Ящик Пандоры - Станислав Гагарин

— Не надо, — согласился Владимир. — И оркестра на пирсе тоже…

— Вот именно, — усмехнулся генерал Вартанян. — Товарищ понимает… А тем временем мы закончим составление словесных портретов всех троих твоих будущих противников по описаниям Конрада Жилински, их изображения изготовим и передадим по радио на борт «Калининграда». А пока придется тебе работать втемную. На судне об истинном твоем предназначении будет знать только капитан. Устинов — сильный и мужественный человек, большая умница. Положись на него… И привет передай. Мы с ним оба из Ростова, земляки.

— Передам, — просто сказал Владимир.

— Тогда — ни пуха ни пера, майор.

— К черту, — сказал Ткаченко.

XLVI

— Дела, — сказал капитан Устинов. — Ну прямо, как в кино… Конечно, сделаю все возможное. И даже сверх того… Но чтоб, значит, никто-никто?

— Только вы, Валентин Васильевич, — подтвердил Владимир Ткаченко.

— И даже моему помполиту сказать нельзя?

— Государственная тайна, — развел руками майор. — Не обессудьте.

— Но хоть, как выглядят они, знаете?

— Пока не имею представления. Но вскоре передадут по радио их приблизительные портреты.

— Следовательно, и радиста…

— Посвящать во всю суть дела не надо. Принял РДО — передал вам шифровку — и все. А что там, в тексте… Ведь у радистов есть обязательство о неразглашении…

— Имеется, как говорили в старину, таковое… Начальник рации у нас коммунист, секретарь партийного бюро, надежный парень по фамилии Юшков. Тут все «железно». А вот под каким соусом я вас команде подам… Тут надо подумать. Для меня вы официально пассажир, турист с путевкой. Это хорошо. Но ведь вам необходимо, как я понял из нашего разговора, всюду шастать, бывать во всех судовых службах и помещениях. И на законных при том основаниях. Тут амплуа пассажира не годится. Еще чашку кофе?

— Благодарю вас, — ответил Владимир. — Я лучше выпью апельсиновый сок.

— На здоровье, Владимир Николаевич. Чтобы мне такое для вас придумать?

Они сидели вдвоем в просторном салоне капитанской каюты. Через два часа «Калининград» готовился покинуть Ялтинский порт. Уже начали подъезжать к борту лайнера автобусы с иностранными туристами, которых возили в Гурзуф, Алупку, Мисхор, Гаспру и Ливадию. Переполненные впечатлениями, гости России поднимались на борт лайнера, искренне благодарные хозяевам за то, что те предоставили возможность полюбоваться красотами южного берега Крыма.

— Хочешь не хочешь, а отсюда вы должны выйти в новом качестве, — проговорил капитан Устинов. — Я ведь уже давно хотел представить вас старпому, но еще не решил, кем вы у нас будете… Хотя… Это же так просто! Вы, Владимир Николаевич, пожарный инспектор! И не из пароходства, тамошних у нас все знают, они нам житья проверками не дают, а из Москвы, из Главного пожарного управления. Годится?

— Вполне… А что я должен буду делать?

— Рыскать по судну аки волк алчущий. Ходить везде и придираться по части противопожарной безопасности. Щиты с инвентарем, огнетушители, различные системы глобального тушения, ящики с песком и прочая, вплоть до выборочного обхода кают экипажа на предмет обнаружения запретных электронагревательных приборов — чайников, кофейников, кипятильников, тостера… Тут наш старпом, Арсений Васильевич, особой свирепостью отличается, довелось ему, бедняге, однажды гореть в Северной Атлантике, от самодельного «козла» — электропечки — занялся огонь в каюте моториста.

«Я, кажется, знаю одного члена экипажа, у которого хранится еретический кипятильник», — весело подумал Ткаченко и некстати рассмеялся.

— Вы это к чему, Владимир Николаевич? — не понял Устинов.

— Представил себя в роли пожарника… Непривычная роль.

— Учтите, статус пожарного инспектора дает вам определенные прерогативы власти. Конечно, моряки их не любят, пожарников, как, впрочем, любых ревизоров, но все будут обязаны беспрекословно допустить вас повсюду. Словом, мой теплоход в вашем распоряжении.

— Значит, какой-то реальной властью я все-таки буду обладать, — задумчиво произнес Ткаченко. — Конечно, я понимаю, что мне очень и очень далеко до вашей, Валентин Васильевич, поистине царской власти.

— А зачем вам капитанская власть? — спросил Устинов. — Знаете, у капитана еще есть и обязанности, и главная из них — отвечать за действия других. Ошибся штурман — отвечает капитан. Проступок матроса — тоже… Авария в машине — тут «деда», стармеха, возьмут за бока и опять же непременно капитана. А что касается царской власти…

Он подошел к дивану и взял в руки раскрытую книжку, полистал ее.

