Капрал Бонапарта, или Неизвестный Фаддей - Константин Вронский

– И как же это?

– Ну, во время боя, под шумок, удрать к чертовой матери.

Дижу улыбнулся.

– Ты так и не выбросил эту идею из головы?

– Мне кажется, лучшее время для побега – в пылу боя. Знаешь, почему? Потому что в сей момент всем наплевать на то, что с тобой происходит.

Дижу сочувствующе поаплодировал пылкой речи Булгарина.

– Любопытно. Нет, честное слово, любопытно. Здорово ты все рассчитал.

– Так ты бежишь со мной?

– Посмотрим, – и Дижу задумчиво поворошил ветки. – Вот только я не знаю, стоит ли собственную жизнь ради жизни по совести на кон бросать.

Фаддей даже разозлился.

– Ну, так решай быстрее! Кто знает, когда палить всерьез начнут. За парочкой дезертиров здесь никто вслед не погонится.

Повисла тишина. «И чего он осторожничает?» – недоумевал Булгарин.

– Я вот всегда вспоминаю, как мы с ребятней в детстве в гвардейцев играли, – произнес он, наконец. – Восторг был щенячий, право слово! Прыгать по грязи, друг друга в ней вывалять!

И замолчал. Дижу с равнодушным видом поглядывал на огонь.

– И как нам только в голову-то приходило – играть в гвардейцев, в войну? – вздохнул Фаддей. – Глупость страшная!

– Веселое у тебя детство было, – по-привычному насмешливо заметил Дижу.

– Как будто вы в другие игры играли! – хмыкнул Фаддей.

Дижу дернулся.

– Я что, не говорил тебе, что со мной никто не играл, потому что я – сынок выродка?! – зло проговорил он. – Ведь говорил же?

Фаддей молча кивнул. Вновь повисла тишина, а когда Дижу заговорил, Булгарин даже вздрогнул от неожиданности.

– Видимо, я сызмала вел себя дезертиром… Для отца я был убийцей матери. Для деда – сыном человека, замучившего его дочь. Вот и вели они себя со мной как с распоследней тварью. Попробуй тут, не научись ненавидеть людей! Дед еще хуже отца был, лживый фарисей. На людях изображал доброго самаритянина, принимающего бедного осиротевшего внучка. А наедине смешивал меня с дерьмом. Когда я подхватил воспаление легких, он мне даже воды не подал. Попались бы они мне все сегодня, да жаль – подохли давно…

– А у тебя… у тебя была любимая? – внезапно спросил Фаддей.

И зря спросил, как видно.

– Ладно, спать пора, – вздохнул Дижу и поднялся.

– Ну, так как насчет побега? – заторопился Фаддей.

– Время покажет, Булгарин. Время покажет.

Фаддей остался в одиночестве. Эко вопрос о девушке Дижу не по вкусу пришелся. Что-то за этим точно кроется. Фаддей пошарил в нагрудном кармане и вытащил черную ленточку Полины, а вслед за ней маленький камешек.

Камешек ему в лазарете Цветочек дал:

– Мой счастливый…

Камешек и лента были его самыми бесценными сокровищами.

Глупо, по-детски, зато правдиво. Эти вещи будили воспоминания о двух людях, по которым он действительно тосковал. Цветочек-то потерян безвозвратно. Да и Полина – тоже. И все же ему не хотелось расставаться с крохой надежды. О, как же он хотел вновь увидеть ее!

А вдруг он сам вскоре погибнет? Кто по нему-то тосковать будет? Разве что Мишель… А Дижу? Вряд ли. Хотя…

Как же ему хочется мышью-полевкой обратиться да и нырнуть в какую-нибудь норку. Или деревом стать, которому все грозы нипочем…

5

День битвы. Слово-то какое смертоносное… Да вот только что значит оно? Отчего же ни одной ясной мысли в голове не наскрести? День битвы. Для чего сие слово? Что это они удумали? Пушечное мясо! Да, пушечное мясо…

Солдат пустят в мясорубку смерти. Чтобы уже никогда не поднялись. И будут они лежать маленькие, аки муравьи раздавленные, на поле страшного боя.

Фаддей недоверчиво глянул на свои ноги, упрямо попиравшие землю.

Земля вновь содрогнулась. Ядра бились в стены города Смоленска.

Смоленск… Имя-то у города какое смоляное, Фаддей только сейчас понял. Эвон, как чертов Корсиканец велел русский город обстреливать. А он…

Словно буря страшная над землей содеялась: дым пороховой, как тяжелые, черные тучи, плыл над телом ее, заворачивался лентой змеистой над башенками стены крепостной. Пушки грохотали почище грозы майской, да так, что и мыслей собственных не расслышишь. А дождь – да и дождь тоже был, дождь пуль свинцовых, что проносились в воздухе, пели песню смерти, выли страшно. Музыка светопреставленья. Словно все они сделались участниками Апокалипсиса Иоаннова.

Сами они еще ждали. Стояли строем на маленькой высотке и наблюдали за битвенным крошевом, словно ангелы с поднебесья. Впрочем, многим из них сегодня к ангелам отправляться. Интересно, сам-то он хоть час еще проживет на земле взбешенной?

Один только взгляд на сей массовый забой человечества для него перебор. Ну не желает он видеть, как рвет людей в клочья!

Фаддей никого не хотел убивать. И убитым он тоже быть не хотел. Он домой хотел, к своим хотел. И чтоб не было этого грохота пушек!

Булгарин глянул в сторону. Дижу вон справа в том же ряду стоит. Ладно, авось удастся им сбежать-то. А вот Мишеля он так и не уговорил.

Все, сейчас их в бой погонят. Пушечное мясо, пушечное мясо…

– Батальон! Оружие к бою! Марш!

И все они бросились вперед. С криком.

Фаддей тоже закричал. В ужасе смертном.

Не смолкал под Смоленском гул орудий, сражение шло самое ожесточенное. Пехотная дивизия генерала Неверовского, составлявшая арьергард Второй армии, и корпус генерала Раевского с необыкновенным мужеством сдерживали во много раз превосходившие их силы неприятеля.

Русская пехота смешалась с французской, и в самых воротах Смоленска произошла рукопашная свалка: обе стороны дрались на штыках с равным остервенением и храбростью…

Вокруг него кричали, истекали кровью, умирали в муках люди. Приказов слышно не было, только грохот, грохот пушек и крики. Фаддей, воспользовавшись неразберихой, нырнул в дыру в крепостной стене.

И тут же что-то впилось ему в левую ногу. Боль была не очень и сильная, только на миг вспыхнула ярко в мозгу. Хромая, Фаддей бросился дальше в город. Какой-то дом горит. Да это хорошо – в дыму-то его ни французы, ни свои не увидят.

– Булгарин! – крикнул кто-то из развалин.

Дижу. Лежит на земле, за кучкой камней в укрытии. Кивера нет. Волосы серыми сделались от пыли и пепла. Фаддей рухнул рядом.

– Думаешь, выберемся? – выдохнул он.

– Ага, а как? – хмыкнул Дижу.

– Давай тут отлежимся.

– Увидеть могут. Если они найдут нас, сразу можешь читать отходную.

Фаддей вздрогнул: только сейчас он заметил, что камень, на котором Дижу лежал, кровью измазан.

– Это… это твоя кровь?

– Выходит, что моя.

– Покажи-ка!

Дижу повернулся на бок. Лосины на правом бедре вспороты сабельным ударом, из резаной раны в ладонь шириной кровь течет. Фаддей скривился.