Хроноагент - Владимир Добряков

Волков просит:

— Еще что-нибудь про нас есть у тебя?

— Конечно, есть, — отвечаю я, оборачиваюсь к своему “Яку” и запеваю: — Я — “Як”, истребитель. Мотор мой звенит. Небо — моя обитель…

И снова молча слушают летчики, а я рисую жуткую картину воздушного боя от имени израненного, готового взбунтоваться истребителя.

“Вот сзади заходит ко мне “Мессершмит”, уйду! Я устал от ран! Но тот, который во мне сидит, я вижу, решил на таран…”

Летчики слушают и смотрят куда-то перед собой. Я понимаю, что перед их глазами сейчас мелькают тени “мессеров”, перекрещиваются огненные трассы. А бой подходит к концу.

“Терпенью машины бывает предел, но время его истекло, и тот, который во мне сидел, вдруг ткнулся лицом в стекло”.

Концовка “мир вашему дому” прозвучала реквиемом в честь Ивана Баранова.

— Налей, Сережа, — распоряжается Волков.

— Может быть, и меня угостит вторая? — слышим мы голос комиссара. — В честь чего застолье?

— Да здесь все сразу: и Баранова поминаем, и победы отмечаем, и ордена обмываем, и гостей привечаем.

— Дело хорошее. Кстати о гостях, ты с гостем о деле-то договорился?

— О каком еще деле? — не понимает Волков.

— Я еще не заводил об этом разговора, успеется, — говорит Гучкин.

— Правильно, успеется. Еще грамм по сто пятьдесят — двести, и завтра со своими делами будешь сам справляться. Надо, Волков, помочь завтра госпиталь эвакуировать. К обеду прилетит пара “Ли-2”, грузовики нам выделили. После обеда поможешь в Больших Журавлях погрузить хозяйство и здесь перевалить на самолеты.

— Нет вопросов, сделаем, если полетов не будет.

— Это моя забота. После обеда я вашу эскадрилью из боевого расписания исключу. Надо помочь соседям.

— Значит, отступаем? — спрашивает кто-то.

— Отступаем, — подтверждает комиссар. — Вот только 39-я из окружения выйдет, и сразу отходим.

— Что, и Минск оставим, и Бобруйск?

— А что делать? Если мы здесь еще на два-три дня задержимся, нас немцы в мешок захлопнут. На полтора месяца мы их здесь задержали, и то ладно. Да не унывайте, хлопцы, будет и на нашей улице праздник, да не один. Давай, Андрей, спой лучше что-нибудь.

Я знал, конечно, что близкое отступление неминуемо, но слова комиссара добавили в настрой такого минора, что, кроме “Аистов”, я сейчас ничего спеть не могу.

— Небо этого дня ясное, но теперь в нем гремит, лязгает, а по нашей земле гул стоит, и деревья в смоле, грустно им…

Водка кончилась, в дело пошла канистра спирта. Уже стемнело, и небо заблестело звездами. А мы все сидим за “столом”, ребята слушают песни, которые должны зазвучать лет через тридцать-сорок. В двух шагах — война, которая для меня давно кончилась. Рядом сидит женщина, которая вполне могла бы стать моей мамой, а сейчас — моя жена. И над всем этим — звездное небо. Вот оно, как было пятьдесят лет назад, таким и будет через пятьдесят лет.

Гучкин смотрит на часы.

— Дорогие гости, — обращается он к Ольге, — не надоели ли вам хозяева?

Ольга недоуменно смотрит на него.

— Я имею в виду, Ольга Ивановна, нам не пора до дому?

Ольга, вздохнув, поднимается с места.

— Приходите еще, — приглашает Волков, — всегда рады вас принять.

— С удовольствием! — отвечает Гучкин. — Куда только!

— Тьфу, черт! Забыл. Вы же завтра улетаете, а мы — следом за вами и неизвестно куда. Но ничего, на войне дороги тесные.

