Невская битва. Солнце земли русской - Александр Сегень

— Вежу надобно ставить, князь Леско, — сказал Домаш, кивая в сторону туч, которые уж теперь явно намеревались залить ладьи дождем и не дать плавателям насладиться лунной ночью.

Кормщик Горислав и двое ладейников сняли с кормы Александрово червленое полотнище, спрятали его, затем, не спеша, стали натягивать над туловищем ладьи кожаное покрытие, чтобы можно было спрятаться под ним от дождя и не дать обильным водам затопить дно. Александр не торопился под сие навершие, залез на самый нос корабля и жадно всматривался вдаль, вспоминая торжественное благословение Спиридона в Святой Софии, как тот сказал: «Да не убоитесь врага многочисленного и одолеете его мышцею своею, ибо не в силе Бог, но в правде!» А когда он осенил Александра сначала образом Александра Воина, а затем Георгия Победоносца, князь почувствовал, как сила обоих святых вошла в него, и он упал на колени, не сдерживая горячих слез восторга:

— Господи Иисусе Христе, Сыне Божий! Боже хвальный и праведный! Великий и крепкий! Боже предвечный! Стань в помощь мне и введи ангелов своих в мою дружину, дабы враги нашей святой православной веры посрамлены были! Ты бо еси Бог наш и на Тя уповаем!

Владыка Спиридон приблизился к нему с крестом, и бисерные адаманты слез играли в глазах его, когда он приложил его ко лбу Александра со словами благословения. Александр встал, оглянулся на свою дружину и в какой-то миг ему показалось, что он увидел их — тех, о ком молил Господа только что. Дружина потекла прикладываться к благословенному кресту архиепископа…

Кроме благословения, Спиридон даровал Александру серебряную ладанку, работанную Братилой.

На крышке вырезано изображение солнца, идущего на четырех согнутых углом крыльях в виде креста, а в ладанке — запечатанный в воск пучок волос князя Владимира, отстриженный, когда тот крестился и Русь крестил:

— Да поможет тебе и князь Красно Солнышко! Скоро его день. Ступайте с Богом, ребятушки!

Александр приложился губами к ладанке, хранившей тепло ладони Спиридона, и повесил ее себе на шею под кольчугу и сорочицу, к нательному кресту.

Выйдя из собора, сели на коней и в сиянии доспехов отправились на пристань. Там еще раз прощались с родными и женами. Саночка принесла спеленатого Васюню, он внимательно и хмуро разглядывал отцовские доспехи, а потом вдруг ни с того ни с сего рассмеялся.

— Пусть эта улыбка осеняет твой путь, — сказала Брячиславна. — Возвращайся поскорее, Леско милый. Да с полной победой!

— С Богом, Сашенька, — сказала матушка Феодосия, — воюй за двоих, за себя и старшего брата своего, покойного Фёдора Фёдоровича Ярославича.

Только что он видел их на пристани, вкус губ милой жены не растаял на губах Александра, а вот уже давным-давно растаял за кормой ладьи Господин Великий Новгород, мелькнули и пропали о правую руку и Деревяницкий, и Хутынский монастыри, мимо проплывали прибрежные волховские селения, темнело — черная дождевая туча закрывала уже большую половину неба, а солнце неумолимо стекало с небесного свода к закату. Туча швырнула первую пригоршню крупных и редких капель, они с деревянным стуком рассыпались по натянутой кожаной покрышке, и тотчас за тем мощный раскат грома ударил с такой гневной силой, что, казалось, от него должны развалиться и потонуть ладьи. Теперь уже стало темнеть стремительно.

— Дождь в дорогу, да на такое наше дело — добрая примета, — молвил Савва. — Лезем под кожишу, Славич!

— А я только в добрые и верю, — ответил Александр, не спеша слушаться своего слугу. Вместо этого он, напротив, залез прямо на спину деревянного коня. Доспехи они все поснимали с себя, еще когда только отплыли от Новгорода, и теперь на нем была только легкая сорочка, подпоясанная мягким ремешком. Ему было страшно весело вспоминать о том, как однажды в детстве ему смерть как хотелось точно так же сидеть на самом носу корабля, а отец и матушка строго ему запрещали, боясь, что он свалится. И вот теперь никто не смел ему запретить сидеть на деревянном коняжке, устремившем вперед свои длинные ноги, будто намереваясь сорваться с ладейного носа. Откатывающийся гром урчал утробно, как бывает урчит в брюхе у Саввы, когда тот голоден. Ни у кого иного столь яростного брюшного урчанья не бывает, только у Саввы и у грома небесного.

Вдруг стало так тихо, как, должно быть, будет только перед самым наступлением Страшного Суда. Даже волховские волны на миг застыли, словно отлитые не из воды, а из черного волынского стекла. И в нависшей тишине отчетливо заслышался топотливый бег стремительно приближающегося дождя. И вот он обрушился мощной стеной так, что в первый миг даже едва не сбил князя с носового коня.

