В русских и французских тюрьмах - Петр Кропоткин

Я вполне понимаю трудности, которые встречаешь иностранец, пожелавший ознакомиться с истинным положением России. Но, чем больше трудности, тем более, казалось бы, следовало употреблять усилий, чтобы добраться до истины. Некоторые иностранцы так и делали. Другие же относились к своей задаче с непростительным легкомыслием. Между тем, если легкомыслие – вообще не похвально, то оно становится почти преступным, когда проявляется при обсуждении таких серьезных вопросов и относительно такой страны, как Россие. В продолжении двадцати лет общественное мнение в России тщетно добивалось полного пересмотра всей тюремной системы. Но оно этого еще не добилось. Между тем, наше правительство, остающееся глухим ко всем этим требованием, конечно, всегда бывает очень радо, если ему представляется возможность ответить недовольным что-нибудь в том роде: – «Вот вам мнение иностранца, знающего все о тюрьмах всего света! Он находит, что вы все преувеличиваете в своих жалобах: он говорит, что наши тюрьмы нисколько не хуже тюрем других государств».

Когда сотни тысяч человек – мужчин, женщин и детей – стонут под игом наших тюремных порядков, – к вопросам подобного рода необходимо подходить с величайшей осторожностью. И я искренне прошу иностранцев, которые могли бы заняться изучением этих вопросов, никогда не забывать, что всякая попытка представить в более или менее благоприятном свете наши тюрьмы послужит только к поддержанию ныне существующих безобразий.

Глава VIII Во французских тюрьмах

Тюрьма св. Павла в Лионе, в которой я провел первые три месяца моего заключение, не принадлежит к числу тех старых, разрушающихся и сырых замков, которыми во многих провинциальных французских городах все еще пользуются для помещение в них арестантов. Это – современная тюрьма, претендующая на одно из первых мест в ряду департаментских тюрем. Она занимает обширное пространство, окруженное двойным поясом высоких стен; здание тюрьмы поместительны, современной архитектуры и выглядят опрятно. При её постройке, очевидно, руководились современными идеями в тюремном вопросе; причем были приняты также меры, чтобы можно было обратить ее в форт, в случае бунта в Лионе. Подобно другим департаментским тюрьмам, она предназначена для арестантов, ожидающих суда, а также и для тех, уже осужденных, срок заключение которых не превышает одного года. Подземная галлерея соединяет ее с другой обширной тюрьмой – св. Иосифа – в которой помещаются женщины.

Я прибыл сюда декабрьскою ночью из Тонона, сопровождаемый тремя жандармами. После обычных вопросов, я был помещен в пистолю (pistole), которая предварительно была приведена в порядок и протоплена для меня; в этом помещении я оставался до следующего марта. За плату по шести франков в месяц и три франка служителю, всякий заключенный, попадающий в тюрьму в первый раз, может нанять себе пистолю на все время предварительного заключение и таким образом избежать помещение в одиночной камере. Пистоля несколько просторнее и чище обыкновенных одиночек. Глубокое окно под потолком дает достаточно света; от одного угла камеры до другого, по её каменному полу, можно сделать 6-7 шагов. В ней иместся кровать с чистым бельем и маленькая железная печка, отапливаемая коксом; для человека, занятого какой-либо работой и привыкшего к одиночеству, пистоля является довольно комфортабельным помещением, если только заключение не затягивается надолго.

Обыкновенные одиночки, занимающие отдельное крыло тюрьмы, гораздо хуже. Они построены по тому образцу, который принят теперь везде в Европе: вы входите в широкую и высокую галлерею, по обеим сторонам которой вы видите два или три этажа железных балконов; на всем протяжении этих балконов имеются двери, ведущие в одиночки, имеющие 10 футов длины и от 6 до семи футов ширины и снабженные, каждая, железною кроватью, небольшим столиком и маленькой скамейкой, – все наглухо прикрепленные к стенам. В Лионской тюрьме эти одиночки очень грязны, переполнены клопами и никогда не отапливаются, не смотря на сырость климата и на туманы, которые могут соперничать по густоте, если не по цвету, с Лондонскими. Газ никогда не зажигается и, таким образом, арестант обречен на совершенную темноту и бездеятельность от пяти, а в зимние вечера, даже от четырех часов, вплоть до следующего утра. Каждый арестант должен сам чистить свою одиночку; т.е. он спускается утром в тюремный двор, где выливает и моет свою парашу, испарениеми которой он дышет в продолжении целаго дня. Даже те простейшие приспособление для избежание этого неудобства, которые мы позже нашли в Клэрво, (где параша помещается в стене, в сквозной дыре, имеющей дверь в корридор и дверь в камеру), не были еще введены в Лионе. Конечно, арестантам не дают никакой работы во время предварительного заключение, и они обыкновенно проводят целые дни в совершенной праздности. Развращающее влияние тюрьмы начинается, таким образом, тотчас же, как только арестант переступит ее порог.