— Я провожу вас, — говорю я Ольге.

— Разумеется, и я с тобой, — встает Сергей.

— Зачем это?

— Чтобы назад одному не идти, опасно.

— Правильно, Николаев, — говорит комиссар. — И не задерживайтесь, с рассветом вылетаем на задание.

Мы идем по ночной дороге. Ольга молчит, думает о чем-то своем, а Гучкин вспоминает прошедший вечер:

— Хорошие песни у тебя, старшой. Прямо за самый мочевой пузырь берут.

— Одно слово — хирург! — смеется Сергей. — Нормальных людей за душу берет, а его за то, что и повторить-то неудобно.

— Вот попадешь ко мне на стол, я тебя за него чуть-чуть трону, тогда поймешь, о чем я.

— Тьфу! Тьфу! Тьфу!

— Не отплевывайся! От этого на войне никто не застрахован. А вот тебе, старшой, не кажется, что ты сам себе противоречишь? Сам пел: “И любовь не для нас, верно ведь. Что важнее сейчас? Ненависть!” А сам смотри, как моего хирурга обхватил. Того и гляди, спрячет в карман и убежит!

— Завидовать дурно, — назидательно отвечаю я.

— Да не завидую я, а радуюсь, на вас глядя. Это же такая редкость сейчас — быть вместе. У меня жена с сыном в Сенгилее, под Ульяновском. Когда их теперь увижу?.. Но вот смотрю на вас, и душа отогревается, значит, и мне повезет когда-нибудь.

На окраине села Оля задерживает меня. Гучкин увлекает Сергея вперед.

— Пусть посидят, поворкуют. А мы с тобой, старшой, дойдем до хаты, покурим и по пятьдесят граммчиков примем, вдогонку.

— Идет! — соглашается Сергей. — А вы не задерживайтесь.

Оля провожает их глазами и прижимается ко мне. Ее губы находят мое ухо и, обдавая жаром, шепчут:

— Андрюша, кто знает, когда мы еще встретимся…

Сергей с Гучкиным сидят на крыльце хаты в обнимку и поют в два горла:

— Колос в цвет янтаря, успеем ли? Нет, выходит, мы зря сеяли…

Рядом, на бумаге, две кружки, фляжка, хлеб и ломтики сала.

— Пришли? Быстро же вы попрощались, мы с Серегой не успели фляжку, прикончить.

— Ну и слава богу. А то до вылета чуть больше пяти часов осталось, — говорю я.

— Тогда присоединяйся. Рванем на посошок. — Гучкин наливает в кружку спирт. — Хорошие вы мужики. Дай вам бег никогда нам в лапы не попадаться.

— Спасибо, — благодарю я и залпом выпиваю спирт.

Сергей протягивает мне ломтик сала:

— Зажуй.

Они с Гучкиным выпивают еще, мы, все четверо, расцеловываемся и расстаемся.

Серега напевает вполголоса:

— Я — “Як”, истребитель, мотор мой звенит…

— Смотри, завтра в голове зазвенит. Увлекся ты сегодня.

— Будь спокоен, ведущий. Когда-когда, а завтра-то ты “Мииирр вашему дому” от меня не услышишь.

— Надеюсь.

Глава 13

What bloody man is that?

Кто этот окровавленный солдат?

С рассвета до обеда дважды вылетаем на прикрытие штурмовиков, которые утюжат боевые порядки немцев, пытающихся перерубить пробитый за ночь коридор. По этому коридору выходят остатки 39-й дивизии.

Возвращаясь второй раз, вижу, что на аэродроме стоят два темно-зеленых “Ли-2”, а на краю поля — несколько грузовиков. Это для госпиталя. Мы быстро обедаем и едем в Большие Журавли.

Там нас уже ждут. Разобраны операционные столы, светильники и прочая медицинская техника. Ребята начинают грузить все это добро в машины, а я подхожу к Гучкину.