Черный замок над озером - Екатерина Островская

– Как все? – удивилась Женя. – Так просто все и закончилось?

– Закончилось даже гораздо проще, чем ты можешь себе вообразить. Олигарху вскоре доложили, что пацан крутится вокруг его дома, и он смылся отсюда вместе с Милой. За границу, разумеется. Куда еще олигархи бегают. Только Валек и там их нашел. Пробрался к Миле, когда олигарх умотал по своим олигархным делам, и увидел, что та уже с пузом. Беременная то есть. Ну, и ушел тут же навсегда.

– Правильно сделал, – кивнула Женя.

И попыталась представить, что сделал бы Сергей, если бы оказался на месте Валька, друга Ерофеича, а на месте Милы была бы Женя. Тут ей самой стало смешно – потому что такого просто не могло случиться. Она подняла голову и увидела идущего к ним Сергея, встала, чтобы предупредить его о госте, но Ерофеич обернулся тоже и тут же вскочил на ноги.

– Валек! – радостно закричал он. – А я тут вот… Люди на твоем месте палатку поставили… не сердись на них…

Ерофеич обнял Сергея, а тот развел руки в стороны, потому что в каждой руке держал по увесистой связке рыб.

Женя замерла от удивления. Не потому, что мужчины оказались знакомы, а от того, что все рассказанное Ерофеичем про своего друга Валька оказалось историей про ее Сергея…

До полудня успели выйти на озеро еще раз. Теперь уже втроем, на лодке Ерофеича. Женя, которой тоже дали удочку, поймала сига, серебристую рыбу с белым брюшком. Девушка обрадовалась и торжественно объявила, что в ее жизни это первая пойманная рыба, поэтому она сама ее приготовит. Но сиг, лежа на днище лодки, все бился, пытаясь перепрыгнуть через борт. Наконец затих, хватая ртом воздух, и смотрел на Женю так, словно молил о пощаде именно ее. И девушка осторожно, пока Сергей с Ерофеичем следили за поплавками, взяла пойманную ею рыбину и опустила в воду. Сергей все же заметил, повернулся к ней в тот самый момент, однако ничего не сказал. Все оставшееся время Женя просто сидела, смотрела на небольшие волны и слушала, о чем Сергей разговаривает с Ерофеичем. Правда, Сергей тоже больше слушал, изредка что-то спрашивая. А Ерофеич спокойно рассказывал, словно отчитывался о том, что случилось с ним за время, пока не было его друга.

– Вообще, он человек вредный, мой сосед. Не скажу, что пьет много, но когда уж напьется, совсем дурной становится. Была у него собака. Уж не помню, где он ее взял, но назвал Путой. Кормил мало, если вообще знал, что собаку кормить надо. Пута эта бегала по деревне, и все ее подкармливали. На охоту он с ней ходил, и собачка такой охотницей оказалась. Мало того что птицу ему находила и поднимала в нужный момент, но и за подбитыми утками в озеро бросалась, чтобы хозяину принести. И так уж случилась, что родила Пута щенков. Сосед матерился по этому поводу на всю деревню, а потом решил щенков утопить. Я ему говорю: «Что ж ты делаешь? Дай им подрасти, а потом раздай. Или продай на станции». Долго его уламывал, и сосед вроде согласился, только за свое согласие попросил бутылку. Я пошел к себе, чтобы принести, а пока ходил, сосед уже щенков в ведре утопил. Довольный сидит на своем крыльце, курит и меня дожидается. Я повернул и к себе пошел. Он за мной и всю дорогу за руку меня хватал: «Дай фунфырь! Дай фунфырь, не будь жмотом!» А когда я уже в свой дом заходить начал, и вовсе в драку полез. Врезал я ему тогда между глаз. Тот тут же за ружьем помчался. Потом пару раз в воздух пальнул, и все, успокоился вроде. Только мысль о продаже собаки так засела в его башке, что он взял как-то Путу и потащил ее к станции. А тут двенадцать верст пеходралом. Вернулся вечером грязный и пьяный – продал помощницу свою за две бутылки. Собачка-то не породистая, конечно, была, но на лайку похожа и уж очень обаятельная. Кто-то, вероятно, заглянул в ее глаза, потом на хозяина посмотрел и решил помочь бедному животному. Короче, увезли Путу в Питер, до которого от нас двести с лишним верст. Летом это было. А осенью собака вернулась. Под вечер прибежала – тощая, измученная. Хозяина увидела и поползла к нему: прости, мол, что задержалась немного. У мужика, видимо, тоже поначалу сердце дрогнуло, потянулся к ней, чтобы погладить, чего за ним никогда не водилось. Пута лизнула его руку, тут он и очнулся, пнул собаку и пошел в дом. А на следующий день снова пошел ее продавать. И ведь опять продал! Но, видимо, недалеко, потому что Пута вернулась через два дня. Вот так у него бизнес и образовался. Отведет собаку, продаст, а та прибегает. Но вскоре на станции, да и не только, узнали, что собаку эту брать нельзя. Раз он сходил туда без толку, два… Путь-то неблизкий, если считать туда и обратно. После третьего раза сосед совсем взбесился, избил Путу и явился ко мне за бутылкой. Я выставил его, пообещав рожу намылить, если еще раз завалится. Он ушел и тут же вернулся, но уже с собакой. Возьми, говорит, Путу, только бутылку дай! Пожалел я – не его, конечно, – дал живодеру поллитровку. Пута, естественно, за ним побежала – не сажать же дурочку на цепь. Потом привел снова и опять водку просил. Думал, один раз мне ее продал, так и во второй получится. Послал я его куда подальше. Маялся он несколько дней – выпить охота, да никто не наливает. Вот и решил, что Пута во всем виновата. И в том, что жена от него ушла, что в доме помойка – тоже. И вот иду я по улице, смотрю – сосед с ружьем в лес направляется. А какая охота? Сезон-то закончился. Но он идет, а собака его рядом. Прошел он мимо меня, головы не повернул. Только Пута хвостиком вильнула. Я уж к своему дому подошел, когда в лесу выстрел раздался. Не сразу до меня дошло. А как дошло, что-то во мне перевернулось. Взял лопату на плечо, пошагал в лес и под первой же сосной обнаружил труп собачки несчастной. Подолбал я мерзлую землю, закопал мертвую Путу. Пошел к соседу с той же лопатой и сказал, чтобы убирался он из деревни. Предупредил: если завтра его встречу, то закопаю рядом с Путой. Мужик заорал, в драку полез. Я его лопатой пару раз по хребту огрел, чтобы успокоить. А тот орет еще больше. Люди собрались, и все тоже сказали, чтобы уезжал. Собрал этот гад вещички и на станцию поперся. Кто-то слышал, что теперь он в Лахденпохье в полиции служит. И на хорошем счету будто. Вот я и думаю: если такая сволочь на хорошем, то кто же в полиции тогда на плохом?

