Белоэмигранты на военной службе в Китае - Сергей Балмасов

Стрельба за это время стихла. Было абсолютно темно. Хутор оказался пустым, и никого, кроме меня с ослом, в нем не было, все убежали. Помня, что при возникновении предыдущих паник бегущие всегда держались направления на восток, я пошел туда. Так как местность была солончаковой степью, поросшей кустарником в рост человека, ни вперед, ни по сторонам ничего не было видно. Пройдя часа два, догнал двух пеших людей 2-го эскадрона, которые мне очень обрадовались, но сказать, где генерал или бригада, не могли, так как сами не знали. Прошло еще часа три. Все вокруг было тихо. Мы сильно устали, и я решил спать до рассвета в брошенной деревне, где застали еще четверых конников 5-й кавалерийской бригады, которая стояла левее нас и тоже драпанула. Разговаривая с ними, я вдруг услышал крик: «Господин майор, господин майор!» Оказывается, в этой же деревне ночевал раненый Ли-Зо-Чжо с моим вестовым. Его до станции не донесли и вернули обратно, так как лобейсины сказали, что станция занята кантонцами. Ли-Зо-Чжо нервничает, плачет, нога у него третий день без перевязки и сильно болит[416].

29 октября. На рассвете наловил лобейсинов, успокоил Ли-Зо-Чжо и направил его на станцию Нехуан в 25 ли отсюда, так как полагал, что слух о занятии врагом железной дороги ложный. Сам же, в одиночестве, имея одну гранату, направился дальше на восток, куда, по словам лобейсинов, несколько часов назад пронесли бомбометы. Местность была песчаными дюнами, с песком чуть не по колено. Пройдя 4 ли, слышу, меня кто-то окликает. Повернулся и увидел 4 китайцев, бегущих ко мне и требующих, чтобы я остановился. Я был на вершине дюны, а они – внизу. Так как местность была наводнена хун-чен-хуями, то не было сомнения, что это они. Отвязав гранату, я бросил ее в них, а сам спустился с дюны на другую сторону. Хотя граната хун-чен-хуям вреда не принесла, но преследовать меня охоту отбила. На звук разрыва из впереди лежащей ли за две фанзы выскочило человек 15–20 солдат, которые побежали ко мне на выручку. Это оказались наши бомбометчики. Они, увидев меня, очень обрадовались, накормили чумизной лапшой, почти не съедобной, и просили ими командовать, так как ночь они просидели в кустах и не знают, что делать, а со светом пришли на этот хутор. Я приказал пяти солдатам разойтись по окрестным деревням искать бригаду, и часа через два я выяснил, что генерал находится от меня ли за 15 в тылу на восток, где собирается бригада. Придя к генералу, я доложил ему, что привел 4 бомбомета и узнал причину вчерашней паники. Оказалось, что к нашему дозору подошли около 30 кантонских маузеристов. Они верно сказали пропуск часовым и убили дозор, ворвавшись в деревню. Кинувшись прямо к штабу, они обстреляли его, ранив несколько человек и нескольких из генеральского конвоя уведя с собой на юг, чем привели нас в полную панику и расстройство. Все это меня так разозлило, что я сказал генералу, что больше ночью из-за всяких пустяков гулять не желаю в одиночестве и без оружия. Я добавил, что буду находиться при интендантстве, где находились мой писарь и вестовой, которые меня накормили и уложили спать[417].

30 октября. На рассвете генерал с бригадой потащился опять на запад. Я остался с обозом. Он шел без батальона и эскадрона, в панике проскочивших на железную дорогу, где они были задержаны и обезоружены частями 3-й армии. После обеда меня начала мучить совесть, что я в тылу. Я пошел вперед, куда как раз отправлялись человек 20 отставших. Не доходя 10 ли до штаба, меня встретил конный мобян генерала, который передал мне визитную карточку помощника начштаба Ма. На ней написано, что я очень нужен впереди и генерал очень просит меня прийти и что револьвер сейчас же по приходу моему в штаб мне будет выдан и чтобы я шел скорее. Я пришел в штаб, и генерал сейчас же выдал мне «маузер» и просил обойти позицию и сделать разбивку окопов, что мной и было выполнено. По моему указанию, были еще сделаны засеки на всех дорогах и указаны места для секретов и дозоров. Окопавшись на юго-западной окраине маленькой деревеньки, конный полк встал на ее восточной окраине, выслав разъезд в 5-ю конную бригаду, стоявшую на позициях левее нас. Впереди к западу занимал позицию Фан со своими частями. Генерал нервничает и все время бегает смотреть из-за забора, что делается впереди, и злится на меня, что сплю, несмотря на то, что в 5-й конной бригаде началась сильная стрельба. Он говорит, что ночью спать нельзя. Часов в 11 поднялась сильная ружейно-бомбометная стрельба в деревне, занятой Фаном. Наш штаб потерял голову, и все мечутся. Я назло им продолжаю валяться, делая вид, что сплю. Беспокоить меня они опасаются, так как в таких случаях я начинаю крепко ругаться. Часа в два ночи загорелась деревня, занимаемая Фаном, и немного погодя он стал отступать на нас. Генерал поставил меня с фуганом на дорогу впереди наших окопов, и мы с «маузерами» задерживали отступающих, спрашивая пропуск. В числе отступающих был нами остановлен и сам Фан.

