Закон свободы: Повесть о Джерарде Уинстэнли - Татьяна Павлова

Он оторвался от письма, поднял в задумчивости голову, вспомнил презрительную мину, которой генерал сопровождал всякое упоминание о республиканских властях, и усмехнулся. Затем приписал: «Право же, дело это не стоит того, чтобы о нем писать, ни даже упоминать; меня удивляет, как это Государственный совет позволяет вводить себя в заблуждение подобными сообщениями».

Он опять улыбнулся, зная, что и Фэрфакс будет доволен этими последними строчками, поставил подпись и присыпал письмо песком.

Фэрфаксу доложили, что двое из Серри просят его аудиенции. Он велел обождать и, только закончив плотный обед в обществе своего друга и родственника, а также члена Государственного совета и Хранителя Большой печати Бальстрода Уайтлока, вернулся мыслью к копателям с холма святого Георгия.

— Да, кстати, — сказал он Уайтлоку, допивая бокал красного испанского вина, — вот вам еще тема для вашего дневника: вы слышали что-нибудь о копателях?

Уайтлок прищурил большие, умные, навыкате глаза, припоминая. — Кто-то говорил мне… Может быть, Питерс? Это они собираются все сделать общим?

— Я не знаю, что они собираются. Я располагаю только доносом и впечатлениями моего офицера. Одно противоречит другому. Если хотите, допросим их вместе, они ждут у меня в приемной.

— Нет, генерал, допрашивать — ваше дело. Я, если позволите, посижу тихонько и послушаю.

Они прошли в кабинет, Фэрфакс сел к столу, у которого уже ждал секретарь, а Уайтлок пристроился в углу у окна, где стояло глубокое кресло перед маленьким столиком. Солдат ввел двух людей; одеты они были бедно; один — по-крестьянски, другой — в потрепанном, порыжевшем от времени армейском мундире. Грубые башмаки у обоих были стоптаны и нечисты; лица обветрены.

— Шляпы… — прошептал солдат в спину вошедшим.

— Шляпы! — громче сказал секретарь и ожидающе посмотрел на Фэрфакса. Но вошедшие не двинулись. Они молча стояли перед столом главнокомандующего в старых черных шляпах с обвисшими полями и круглыми тульями. У того, кто пониже ростом, руки были сложены на груди, у высокого висели, как плети.

Фэрфакс еще раз внимательно всмотрелся в их лица. Тот, кто пониже, ему, пожалуй, понравился. В нем было что-то необычное для простолюдина, располагающее к доверию.

— Почему вы не желаете снять передо мной шляпы? — спросил он тихо и мягко. — Вы знаете, кто я такой?

— Знаем, — коротко ответил невысокий и чуть заметно улыбнулся.

— Еще бы не знать, мы к вам специально и приехали, лорд-генерал Фэрфакс, — охотно, суетясь и волнуясь, начал длинный. — Нам офицер ваш давеча приказал, вот мы и приехали.

— Так почему же вы не снимаете шляп передо мной, если знаете?

Двое взглянули друг на друга, невысокий, который казался старше годами, взглянул генералу в глаза и ответил серьезно:

— Потому что вы наш брат. Брат по творению.

Фэрфакс вдруг смутился. Он на какое-то мгновение ощутил себя в самом деле ровней этому бедно одетому, невесть откуда взявшемуся человеку, его ровеснику, который осмелился говорить с ним так, как никто и никогда не говорил с главнокомандующим. И тут же покраснел и бросил быстрый взгляд в сторону Уайтлока. Лицо Хранителя Большой печати было непроницаемо и надменно. Тогда Фэрфакс сделал вид, что сердится:

— А как же вы понимаете то место в Писании, — сказал он саркастически, косясь на секретаря, — где сказано: «Воздавайте почести тому, кому полагаются почести»?

— Да будут запечатаны уста тех, кто нанесет нам такую обиду! — вскричал вдруг длинный. Глаза его засверкали из-под провисших полей старой шляпы, он сделал шаг вперед и взмахнул ручищей. — Все созданы равными на земле, никто не достоин принимать почести от собратьев! Это бог мира сего, который есть гордыня и алчность, породил все зло на земле, а имя этому злу — тирания и любоначалие, презрение к своим собратьям, убийство и уничтожение тех, кто не хочет либо не может подчиниться их тирании и поддерживать их господство, гордыню и алчность!

Фэрфакс не то чтобы испугался этого выпада, но ощущение братства вмиг исчезло. Этот нескладный, с нелепыми жестами, с неопрятными волосами, свисавшими из-под шляпы, был ему неприятен. Генерал опустил глаза на стол, где лежало донесение Глэдмена, и прочел: «который, по-моему, просто сумасшедший…»

— Назовите себя, — сказал он сухо, поднимая сразу ставшие холодными глаза на обоих. — Как вас зовут, откуда вы родом?

— Я Уильям Эверард, — приосанившись, сказал длинный.

— А вы, значит, мистер… — Фэрфакс взглянул в листок, — Уинстэнли? — Ему хотелось послушать этого второго человека с лицом, необычным для крестьянина. Но тот только молча наклонил голову. Зато Эверард не унимался.

