Великие зодчие Санкт-Петербурга. Трезини. Растрелли. Росси - Юрий Максимилианович Овсянников

за большими делами никогда не забывать малых. Даже помнить их лучше других. Так и на сей раз. Отправляясь в столь важное путешествие, повелел регулярно доносить о строительстве в новой столице, и в первую очередь в крепости.

И доносили. С опаской, но обстоятельно.

Сентября 23-го дня 1716 года Трезини отправляет письмо: «Петра и Павла Святыя церкви колокольня… сделана вышины всего… 140 футов от земли». Часы, вопреки желанию царя, не установлены. Но есть еще время нагнать, успеть. Петр Алексеевич вернется не скоро. А дело, несмотря на трудности, все же понемногу продвигается.

Анонимный автор «Описания… столичного города Санкт-Петербурга… в 1716–1717 годах» рассказывает: «Не хочу обойти молчанием большую церковь и высокую башню, которые начали строить в крепости. Судя по модели, которую я видел, это будет нечто прекрасное, подобно чему в России пока еще найти нельзя. Башня уже готова до стропил, но необычайной высоты и хорошей каменной кладки… хороших пропорций и с высокими сводами. Ее строил итальянский архитектор Трезини».

Канцелярия доносит царю 2 августа 1717 года: «Колокольня Святыя церкви Петра и Павла камнем вся отделана… и шпиц связывают». Значит, скоро будут ставить часы. Могут успеть к приезду монарха. Голландские мастера Андрис Форзант, Ян Герц и Юри Хиль уже возятся с механизмами, готовят к подъему наверх дорогую государеву затею. (За нее плачено в Амстердаме 45 000 рублей.) А тем временем на площади перед церковью опытный мастер Фан Болес собирает и скрепляет по частям деревянную конструкцию огромного «шпица». Но еще эти секции надо поднять наверх, поставить на место, укрепить, обить медными листами и позолотить. Усталый, измученный Трезини торопит мастеров. Он не бережет себя и не жалеет других.

Сооружение колокольни завершили в основном к осени 1720 года. Только шпиль оставался не укрытым листами золоченой меди.

Большой пожар 1756 года стал причиной некоторых переделок трезиниевского собора. Так, появились волюты на втором ярусе колокольни, значительно «вырос» шпиль (первоначальный был всего 25,6 метра высотой), строгий, массивный восьмигранный барабан купола уступил место изящному, барочному, вместо крыши с переломом соорудили обычную, двускатную. Все это по-новому связало собор с более поздними крепостными строениями и не разрушило ощущения единого ансамбля. В споре реставраторов о необходимости воссоздания первоначального облика храма я придерживаюсь позиции: оставить все как есть сегодня и не нарушать существующего единства. Тем более что, по моему твердому убеждению, колокольня только выиграла от переделок.

Мощное прямоугольное основание как бы подчеркивает немыслимую тяжесть всего сооружения. И только пилястры чуть оживляют его мрачную суровость. Да перед входом небольшой портик с восемью колоннами будто искусственно приставлен к западной стене. А две ниши по краям фасада подчеркивают толщину кладки.

Опираясь на массивное основание, поднимается кверху трехъярусная четырехугольная башня. Ее первый этаж как бы раздался вширь под тяжестью верхних двух. Но его сдерживают по бокам мощные волюты. Своими завитками они опираются на крайние пилястры западной стороны основания.

Такие же волюты сдерживают распор второго яруса, возможный под тяжестью третьего. И снова большие каменные завитки лежат на крайних пилястрах первого яруса.

Третий ярус башни устремляется вверх. Его венчает золоченая восьмигранная крыша с четырьмя круглыми окнами в массивных белокаменных рамах. В окнах — черные циферблаты часов — главных часов государства.

