Бульвар под ливнем (Музыканты) - Михаил Коршунов

Ладя с трудом втиснулся за маленький стол, положил на стол скрипку, на скрипку положил руки и опустил на них голову. Он ничего не сказал.

Яким Опанасович за окном сказал:

— Ревизор. Ноты пытае.

— Одежонка на нем дюже расхлпстанная, — засомневался кто-то.

— За председателем сельрады сбегать хиба за агрономом?

— Ганка сама отобьется, — сказал Яким Опанасович. — Она ему этих нотов насыплет цельный лантух.

Когда Ганка кончила урок и подошла к Ладе, он спал. Голова его по-прежнему лежала на руках, а руки лежали на скрипке.

— Ты поселишься у тетки Феодоры, маминой сестры, — сказала Ганка Ладе, когда они шли из школы по селу. — Она живет одна и будет рада, если кто-нибудь поселится в хате. Ты жил в украинской хате?

— Нет, — сказал Ладя.

— Теперь поживешь.

— Можно, конечно, — согласился Ладя. В хате жил сам Тарас Григорьевич Шевченко. Да и с Ганкой спорить было бесполезно — типичная Кира Викторовна. Она уже все за него решила.

Ладя шел и пока в основном помалкивал. На свою жизнь он не жаловался — интересная жизнь, разнообразная. Открытая всем ветрам, как сказал поэт. Может быть, и не говорил поэт, но так говорят, что всегда говорил поэт. Ладька подумал о всех ветрах, потому что увидел мельницу. Это был черный от времени ветряк, со смешными кустами, выросшими у него на крыше и торчащими, как поредевший чуб.

Дорога, по которой Ладя шел с Ганкой, была сухой, укатанной машинами. Идти было легко.

Ладю почти довезли к селу Бобринцы по автостраде, так что в самом селе он еще не был, только на окраине, где было новое здание школы. Ладя доехал в автодоме Санди и ее родных. За рулем «Тутмоса» уже сидел постоянный шофер. Да и Кира Викторовна, в конце концов, написала директору цирка, чтобы он отправил Ладю в Москву.

У Лади не было никакого плана, когда он ехал по автостраде с цирком. Он собирался вместе доехать до Запорожья, где должны были начаться очередные гастроли. Цирк возвращался из Кабардино-Балкарии, где побывал уже после Крыма. В Запорожье Ладя собирался сесть на поезд на Москву, но вдруг неожиданно прочитал на указателе дорог название села Бобринцы, и тут он все вспомнил и все решил. Он сойдет. Он навестит Ганку. Конечно. Идея!

Санди и Арчи долго стояли и смотрели, как Ладя уходил по проселку в сторону села. И вся колонна цирка стояла. Ладю в цирке полюбили, и он полюбил цирк.

Ладя забыл взять скрипку. Вещи взял, а про скрипку забыл. Почему-то так получилось. Почему-то думал, что не уходит, а просто идет куда-то. Отнесет вещи и вернется. Так раньше он никогда не думал; раньше он всегда уходил. Идея — и все. А тут идея — и получилось как-то не все… Не до конца.

Санди приказала Арчи — Ладя не слышал что, но увидел, как спешит к нему Арчи, а в зубах у него был знакомый потрепанный чехол, перетянутый резинкой. Арчи осторожно нес скрипку. Он понимал, что несет. У него душа артиста.

Стояла Санди, стоял Ладя, а между ними был Арчи со скрипкой.

Ладя взял скрипку.

— Спасибо, Арчибальд. Вы удивительная личность.

Арчи грустно смотрел на Ладю. Они оба помолчали. Потом Арчи что-то изобразил хвостом и пошел назад.

Ладя махнул Санди рукой, и ему показалось, что на Санди опять красное платье, которое было тогда в первый вечер в кемпинге, а волосы розовые. Жуткая чудачка и фокусница эта Санди!

Но сейчас Ладя шел с Ганкой. Не чудачкой и не фокусницей, а настоящей Кирой Викторовной.

— Нельзя жить там? — Ладя показал на ветряк. — Он не работает, конечно.

— Работает.

— Дон Кихот.

— Я его люблю, — сказала Ганка. — Мой дед был мельником.

— Я не мельник! Я ворон!.. — запел Ладя.

Ганка засмеялась.

— Напугаешь тетку Феодору.

Село было очень большим. Посредине села был ставок, в нем плавали, полоскались утки. Высоко поднялись тополя, охваченные легкой зеленью, а внизу, закрывая хаты, цвели вишневые сады. Казалось, что сады, как молоко в кастрюле, кипят, пенятся, текут через край. Ладя вспомнил, как Франсуаза учила их французской песне «Время вишен»: когда наступит время вишен, будут радоваться веселый соловей и насмешливый дрозд, и закружится голова, и придут сумасшедшие мысли. Кажется, так. Да, чего-чего, а сумасшедших мыслей Ладьке хватает.

В отдалении плелись старики.

— Всемирные следопыты.

— Ты новый человек, им интересно.

Тетка Феодора обрадовалась постояльцу.

— Який парубок, та ще со скрипцей. Проходьте в хату.

