Палач любви и другие психотерапевтические истории - Ирвин Ялом

Это было первым важным открытием, которое я сделал в отношении Бетти: она была совершенно отделена от других и могла вынести эту изоляцию лишь благодаря мифу о том, что ее подлинная личная жизнь протекает где-то еще. В первый раз я начал подозревать, что для Бетти не существует «здесь».

Еще одно соображение: если со мной она была более откровенна, чем с другими, то какими же были ее близкие отношения? Бетти ответила, что у нее репутация хорошего собеседника. У нас с ней, сказала она, один и тот же бизнес: она была всеобщим психотерапевтом. Она добавила, что у нее много друзей, но никто из них не знает ее. Ее фирменным знаком было то, что она умеет слушать и что она забавная. Эта мысль была ей ненавистна, но она точно соответствовала стереотипу жизнерадостной толстухи.

Это непосредственно вело к пониманию другой причины, по которой Бетти казалась мне такой скучной: она играла передо мной свою роль – в наших разговорах она никогда не была самой собой, она все время притворялась и показывала фальшивое веселье.

– Мне очень интересно то, что вы сказали о своей веселости, точнее, о притворной веселости. Мне кажется, вы расстроены, вы заставляете себя быть веселой со мной.

– Хм-м, интересная теория, доктор Ватсон.

– Вы делаете это с нашей первой встречи. Вы рассказываете мне о жизни, полной отчаяния, но делаете это так задорно, как будто притворяетесь, что мы приятно проводим время.

– Да, я такая.

– Но если вы будете продолжать веселить меня, я не смогу разглядеть ваши истинные страдания.

– Это лучше, чем захлебнуться в них.

– Но вы пришли сюда за помощью. Зачем вам понадобилось меня развлекать?

Бетти вспыхнула. Казалось, мой напор поколебал ее, и она отступила, погрузившись в глубину своего огромного тела. Вытерев пот со лба крошечным носовым платочком, она на время остановилась.

– Подозреваемый отказывается от дачи показаний против самого себя.

– Бетти, сегодня я буду настойчив. Что произошло бы, если бы вы прекратили попытки развлечь меня?

– Я не вижу ничего плохого в том, чтобы немного пошутить. Зачем относиться ко всему так… так… Я не знаю – вы все время так серьезны. Кроме того, такая уж я есть, именно такая. Я не уверена, что понимаю, о чем вы говорите. Что вы понимаете под моими попытками развлечь вас?

– Бетти, это важно, это самое важное из всего, что мы до сих пор обсуждали. Но вы правы. Прежде всего вы должны точно знать, что я имею в виду. Вы согласитесь, если на следующих сессиях я буду перебивать вас всякий раз, как вы начнете развлекать меня, и говорить вам об этом?

Бетти согласилась – едва ли она могла мне отказать; таким образом, я получил в свое распоряжение мощное орудие, дающее мне новую степень свободы. Я добился разрешения перебивать ее всякий раз (конечно, напоминая ей о нашем новом соглашении), когда она хихикала, говорила с идиотским акцентом, пыталась рассмешить меня или карикатурно исказить события.

Через три или четыре сессии «забавное» поведение Бетти исчезло, и она впервые заговорила о своей жизни с подобающей серьезностью. Она осознала, что старалась быть занятной, чтобы удержать интерес других. Я объяснил, что в этом кабинете действует обратный закон: чем больше она пытается развлечь меня, тем менее она мне интересна и тем больше от меня отдаляется.

Но Бетти сказала, что не умеет вести себя по-другому: я просил ее отбросить весь свой социальный репертуар. Раскрыться? Что она покажет, если раскроется? Внутри нее ничего нет. Пустота. (По мере продвижения терапии слово «пустой» появлялось все чаще и чаще. Психологическая «пустота» является общим понятием в терапии всех пищевых расстройств.)

Тут я оказал ей максимальную поддержку, которая была возможна в этот момент. Вот теперь, подчеркнул я, она действительно идет на риск. Теперь она дошла до восьми или девяти баллов по шкале самораскрытия. Чувствует ли она различие? Бетти сразу все поняла. Она сказала, что чувствует такой страх, как будто выпрыгнула из самолета без парашюта.

Теперь мне было уже не так скучно. Я не так часто смотрел на часы и иногда во время встречи с Бетти проверил время не для того, чтобы подсчитать, сколько минут осталось продержаться, а чтобы прикинуть, хватит ли у меня времени обсудить еще одну тему.

