Титаны Возрождения. Леонардо и Микеланджело - Дмитрий Александрович Боровков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда Микеланджело исполнилось 12 лет, отец все же принял во внимание его художественные наклонности и отправил учиться в боттегу братьев Гирландайо, о чем был заключен соответствующий договор: «Я, Лодовико, сын Лионардо ди Буонарроти, свидетельствую, что отдаю сына моего Микеланджело в обучение Доменико и Давиду, сыновьям Томмазо ди Куррадо, на три наступающих года, на следующих договорных условиях: что названный Микеланджело обязуется пробыть у вышеназванных указанное время, обучаясь живописи и занимаясь этим делом, а также всем, что вышеназванные ему прикажут; названные же Доменико и Давид обязуются выплатить ему в течение этих трех лет 24 полноценных флорина, а именно: за первый год 6 флоринов, за второй год 8 флоринов и за третий – 10 флоринов, в общей сумме, равной 96 лирам… Из них вышеназванный Микеланджело получил сего 16 апреля два золотых флорина золотом: я, его отец Лодовико, сын Лионардо, получил за его счет 12 лир и 12 сольдо». Текст этого договора, скопированного из книги записей Доменико Гирландайо, Вазари привел в «Жизнеописании» Микеланджело, датировав его 1 апреля 1488 г. Однако документы мастерской Гирландайо позволяют предполагать, что Микеланджело имел к ней отношение уже в июне 1487 г.[246]
Вазари рассказывал о раннем творчестве Микеланджело историю, подобную той, какую привел в биографии Леонардо да Винчи. «Случилось так, что когда Доменико работал в большой капелле в Санта Мария Новелла и как-то оттуда вышел, Микеланджело начал рисовать с натуры дощатые подмостья с несколькими столами, заставленными всеми принадлежностями искусства, а также и несколько юношей, там работавших. Недаром, когда Доменико возвратился и увидел рисунок Микеланджело, он заявил: “Ну, этот знает больше моего” – так он был поражен новой манерой и новым способом воспроизведения натуры, которым по приговору неба был одарен этот юноша в возрасте столь нежном, да и в самом деле рисунок был таков, что большего нельзя было бы и пожелать от умения художника, работавшего уже много лет. Дело в том, что в его натуре, воспитанной учением и искусством, было заключено все то, что ведомо и доступно творческой благодарности, которая в Микеланджело каждодневно приносила плоды все более божественные, что явно и стало обнаруживаться в копии, сделанной им с одного гравированного листа немца Мартина и принесшей ему широчайшую известность, а именно: когда попала в то время во Флоренцию одна из историй названного Мартина, гравированная на меди, на которой черти истязают св. Антония, Микеланджело срисовал ее пером, в манере дотоле неизвестной, и раскрасил ее красками, причем для того, чтобы воспроизвести причудливый вид некоторых чертей, он покупал рыб с чешуей необычной расцветки и таким образом обнаружил в этой работе такое мастерство, что приобрел и уважение, и известность. Он воспроизводил также собственноручные рисунки различных старых мастеров так схоже, что можно было ошибиться, ибо дымом и разными другими вещами он подкрашивал их, придавая старый вид, и пачкал так, что они действительно казались старыми и, при сравнении их с подлинными, один от других отличить было невозможно. И делал он это только для того, чтобы, возвратив воспроизведенные, заполучить подлинные рисунки, которые его восхищали совершенством искусства и которые он пытался превзойти своей работой, чем и приобрел широчайшую известность»[247].
Кондиви передал эту историю иначе, сделав акцент на соперничестве ученика и учителя. «Однажды, когда Граначчи показал ему эстамп, где была изображена история св. Антония, побитого демонами, автором которого был Мартино д’Олланда, известный художник того времени, Микель-Анджело написал копию с этого эстампа на куске дерева и сделал это так искусно, что не только привел в восторг всех, кто ее видел, но, как говорят некоторые, возбудил зависть в самом Гирландайо, лучшем мастере своего времени. Из боязни быть превзойденным, Гирландайо говорил, что это произведение вышло из его мастерской и что он тоже над ним работал. Делая эту картину, на которой, кроме святого, было изображено много демонов и страшилищ, имевших странные уродливые формы, Микель-Анджело выказал такое прилежание, что все отдельные части старался написать с натуры. Для этого он посещал рыбный рынок, наблюдая форму и цвет плавников рыбы, оттенки глаз и разные другие вещи, чтобы изобразить их на своей картине. Совершенство, которого он при этом достиг, привело, как я уже сказал, в восхищение публику и возбудило некоторую зависть Гирландайо. Последняя сказалась еще яснее однажды, когда Микель-Анджело, попросив у своего учителя один из его альбомов с набросками пастухов, овец, собак, крестьян, домов, развалин и тому подобных вещей, получил в этом отказ. Нет ничего удивительного в том, что Гирландайо заслужил у своих современников прозвище “завистника”, так как и по отношению к своему брату он был не любезнее, чем к Микель-Анджело. Когда он увидел, что брат начинает одерживать над ним верх и подавать большие надежды, он послал его во Францию, не столько для его пользы, как говорили некоторые, сколько для того, чтобы остаться первым в своем искусстве во Флоренции. Я упомянул об этом потому, что сын Доменико обыкновенно приписывает значение Микель-Анджело по большей части влиянию своего отца, который, однако, не принес ему никакой пользы. Но Микель-Анджело никогда не жаловался на него; наоборот, он всегда хвалил Гирландайо за его искусство и привычки»[248].
Во втором издании своего труда Вазари попытался опровергнуть слова Кондиви, заметив, что «хотя составивший его жизнеописание после 1550 года, когда я впервые написал настоящие жизнеописания, и утверждает, что иные, дела с ним не имевшие, наговорили о нем вещей, каких никогда и не было, пропустив многое, достойное быть отмеченным, и в частности касаясь этого времени, и называет Доменико завистником, никогда никакой пользы Микеланджело не принесшим, все это оказывается явной