Над крышей — стройный, изящный восьмигранник, прорезанный узкими вертикалями проемов. Над ним высокая, тоже восьмигранная, золотая корона. А на ней вместо традиционного креста или бриллианта — тонкая стройная башенка — основание сверкающего шпиля-иглы. И на самом верху — ангел с крестом в руке. От земли до вершины креста 112 метров. На 32 метра выше Ивана Великого. (После замены в 1858 году деревянного основания шпиля железным высота его увеличилась еще на 10 метров.)

Только августовским днем 1720 года заиграли часы на колокольне. Над Петербургом зазвучала новая, непривычная музыка. И поплыла над рекой, будоража и удивляя обывателей. Тридцать пять больших и малых колоколов начиная с половины двенадцатого разлили окрест свой мелодичный перезвон. А завершив мелодию, гулко пробили двенадцать раз. Им откликнулись куранты Троицкого собора и церкви Воскресения на Васильевском острове рядом с домом князя Меншикова…

Петр Алексеевич ликовал. Сбылась еще одна мечта. И тут же изъявил желание подняться на колокольню, осмотреть механизм часов, а заодно оглядеть с высоты свой город.

Государь с приближенными прибыл в крепость утром 21 августа. Откинули ружья на караул бравые часовые. Комендант, салютуя шпагой, прокричал рапорт. И тогда Трезини, одетый в свой лучший камзол, шагнул навстречу царю. А тот, бросив на ходу короткое «показывай!», широко зашагал вперед.

С каждым ярусом чуть умеряя прыть, государь поднялся на самый верх. Переведя дух, оглянулся и замер в радостном восторге. Внизу овалом раскинулся большой город…

Далеко на горизонте множеством быстрых искр вспыхивали серо-синие волны. И три большие белые птицы парили над ними. Это три корабля шли от Котлина к устью Невы. На Васильевском острове сияла на солнце луженым железом крыша дворца светлейшего генерал-губернатора. А по берегу Большой Невы будто какой-то великан разложил в четком порядке черные коробочки уже построенных домов.

На левом берегу Невы, прямо против стен еще не достроенной Кунсткамеры, огороженные прямоугольником земляных валов и адмиралтейских строений, лежали скелеты каких-то гигантских неведомых животных — шпангоуты будущих кораблей. А высоко над ними плыл в синем небе маленький золотой кораблик на тонком шпице Адмиралтейства.

Солнце, стоя в зените, отражалось в больших окнах дворца Апраксина и его собственного, государева, Зимнего дома. Маленькие коробочки-кареты, влекомые маленькими лошадьми, катились по набережной, останавливаясь порой у высоких подъездов с крутыми лестницами. За домами, поднявшимися за Мьей-рекой, пролегла как по линейке начерченная Невская прешпектива.

Государь подошел к другому окошку. И перед ним возник густой зеленый прямоугольник Летнего сада. Видно было, как в середине, над красно-сине-желтым ковром неразличимых отсюда цветов, взлетает, опадает и снова взлетает искрящаяся струя фонтана. А выше по реке в четкой сетке прямых улиц — строения Московской стороны. Дымил Литейный двор. Далеко за деревьями угадывался Александро-Невский монастырь. А между Фонтанкой и Новгородской дорогой виднелись казармы драгунских полков.

Переход к следующему окошку — и новая панорама. Пивоварня и госпиталь на Выборгской стороне. Дорогие сердцу «Красные хоромцы» на Городовом острове. Спиной к ним, точно братья, плечом к плечу мазанковые дома Коллегий. Просторная Троицкая площадь с большой деревянной церковью посередине. Гостиный двор с муравьиной суетой сотен и сотен человечков вокруг него. А за ним к северу казармы пехотных полков.

Раскрасневшийся, взволнованный Петр Алексеевич перебегал от проема к проему, радостно восклицая: «Парадиз! Истинный парадиз!» А спутники его, точно дети, старались разглядеть свой дом, свой участок, чтобы обязательно показать его теснившимся соседям.

И никого не волновало, что эти