Монах и дочь палача. Паутина на пустом черепе - Амброз Бирс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И крокодил снял с этой посудины крышку – то есть поднял верхнюю челюсть, да так высоко, что носом задел потолок.
Неприкрытое рабство лучше, чем завуалированное попрошайничество.
LXXXI
Гусак, раздраженный вечным присутствием своего безобразного отражения в воде, решил, что отныне он будет путешествовать в менее восприимчивой стихии, поэтому попытался поплавать на ровном глинистом берегу. Однако такой вид навигации не оправдал его ожиданий, и он с упорным отчаянием вернулся к пруду, решив совершить последний заплыв и покончить с этим. К своей радости он заметил, что прилипшая к его ногам и туловищу глина настолько замутила воду, что он перестал в ней отражаться. После этого он каждый раз хорошенько покрывал себя глиной на берегу, прежде чем отправиться в плавание.
Урок: если все гуси одинаковы, то мы можем устранить неприятные отражения, замаравшись. Об этом стоит знать.
LXXXII
Живот и конечности человеческого тела устроили бунт. (Это был бунт, описанный не посредственным писателем, а более видным и значительным.) Исчерпав всем известные аргументы, они прибегли к соответствующим угрозам, но тут человек, чье тело они составляли, решил, что пора бы и ему быть услышанным в качестве единого организма.
– Черт бы вас побрал! – взревел он. – Скверно обстоят дела, если человек не может провести прекрасное утро без того, чтобы тревожить весь город безобразной ссорой между своими органами! Я считаю себя в разумной степени беспристрастным, но преданность человека обусловлена его божественностью: я поддерживаю точку зрения своего живота.
Услышав это, конечности пришли в такое замешательство, что их хозяина арестовали как ветряную мельницу.
Как правило, не следует принимать чью-либо сторону. Правда, можно в умеренных количествах принимать внутрь правильно приготовленную боковую сторону свиной туши.
LXXXIII
Выпавший из корзины воздушного шара человек врезался в парящего орла.
– Прошу прощения, – сказал он, продолжая снижаться, – никогда не могу увернуться от орлов на нисходящей орбите.
– Приятно повстречать столь любезного господина, путь встреча и не была назначена, – ответил орел, с восхищением глядя на уменьшающуюся в размерах фигуру, – он просто сама вежливость. Должно быть, у него чрезвычайно вкусная печень. Полечу за ним вниз и организую ему простые похороны.
Эта притча рассказана ради ее внутренней ценности.
LXXXIV
Опоссум, за которым внезапно погнался крестьянин, решил прибегнуть к любимой уловке и притвориться мертвым.
– Думаю, что 99 человек из 100 ушли бы, оставив тушку несчастного животного на растерзание стервятникам, – сказал крестьянин. (Всем известно, что человек – единственное живое существо, которое станет есть опоссума.) – Однако я похороню его как следует.
Он выкопал яму и уже собирался спихнуть туда опоссума, когда раздался исходящий от трупа торжественный голос:
– Пусть мертвые хоронят своих мертвецов!
– Какой бы дух ни вызвал это чудо, – вскричал крестьянин, падая на колени, – пусть он не сочтет за труд объяснить, как именно мертвые могут совершить этот или какой-либо другой ритуал, и я буду само послушание. Иначе мистера Опоссума похоронят вот эти самые руки.
– Ах, – задумчиво сказал несчастный зверек, – я совершил одно чудо, но я не могу заниматься этим весь день. Требуемое объяснение слишком тяжело даже для тяжеловесной изобретательности сумчатого животного.
И он позволил покрыть себя дерном.
Если читатель знает, какой урок содержится в этом рассказе, то он знает именно то, что известно автору.
LXXXV
Трое животных на тонущем корабле приготовились броситься в воду. Они договорились между собой, что первым по борту спустится медведь, чтобы отбиваться от тонущих моряков; на него сразу же прыгнет мышь (которая должна была стать штурманом), а за ней последует обезьяна с провизией на троих. Так они и сделали. На четвертый день после кораблекрушения медведь принялся задавать наводящие вопросы по поводу обеда, и тут выяснилось, что обезьяна взяла с собой один-единственный орех.
– Я подумала, что мне его на какое-то время хватит, – объяснила она, – а ты сможешь съесть штурмана.
Услышав это, мышь мигом исчезла в медвежьем ухе, а обезьяна, испугавшись, что голодный медведь потребует отдать ему орех, торопливо его съела. Медведь оказался в таком положении, когда невозможно настаивать на своих правах, и поэтому он просто сожрал обезьяну.
LXXXVI
Страдающий от жажды ягненок пошел к ручью напиться. Он опустил мордочку к воде и вдруг почувствовал, что его кусает рыба. Рыб он не любил, и потому пошел искать другое место, однако рыба доплыла туда раньше и повторила тот же трюк. Ягненок был очень терпелив, а рыбе совершенно нечем было заняться, и эта история повторилась несколько тысяч раз, пока наконец ягненок не почувствовал, что имеет право выругаться.
– Пусть меня вечно варят в кипятке, если я когда-нибудь встречал столько рыбы в одном ручье. Это приводит меня в уныние и заставляет думать о мятном соусе и зеленом горошке [18].
Вероятно, он хотел таким образом выразить удивление и страх – ведь даже ягнята под влиянием сильных эмоций начинают говорить о делах.
– Что ж, прощай, – сказала его мучительница, в последний раз куснув его за морду, – я бы повеселила тебя еще, но у меня есть дела поважнее.
В этой притче много уроков, но она не объясняет, почему рыба так преследовала ягненка.
LXXXVII
Крот в своих геологических изысканиях наткнулся на закопанный в землю труп мула и собрался проложить через него тоннель.
– Не спеши, друг мой, – сказал ему покойный, – и веди свои раскопки в менее кощунственном направлении. Проявляй к мертвым то же уважение, которое надеешься сам получить от смерти.
– Ты считаешь, – заметил крот, – что к твоей могиле следует проявить определенное уважение – по крайней мере до тех пор, пока твоя бессмертная часть не воспарит окончательно. Я дарую тебе неприкосновенность, но не из-за твоей святости, а из-за запаха, который ты источаешь. Священны лишь останки кротов.
Труп умершего мула для крота — Всего лишь труп, не более, мой друг.LXXXVIII
– Думаю, я должна вонзить в тебя свое жало, мешающий мне друг, – сказала пчела железному насосу, в который она врезалась. – Ты всегда попадаешься мне на пути.
– Если ты меня ужалишь, – ответил насос, – то я полью тебя водой – если только кто-нибудь нажмет на рукоятку.
Раздраженная этой бессильной консервативной угрозой, пчела изо всей силы ткнула в насос своим жалом. Когда она попыталась вернуть жало на место, ей это не удалось, но она все равно смогла приносить пользу в улье: загнутым кончиком жала он подцепляла и переносила с места на место небольшие предметы. Правда, после этого ни одна пчела не соглашалась с ней спать,