Не было больше и необходимости отгонять мешающие мне мысли о ее внешности. Вместо того чтобы обращать внимание на ее тело, я смотрел ей в глаза. Теперь я с удивлением заметил в себе первые ростки эмпатии. Когда Бетти рассказала о своем посещении вестерн-бара, где два реднека подкрались к ней сзади и дразнили ее, мыча, как коровы, это привело меня в ярость, и я сказал ей об этом.

Новые чувства к Бетти заставили меня вспомнить мою первоначальную реакцию на нее и устыдиться. Мне стало не по себе, когда я подумал о других полных женщинах, к которым отнесся нетерпимо.

Все эти изменения означали, что мы делаем успехи. Мы столкнулись с одиночеством Бетти и ее потребностью в близости. Я надеялся показать, что другой человек может узнать ее по-настоящему и не утратить интереса к ней.

Теперь Бетти определенно была увлечена терапией. В промежутках между сессиями она размышляла о наших беседах, вела со мной долгие воображаемые разговоры в течение недели, с нетерпением ожидала наших встреч и чувствовала досаду и разочарование, когда из-за командировок вынуждена была пропускать терапию.

Но в то же время она, несомненно, стала более несчастной и сообщала об увеличившейся печали и тревоге. Я ухватился за возможность разобраться с этим обстоятельством. Терапия начинается по-настоящему только тогда, когда пациент начинает проявлять свои симптомы в отношениях с терапевтом, и исследование этих симптомов открывает путь к основным проблемам.

Ее тревога была вызвана страхом оказаться слишком зависимой от терапии и слишком привязанной к ней. Наши встречи превратились в самую важную вещь в ее жизни. Она не знала, что с ней случится, если она перестанет получать свою еженедельную «дозу». Мне казалось, что она все еще сопротивляется близости, беспокоясь больше не обо мне, а о «дозе», и я постепенно стал обращать ее внимание на это.

– Бетти, что опасного, если вы позволите, чтобы я что-то для вас значил?

– Не знаю. Меня пугает, что я слишком сильно нуждаюсь в вас. Я не уверена, что вы будете со мной рядом. Не забывайте о том, что через год я уеду из Калифорнии.

– Год – это достаточно долго. Так вы теперь избегаете меня, потому что я не смогу быть с вами всегда?

– Я знаю, что это не имеет смысла. Но я поступаю точно так же и с Калифорнией. Я люблю Нью-Йорк и не хочу любить Калифорнию. Я боюсь, что если найду здесь друзей и привяжусь к ним, мне не захочется уезжать. А еще я начинаю думать: «Что зря беспокоиться? Я здесь так ненадолго. Кому нужны временные дружбы?»

– Проблема такой установки в том, что вам остается жить без людей вокруг. Может быть, это одна из причин вашего чувства внутренней пустоты. Так или иначе, любые отношения рано или поздно заканчиваются. Не существует пожизненной гарантии. Это похоже на отказ любоваться восходом солнца из-за того, что вы ненавидите закат.

– В вашем изложении это звучит глупо, но так оно и есть. Когда я встречаю кого-то, кто мне нравится, то начинаю думать о том, как тяжело будет с ним расставаться.

Я знал, что это важная проблема и что мы к ней еще вернемся. Отто Ранк сформулировал эту жизненную позицию замечательной фразой: «Отказ пользоваться кредитом жизни с целью избежать расплаты смертью».

Теперь Бетти погрузилась в депрессию, которая была непродолжительной и имела любопытный парадоксальный повод. Близость и искренность наших взаимоотношений вернули ее к жизни; но, вместо того чтобы наслаждаться этим новым чувством, она расстроилась, когда поняла, что вся ее прежняя жизнь была лишена интимности.

Я вспомнил другую пациентку, которую лечил год назад, – исключительно добросовестного и ответственного сорокачетырехлетнего врача. Однажды вечером, в пылу семейной ссоры, она непривычно много выпила, потеряла самоконтроль, стала швырять в стену посуду и почти попала в своего мужа лимонным тортом. Когда я встретился с ней через два дня, она выглядела виноватой и расстроенной. Пытаясь ее утешить, я сказал, что потеря самоконтроля – это еще не катастрофа. Но она перебила меня и сказала, что я ошибаюсь: она не чувствует вины, наоборот, ее охватило сожаление, что она ждала сорок четыре года, прежде чем плюнуть на самоконтроль и проявить свои подлинные чувства.

Несмотря на ее 115 килограмм, мы с Бетти редко касались темы питания и веса. Она часто рассказывала о грандиозных (и неизменно безрезультатных) сражениях, которые вели с ней мама и друзья, пытавшиеся помочь ей взять под контроль свое питание. Я хотел избежать этой роли, вместо этого я надеялся, что если я помогу Бетти убрать препятствия, она сама возьмет на себя заботу о своем теле.