На темной глади залива покачивалось похожее на масленичный блин солнце. В мелкой ряби подрагивали поплавки, ожидающие поклевки. Кружили чайки, высматривающие зазевавшуюся плотву. Шелестел прибрежный тростник, уставшая осока жалась к воде, под темными кронами сосен стояла оранжевая палатка. Женя смотрела на это маленькое жилище, в котором так тепло и уютно ночью. Где-то далеко был город, забытый ею. Город с тревогами и страхами, в котором и без нее продолжалась жизнь. Там она провела свои годы, там остались привычки, близкие люди, квартира, работа… Но сейчас самым родным и желанным было для нее то, на что можно смотреть с замиранием сердца и восторгаться.

Девушка закрыла глаза. Сквозь навалившуюся дрему пробивались какие-то воспоминания. Мрак за окном городской квартиры, стронциевый свет фонаря во дворе, жесткий подоконник, на котором она любила сидеть, лунная поверхность, усеянная кратерами… Женя не спала, слышала, как заскрипели уключины, – лодка направилась к берегу. Потом Сергей на руках отнес ее в палатку, уложил на спальный мешок, накрыл пледом.

И все-таки Женя заснула. Или нет? Рядом слышались голоса: разговаривали Сергей и Ерофеич. Но сквозь негромкое звучание их голосов пробился еще один, который позвал ее по имени. Она открыла глаза. Чей-то знакомый, но не узнанный ею голос повторил громким шепотом возле уха:

– Женя!

Ей показалось, что она проснулась окончательно. Рядом – никого. Но голос-то был слышен отчетливо. Девушка выглянула из палатки, увидела возле коптильни Ерофеича и Сергея, увлеченных беседой и не замечающих ее. Женя посмотрела в сторону леса и увидела в пятнадцати шагах стоящего возле сосен улыбающегося Михал Михалыча. На нем был серый двубортный костюм, один из тех, в котором бывший начальник появлялся обычно на службе, на шее – голубой шелковый галстук с перекатывающимися прозрачными облачками.

– Вы живы? – шепнула Женя.

Михал Михалыч кивнул, потом помахал ей рукой, повернулся, шагнул в редкий подлесок, медленно и беззвучно растворяясь в прозрачном осеннем лесу.

Заработал двигатель машины. Женя проснулась и вскочила, надеясь догнать Михал Михалыча…

В палатку заглянул Сергей.

– Я за сумкой. Мы в магазин за хлебом смотаемся.

– Я с вами, – поспешила сказать Женя, словно боялась остаться здесь одна.

Фасад старого станционного здания был недавно отштукатурен, а сбоку на стене зияли проплешины, в которых торчали полосы приколоченной крест-накрест дранки, почерневшей от времени. Сергей остановился возле столба с повисшей на одной петле табличкой автобусной остановки. Номер автобуса, ходившего когда-то по этому маршруту, смыли дожди. Над входом были приколочены две вывески – одна с древними буквами «КАССЫ» и вторая новая – «Магазин». Возле рассохшихся двустворчатых входных дверей стояла старуха, держа за поводок лежащую у ног собаку. Та печально скучала, положив голову на передние лапы. Сергей с Ерофеечем вошли в магазин. А старуха посмотрела на Женю.