно. Но первыми и главными людьми были для меня члены моей семьи. Мои мама и сестра, которые не желали признавать, что я так уж плоха, и которые при самых худших новостях о моем состоянии продолжали смотреть в будущее.

Каждый раз, когда я уже теряла надежду или пыталась лишить себя жизни, когда я попадала в больницу, не успев выполнить задуманное, или просто переживала очередной кризис, впав в привычное уже состояние психоза, моя сестра только терпеливо вздыхала и говорила: «Ничего, ничего, все это пройдет, все будет хорошо. Я знаю, что ты забрела в какие-то дебри, а теперь еще и зарылась в нору, но это не беда! Ты сделала крюк, но скоро выберешься на прямую дорогу». И так каждый раз. На протяжении почти десяти лет. И несмотря ни на что, сколько бы не случалось таких разочарований, она повторяла одно и то же: «Ничего. Опять ты не туда забрела. Ну, сделала крюк! Ничего, возвращайся назад и иди дальше, в конце концов ты выберешься >. Десять лет! Когда я получила диплом психолога, она приехала из Ставангера в Осло, чтобы убедиться, что я действительно достигла одной из поставленных целей, и чтобы быть со мною в этот знаменательный момент.

В чемодане у нее был рисунок, который она привезла мне. Это была схема пройденной мною дороги со всеми ее ответвлениями и поворотами. Подъем в гору, потом бух в пропасть, в болото, в чащу леса, вверх и вниз, вперед и назад, потом в глубокую шахту и наверх на горку. И в конце — прямо вперед, к цели. Неважно, если ты поблуждал, отклонившись от правильной дороги, главное — прийти, куда нужно, и чтобы хватило духу пройти весь путь до конца. Одной из причин, почему мне хватило духу, было то, что они всегда смотрели вперед и никогда, никогда не позволяли мне предаваться унынию, во всяком случае, больше, чем на одни сутки. И даже если бы я опустила руки, они этого не делали никогда, а всегда говорили только одно: «Ну, подумаешь, сделала крюк! Это поправимо. Возвращайся!» Как же мне было впасть в уныние?

Когда я была в закрытом отделении и мне не давали никаких острых предметов, я много рисовала, потому что для рисования нужны только вода, бумага и кисточка, а эти предметы безопасны. Рисовала я акварелью, потому что акварель обычно не ядовита. Рисунки часто получались унылые, они символически выражали мое самочувствие. Но были среди них и просто картинки. Одна из них изображала цветущую рождественскую звезду на темно-синем фоне. Я рисовала ее для себя, потратила на рисунок много времени, и получилось очень красиво.

Трудотерапевт помог мне сделать для этого рисунка паспарту из черного картона, и мы повесили эту картинку на стену. «Когда-нибудь потом ты закажешь для нее золотую рамочку и повесишь над диваном в своей гостиной», — сказала мама. А ведь она знала, что у меня нет ни дивана, ни комнаты, ни своего дома, нет заработка, и что меня нельзя оставлять в комнате, где есть бьющиеся предметы. Мама посетила несколько занятий на курсах, где ее обучали тому, "какие ожидания реалистичны, а какие нет, но мне кажется, она не очень-то слушала, что там говорят. Сейчас у меня есть и диван, и комната, а в комнате висит моя картинка, там, где сказала мама — над диваном в моей гостиной. И в золотой рамочке. Когда она так сказала, ничего этого не было, а она уже видела. Если ты умеешь заглянуть за край земли, это не так уж и трудно. Она всматривалась так зорко, что разглядела то, чего еще не было. И благодаря тому, что она сумела это разглядеть, появилось больше шансов на то, что все так и сбудется. И все сбылось.