Она была в широкой темной юбке и в кофте, густо расшитой черными и красными нитками. «Паровозный дым, а в нем искры», — подумал Ладька. Косынка едва сдерживала ее волосы, в которых смело могла бы поселиться крупная птица.

В хате было чисто и просторно. Ладя впервые увидел русскую печь и всякие кочерги и ухваты. Рядами сушились на полке под печью глечики и миски, большим цветком были разложены деревянные ложки. На тонкой бечевке висел, сушился перец и еще какие-то листья, будто украшения индейцев. Таким же цветком, как ложки, были расклеены и висели на стене под стеклом мелкие фотографии.

— Скрипочку можно и в прохладу положить, — сказала тетка Феодора, — чтоб не у печи.

Она взяла футляр и положила его под окном на низенькую лавочку.

— Твой парубок? — вдруг спросила тетка Феодора и лукаво взглянула на Ганку.

— Что вы говорите? — вспыхнула вся до корней волос Ганка.

Ладя слышал, что так вспыхивают до корней волос, но сейчас он стал этому свидетелем. Он даже пожалел Ганку.

Ладя глянул в окно и увидел стариков. Они с любопытством смотрели в хату. Добились все-таки своего, подумал Ладя, узнали, для чего я приехал. Ганка тоже, конечно, увидела стариков, нахмурилась. Выбежала во двор. Старики мгновенно исчезли.

«С Ганкой, как за каменной стеной», — подумал Ладя.

— Извиняйте, что не так сказала, — улыбнулась тетка Феодора, но Ладя понимал, что она умышленно так сказала. Хитрая эта тетка Феодора. — Вы, может, сослуживец Ганки? Учитель?

— Циркач, — ответил Ладя.

— Дывись. В цирке, значит, номер имеете?

— Швунтовая гимнастика на доппель-трапе. Могу и кор-де-волан на кор-де-парели. И с этой… з небезпекою для життя.[7]

— Значит, квит, — сказала тетка Феодора. — Смишки за смишки.[8]

Вернулась Ганка. Сказала:

— Он скрипач, и он…

— Успокойся, — остановила ее тетка Феодора. — Мы тут пошутковали маленько. Нехай твой швунтовый циркач помоется с дороги. Чугун в печке стоит с горячей водой. А я чего надо простирну ему.

Да, тетку Феодору напугаешь чем-нибудь. Как же! Тарас Бульба, а не тетя! Или кто там еще, какой атаман или гетман…

В хату проник Яким Опанасович. Незаметно, боком. Крякнул для порядка, чтобы начать соответствующий серьезный разговор, но тут появилась тетка Феодора, и ему пришлось снова крякнуть, чтобы тетка Феодора оценила серьезность его намерений. Но тетка Феодора не оценила серьезности намерений, а просто сказала:

— Не разводи копоть цигаркой. Гэть на двор.

В сенцах Яким Опанасович успел ввернуть мучивший его вопрос:

— О це що за стрикулист припожаловал в село?

Чтоб за тысячу километров от Москвы от какого-то селянина и вдруг услышать такое!.. Ну знаете ли! Тут даже Ладька едва не выбежал и не закричал: «Гэть!»

Появилась Ганка, и Яким Опанасович окончательно был изгнан.

— Я этого деда прямо видеть не могу! — сказала Ганка. — Всюду под окнами торчит.

— А чей это дед? — спросил Ладя.

— Да ничей. Колхозный.

— Химерна людина, — сказала тетка Феодора.

— Слушай, — вдруг сказала Ганка, — чего же это я его прогнала… Ты у него будешь заниматься.

Ганка выскочила из хаты в погоню за химерной людиной. Ладя остался стоять, он ничего не понимал — чем он должен заниматься?

— Ты ей подчиняйся, — сказала тетка. Она, видимо, обратила внимание на выражение Ладиного лица. — Не то все равно она тебя заставит. И квит.

— Чего заставит?

— А вот на этом заниматься. — Тетка кивнула на скрипку. — Ганя мне уже сказала.

«Да тут целая Запорожская Сечь!» — подумал Ладя. Надо бы самому поскорее гэть со двора!

И Ладя потянулся к скрипке. Вошла запыхавшаяся Ганка. И через минуту уже тащила его к Якиму Опанасовичу, который стоял на улице и поджидал их.

Яким Опанасович служил сторожем при кукурузном амбаре. Это было длинное деревянное помещение, до половины засыпанное початками. Ладя никогда в своей жизни не видел столько кукурузы сразу. Рядом был пристроен тамбурчик. В нем были стол, стул, лавка и репродуктор на гвоздике. Тамбурчик — это для сторожа. Ладя решил, что Ганка определила ему заниматься в этом тамбурчике. Но Ганка показала на амбар.

— Нигде нет такой тишины и изолированности.

Ладя занимался в ванной комнате (это дома иногда), в лифте между этажами (это в Управлении археологии, куда он ходил получать посылку от брата и где застрял в лифте), в кабинете директора школы, в цирке, но в амбаре, среди кукурузы, еще никогда не занимался. Говорят, Ростропович занимался в аэропорту во время нелетной погоды. Но аэропорт все-таки не амбар.