Видя отступление 4-й армии, наша пехота сначала открыла ураганный ружейный огонь, а потом стала бросать окопы и отходить в тыл, потащив с собой и конный полк. Придя в штаб, генерала там я уже не застал, а увидел его в деревне, ведомого под руки мобянами. Я пошел за ними. Отошли на восток и остановились в поле, не доходя 5 ли до нашего обоза. Стало светать.

31 октября. Я стал браниться и стыдить генерала. Он набрался храбрости и возвратился назад. За ним поодиночке и кучками потянулись остальные. Я с фуганом Го набрал человек 50 солдат с двумя бомбометами. Мы затолкали их в окопы, открыв огонь из бомбометов по тлеющей деревне. У противника все время несколько трубачей в разных местах играли «сбор». Этим они сильно нервировали наших солдат, которые открыли по деревне ружейный огонь, на который противник отвечал редкими выстрелами[418]. Сзади никто не подходил, и наши последние солдаты стали разбегаться. Первыми ушли бомбометы, и в конечном итоге в окопе остался я с майором Го. Стреляя из «маузеров» по деревне и в пролетающих над головой гусей, мы обозначали собой фронт 114-й бригады. Когда из деревни ли за 2 показалось несколько кантонцев, мы решили, что пора уходить и нам. Мы ушли ли за 6 на восток в деревню, где скопилась вся бригада. Я опять стал ругаться, устыдив 2-й эскадрон, из которого человек 20 сказали, что пойдут за мной назад, но это уже не имело смысла. Противник занял брошенную нами деревню и стал обстреливать нас из бомбомета. Наши люди кучками потащились на восток. Помощник начштаба пытался их остановить, но тщетно. В это время за половину ли от нас показалось облако пыли. Это прошла рысью 5-я кавалерийская бригада. Она тоже бросила позицию и уходила на восток. Наши увидели отход 5-й бригады, и никакие силы их сдержать не могли, и все, перемешавшись, табором повалило на восток. В суматохе даже бросили генеральские носилки и одну пушку. Я собрал 9 человек своих бывших солдат и потащился со всеми. Пройдя 40–50 ли, уже в темноте, мы пришли на станцию Нехуан, где предполагали ночевать, но получили сведения о переходе на сторону кантонцев 9-й и 35-й дивизий. Поэтому часов в 11 вечера было назначено выступление на восток, через линию железной дороги. Часов в 12, имея конный полк впереди, мы тронулись в путь. В конном полку выяснилось отсутствие пулеметной команды и батальона пехоты. Они ушли к хунхузам.

Я со штабом стоял близ переезда, когда с запада на восток, с тусклыми фарами, медленно проходил бронепоезд. Генерал сказал мне: «Садись в него, это русские!» Я побежал к броневику, крича: «Стой, русские, маманди!», но он, не останавливаясь, прошел дальше. Впоследствии на «Хубее» я выяснил, что это был кантонский броневик и хорошо, что он не остановился. После этого мы шли всю ночь, отойдя от железной дороги на северо-восток за 10 ли, имея наблюдение на юг. По ее линии, в районе деревни и станции Ян-дзы-ган была слышна сильная ружейно-пулеметная стрельба, изредка слышны разрывы и выстрелы тяжелых орудий. Это действует наш броневик. Направление держим на Каоченг. Шли всю ночь быстрым шагом, не имея ни одного привала. Опять не ел целый день.

1 ноября. Без отдыха идем весь день. Я чуть не падаю от усталости, в глазах вертятся круги, ноги распухли и страшно болят. От моих носков остались одни верхушки, и я завернул ноги в два носовых платка, но они очень тонкие и мало помогают. Об еде не приходится и думать, так как у каждой деревни стоит отряд хун-чен-хуев и нам приходится их обходить. К вечеру случайно захватили три подводы с кантонскими пампушками, которые сопровождали трое офицеров. Они оторвались от своих, выскочили вперед и нарвались на нас. Офицеров арестовали, лошадей забрал конный полк, мне не дали, а пампушки мы съели. Разведка доносит, что кантонцы находятся в 4 ли от нас. Их разъезды появляются с запада, и начинается паника. Конный полк рысью уходит вперед. Я идти не могу из-за распухших ног, а тем более быстро… Подумываю о пуле из генеральского «маузера» в рот…[419]