К счастью, заключение в ожидании суда не затягивается во Франции на такой ужасающе-долгий срок, как у нас в России. Если дело не сложное, его обыкновенно рассматривают во время следующих ассизов, заседающих каждые три месяца; и дела, по которым предварительное заключение продолжается более 10-12 месяцев, являются исключением. Что же касается тех дел, которые рассматриваются судами «исправительной полиции» (Police correctionnelle), они обыкновенно заканчиваются – всегда осуждением – в течении месяца или даже двух недель. Немногие арестанты, из числа уже осужденных, также содержатся в этих камерах, – недавно проведен закон, согласно которому арестанты имеют право отбывать наказание в одиночном заключении, при чем три месяца такого заключение считаются за четыре. Впрочем, эта категория заключенных – очень немногочисленна, так как для каждого отдельного случая требуется специальное разрешение министра.

Между высокими крыльями звездообразной тюрьмы находятся дворики, вымощенные асфальтом и один из них разделен на три узких полоски для одиночных заключенных. Здесь арестанты гуляют, или занимаются такой работой, какая возможна на открытом воздухе. Каждое утро я видел из моего окна, как человек пятьдесят арестантов спускались во двор; там, усевшись на асфальтовом полу, они теребили размотанные уже шелковые коконы, из которых получаются шелковые очески. Из моего окна, или когда я проходил случайно мимо, я видел также толпы мальчуганов, наполнявших один из дворов; и, несмотря на то, что с тех пор прошло несколько лет, я до сих пор не могу вспомнить об этих мальчиках без чувства глубокой скорби.

Приговоры, выносимые детям судами исправительной полиции (замечу кстати, никогда не выносящими оправдательных приговоров) отличаются большею жестокостью, чем приговоры взрослым. Взрослые могут отделаться несколькими месяцами или несколькими годами заключение; мальчика за то же самое преступление непременно отправят в «исправительный дом», где он должен находиться, пока ему исполнится 18 или 21 год. Когда преследование Лионских анархистов достигло до кульминационного пункта, 15-ти летний юноша, Сирье, был осужден Лионским апелляционным судом к заключению в тюрьме, пока не достигнет 21 года, – за оскорбление полиции в речи, произнесенной на митинге. Председатель этого же самого митинга, за ту же самую вину, был присужден к годовому тюремному заключению и в настоящее время он давно уже выпущен на свободу, тогда как Сирье предстоит отсидеть еще несколько лет. Подобного рода приговоры совсем не редки в французском судопроизводстве.

Я мало знаком с французскими исправительными заведениеми и колониеми для малолетних преступников и мне приходилось слышать о них самые противоречивые отзывы. Так, некоторые говорили мне, что детей там обучают земледелию и, в общем, обращаются с ними довольно сносно, особенно, с тех пор как были сделаны некоторые реформы; но с другой стороны, мне приходилось слышать, что несколько лет тому назад в исправительной колонии в окрестностях Клэрво, лицо, которому дети были сданы в аренду государством, заставляло их работать через силу[50], и вообще обращалось с ними очень плохо. Во всяком случае, мне пришлось видеть в Лионской тюрьме изрядное количество мальчиков, – в большинстве случаев „неисправимых“ и беглецов из исправительных колоний, и деморализация, развивавшаяся среди этих детей, была поистине ужасна. Под игом грубых надзирателей, оставленные без всякого морализующего влияние, они становятся впоследствии постоянными обитателями тюрем и, достигнув старости, неизменно кончают свои дни в какой-нибудь центральной тюрьме, или же в Новой Каледонии. По единогласному свидетельству надзирателей и священника тюрьмы св. Павла, эти дети постоянно предаются известному пороку – в спальнях, в церкви, в двориках. Видя поражающее количество преступлений против нравственности, разбираемых ежегодно во французских судах, нужно помнить, поэтому, что само государство содержит в Лионе, да и в других тюрьмах, специальные рассадники этого рода преступлений. Вследствие этого, я серьезно советую тем, кто занимается выработкой планов для законного истребление рецидивистов в Новой Гвинее, прежде всего нанять на неделю-другую пистолю в Лионе и там пересмотреть заново свои нелепые планы[51]. Они убедятся тогда, что нельзя начинать реформу человеческого характера, когда он уже сформировался, и что действительная причина рецидивизма лежит в извращениех, рассадником которых являются тюрьмы, в роде Лионской. С моей же личной точки зрение, – запирать сотни мальчиков в такие очаги нравственной заразы, значит совершать преступление гораздо большее, чем какое бы то ни было из совершенных этими несчастными детьми.