— Ах ты ж и дождище какой! — аж задохнулся на миг от восхищения Александр. — Пророче Илие! Ты ли это лиешь? Так ступай же на Ижору да намочи хорошенько ворогов наших! Побей лысые макушки ихним пискупам!

Он сидел на деревянном коне, будто в струях водопада, радуясь дождю, движенью и собственной юношеской силе, душевному и телесному жару, который способно было слегка остудить лишь вот этим ливнем.

Ему страсть захотелось как-либо созорничать, вот только — как? Он оглянулся по сторонам. Савва из под края кожаного навеса следил, как бы чего не стряслось, но вдруг ненадолго исчез под кожей. Тотчас Александр приметил толстую веревку, привязанную к щегле судна и свисающую с кормы в воду; не раздумывая, он беспечно спрыгнул с деревянного коня в воду. Речная вода, по сравнению с хладными струями ливня, показалась необычайно теплой. Князь тотчас же вынырнул, промчался мимо борта ладьи до кормы и там ухватился за конец веревки. Его потащило по теплой волховской волне, доставляя неизъяснимое наслаждение. Тотчас на борту корабля высверкнулась встревоженная и несчастная мокрая тень Саввы. За нею обозначились очертания Ратмира и Сбыслава.

— Да тут я! — громко крикнул им Александр, что бы дольше не мучать перепуганных своих ближних.

— Сорвался? — прокричал Ратмир.

— Сам спрыгнул. — И он без труда проворно полез по веревке вверх, мигом очутился на ладье. — Нельзя разве позабавиться?

— Предупреждать надо, — сердито прикрикнул на господина своего Савва. Но другие рассмеялись весело, и — а-ну! — первым Ратмир сиганул в воду, испытывая свою ловкость, поймал веревку, а затем, немного побултыхавшись в воде, муравьем вскарабкался на корабль. За ним Сбыся повторил забаву с неменьшей ловкостью.

— Тьфу на вас! — плюнул Савва и полез под кожу. Но никто не последовал его благоразумию. Александр снова прыгнул в реку со спины носового коняги и опять пронырливо обошел круглый бок ладьи, чтобы ухватиться за конец веревки, побарахтаться малость и без натуги на одних сильных руках втянуть тяжелое и мокрое тело обратно на корабль. И так они по очередности прыгали, кувыркались, бултыхались и вновь хватко забирались назад на ладью. К их веселью присоединились еще несколько удальцов — Нефёша и Гюрята, Варлап и Ратибор. Даже тевтоны Ратшау, Михаил и сын его Терентий вылезли из-под навеса поглядеть на бессмысленную забаву русских, а Терентий все порывался поучаствовать, но отец строго воспрещал ему. Наконец, чтобы не терять германского достоинства, Ратшау осмелился прыгнуть и повторить глупую удаль князя Александра и его дружинников, за что Гюрята удостоил его похвалы:

— Вот теперь ты, Ратша, и впрямь истинный русский православный витязь!

— Да… да… — по-своему ликовал немец, более не решаясь повторять забаву.

Удары грома между тем становились все страшнее, разъяренные молнии, как ошпаренные коты, проносились по небу, бились о берег, и казалось, огненными хвостами вот-вот подпалят корабельное ветрило. Но уж слишком оно было мокрое, чтобы вспыхнуть даже от такого яростного огня.

Много же надо было нашим удальцам, чтобы утомиться своими забавами. Первым сдался и полез под кожу Сбыслав, за ним — трое тевтонцев, далее — остальные, князь Александр последним отправился под полог, где не сказать, чтоб было уж очень сухо — вода под ногами стояла уже выше щиколотки. Домаш Твердиславич нацеживал всем забавникам крепкого угорского вина из бочки, протягивал каждому по огромному ковшу для обогрева. Александр хотя и не был охотником до хмельного зелья, а тоже выпил полное ковшище. Жадное тепло мгновенно хлынуло по жилам, вспенило голову, он засмеялся и присел средь дружины своей, подле сердитого Саввы. Все впечатления долгого минувшего дня, полного треволнений и душевного движения, навалились на него горячим одеялом, он и сам не заметил, как уронил голову на плечо Саввы и погрузился в мощный молодеческий сон.

Ночью он тревожно проснулся и решил проверить, жива ли его Алексеева лампада. Она стояла под особым деревянным навесом у икон и безмятежно горела на славу.

Александр взобрался на верх кормы. Дождь уже кончился, ладейники сняли кожаное покрывало. Молодое горячее тело Александра успело прекрасно высушить всю намокшую одежду, и уже не верилось, что совсем недавно кругом бушевала влажная водяная воля.