«Кто царской власти рад? О, благо лживое,Как много зла таит твой лик приманчивый!Всегда под ветром горы поднебесные,Всегда утесы, море разделившие,Валов удары терпят и в безбурный день,—Так пред фортуной власть царей беспомощна».

Он закрыл книжку.

— Что скажете, Владимир Николаевич?

— Убедительно. Кто это сочинил? Не догадался…

— Это Луций Анней Сенека, его трагедия «Эдип».

— Сенека Младший, философ и поэт, — вспомнил Ткаченко, — автор трактата «О милосердии», в трех книгах, которые он посвятил императору Нерону, своему воспитаннику. К сожалению, с Сенекой-драматургом я не знаком, не добрался до его трагедий.

— А я, знаете ли, на старости лет пристрастился к древним римлянам и грекам, — несколько смущенно сказал капитан. — Перечитываю Гомера и Вергилия, Петрония и Эсхила, пробую осилить Платона и Аристотеля, особенно меня привлекает философия киников — Антисфен, основатель школы, легендарный Диоген Синопский и его ученики — Кратет, Гиппархия, Метрокл, Онесикрит. Я уж подумывал: не заняться ли мне древнегреческим и латинским, да побоялся, что в пароходстве засмеют. Спятил, скажут, капитан Устинов.

— И напрасно, — горячо возразил Владимир. — Лично я всячески приветствую ваше увлечение, Валентин Васильевич. И по-хорошему завидую… Владею тремя европейскими языками, английский знаю, как заверяют специалисты, на оксфордском уровне, но вот древнегреческий или латинский… К этому не преуспел. А надо бы… Но и времени недостает, и… Опасаюсь, что в нашей фирме меня тоже не поймут.

Они посмотрели друг на друга и расхохотались.

— Ну, — сказал Устинов, взглянув на часы, — хорошо… Делу время — потехе час. Или — ест модус ин ребус — во всем должна быть мера, как говорили древние римляне. Сейчас я приглашу сюда старпома и представлю ему пожарного ревизора из Москвы. Не думаю, чтобы Арсений Васильевич был в восторге, но куда ему деться?

Каюту «инспектору» отвели на одной из пассажирских палуб, в первом классе, идея капитана, «будете поближе к подопечным, а к экипажу у вас путь не заказан». Разобрав немудреный багаж, Владимир Ткаченко заглянул в зеркало над умывальником и потрогал щеки, они кололись, вспомнил: брился он вчера утром.

Когда водил по лицу электрической бритвой, подумал: «А сей механизм опасен в пожарном отношении? Чем он лучше кипятильника? Гм, ты начинаешь входить в роль, Ткаченко…»

Захотелось выпить чашечку кофе. Можно было бы пойти в бар, но Владимир решил навестить сначала Алису, она ведь даже не знает, что судьба свела их вместе на этом корабле.

«У нее и кофием разживусь, — решил Ткаченко. — При пожарном инспекторе можно и запретный прибор включить…»

Но в каюте Алисы не было. Владимир отправился в читальный зал. Он был почти пуст, если не считать сухопарой дамы, она рассеянно листала журнал «Нью-Йорк тайм мэгэзин», а в углу, за столиком библиотекаря сидела незнакомая майору молоденькая девушка.

— Уот ду ю вонт? — старательно произнося альвиолярные звуки, спросила его она.

— Что я хочу? — переспросил, усмехнувшись, Владимир. — Алису Петровну увидеть…

— Ой, — сказала девушка, — а я вас за американца приняла.

— Похож? — спросил Ткаченко.

— Теперь уже нет, когда на русском языке заговорили… А так — просто вылитый иностранец. А вы кто будете?

— Страшный я человек, — сообщил Ткаченко. — Кащей, людоед и Синяя Борода. Так где Алиса Петровна?

— Вам мало семи зарезанных жен? — самую малость кокетничая, спросила девушка.

— Вы родом из Одессы, — уверенно сказал Владимир.

— Как вы угадали?

— Только там на вопрос отвечают вопросом.

— Верно. А Алиса Петровна на экскурсии, иностранцев в Ливадию повезла. Вот-вот вернется. Меня попросила посидеть в читальном зале: вдруг кто-нибудь почитать захочет. А тут весь день никого не было, если не считать вон той старой карги. И чего сидит? Лучше б на берег подалась.

— А меня зовут Лена, — сообщила она.

— Хорошее имя, — отозвался Ткаченко. — Владимир Николаевич… Только не надо так неуважительно о старом человеке. И потом — какая она карга?! Скорее — дама приятная во всех отношениях.