— В начале времен великий творец создал землю как общую сокровищницу для всех, — торопился он, жестикулируя не в меру, — чтобы она хранила зверей, птиц, рыб и человека, господина над этими созданиями. Но в начале — заметьте это! — не было произнесено ни единого слова о том, что одна ветвь человечества будет править другою. Все люди созданы равными.

— Так вы — уравнители? — спросил генерал. — Левеллеры?

— Мы — истинные левеллеры, — ответил невысокий. — Мы не за уравнение в правах, а за полное равенство во всем.

— Равенство во всем… — Фэрфакс поднял брови. — А сейчас чего вы хотите?

— Сейчас настало время освобождения, — заторопился Эверард. — Господь избавит свой народ от рабства и возвратит ему свободу наслаждаться плодами земными…

— Откуда вы все это знаете?

— Нам было видение. — Эверард бросил быстрый взгляд на товарища. — Господь велел нам вскапывать землю и питаться от нее.

— Видите ли, — сказал невысокий, — мы не хотим никому причинить зло и ущерб, ни разрушать чужие изгороди, как о нас думают, нет! Мы станем обрабатывать только пустые и ничейные земли, чтобы сделать их плодоносными и накормить тех бедняков, которые не имеют пищи и крова…

— И скоро к нам придут все, — перебил Эверард, — все люди отдадут нам свою землю и богатства.

— Значит… — Фэрфакс взглянул в тот угол комнаты, где Уайтлок что-то быстро записывал в кожаную тетрадь. — Значит, вы думаете, что все люди Англии придут к вам, отдадут свое имущество и начнут работать на бесплодных пустошах. А что дадите вы им взамен?

Уинстэнли тихо и твердо ответил, глядя на генерала:

— Кто придет к нам и будет работать, получит пищу, питье и одежду. Это все, что необходимо для жизни.

Фэрфакс резко поднял голову и посмотрел Уинстэнли прямо в глаза. И снова ощутил странную близость с этим бедняком, говорившим языком философа. Он словно повторял его, Фэрфакса, тайные мысли, которые некому было высказать. Но что-то в сознании генерала противилось этим мыслям.

— А намерены ли вы платить работникам за их труд?

— Вы имеете в виду деньги? — живо откликнулся Уинстэнли. — Нет, денег не будет. Сейчас проповедуют за деньги, советуют за деньги, — для личной выгоды. А тогда нужды в них не будет, как и в лишнем платье, — сверх того, что необходимо.

— И как праотцы наши жили в палатках, — вмешался опять Эверард, — так и мы будем жить в них, нам этого довольно.

— Хорошо, — сказал Фэрфакс и придвинул к себе листок с приказом Государственного совета. — Ну а если войска придут в вашу колонию и станут вас разгонять?

— Мы не будем защищаться, — быстро ответил Уинстэнли, как бы стараясь опередить Эверарда. — Мы не носим оружия и не воюем. Мы подчинимся решению властей, каково бы оно ни было, и будем мирно ждать, когда нам представится новая возможность. — Он твердо на глянул на своего товарища. Тот молчал, кулаки его сжимались. Фэрфакс встал.

— Довольно, я вас понял. Возвращайтесь к себе, работайте на своей пустоши и… — он перевел глаза на Эверарда. — И твердо держитесь этого последнего правила.

Он кивнул ординарцу, тот распахнул дверь. Эверард первый большими шагами направился к выходу. Уинстэнли кинул на генерала быстрый, понимающий, благодарный взгляд.

Через неделю, просматривая утреннюю почту, генерал Фэрфакс вдруг наткнулся на памфлет, название которого сразу привлекло его внимание. «Знамя, поднятое истинными левеллерами, — стояло на серой дешевой бумаге обложки. — Или состояние общности, открытое и явленное сынам человеческим».

Он взял костяной нож и разрезал листы. В памфлете говорилось о том, что земля была создана как общая сокровищница для всех людей. Говорилось (весьма туманно, отметил про себя генерал) об Исаве, старшем брате, человеке плоти, поработившем младшего Иакова. И о том, что скоро наступит царство добра, все блага земли станут общими, в мире воцарится закон справедливости и прекратится вражда, ибо никто не осмелится домогаться господства над другими.

Фэрфакс пролистал манифест до конца. И, хотя там метались громы и молнии против алчных лендлордов, присвоивших себе землю, против солдатских постоев и тяготы налогов, а также против Навуходоносора, Вильгельма и иных тиранов и поработителей, все же общий дух его показался мирным и не внушающим опасений. Генерал даже отчеркнул ногтем слова: «Мы достигаем этого не силою оружия, мы ненавидим его, ибо пристало только мадианитянам убивать друг друга, но повинуясь господу воинства, открывшемуся в нас и нам, обрабатывая землю совместно по справедливости, чтобы есть наш хлеб в поте лица, не платя наемной платы и не получая ее, но работая совместно, питаясь совместно, как один человек…»