Инферно - Дэн Браун

Ибо я ваше Спасение.

Я Тень.

Я — ворота в Постчеловеческую эру.

Глава 34

Палаццо Веккьо напоминает гигантскую шахматную фигуру. С его прочным четырехугольным фасадом и выступающими прямоугольными зубчатыми стенами, массивное похожее на ладью здание расположено как нельзя лучше, защищая юго-восточный угол площади Синьории.

Необычного вида одиночная башня этого сооружения, устремлённая ввысь из огороженного квадратом крепостных стен центра, вырисовывается на фоне неба характерным силуэтом и стала неподражаемым символом Флоренции.

Построенное как могущественное место для заседаний итальянского правительства, здание предлагает прибывающим посетителям пугающее множество мужских скульптур. Мускулистый Нептун Амманнати стоит обнаженным на четырех морских коньках, символизируя господство Флоренции в море. Точная копия Давида Микеланджело — возможно наиболее известная в мире обнаженная мужская фигура — стоит во всей красе у входа во дворец. К Давиду присоединяются Геркулес и Какус — две наиболее мощные обнаженные мужские скульптуры — кто, совместно с массой сатиров Нептуна, увеличивает до дюжины общее количество выставленных пенисов, которые приветствуют посетителей дворца.

Обычно посещения Лэнгдоном Палаццо Веккьо начинались здесь на площади Синьории, которая, несмотря на изобилие фаллосов, всегда была одной из его любимых площадей во всей Европе. Ни одно посещение площади не обходилось без потягивания кофе эспрессо в кафе Rivoire, сопровождаемом посещением львов Медичи в Лоджии Ланци — открытой галерее скульптуры на площади.

Сегодня, однако, Лэнгдон и его спутница запланировали войти в Палаццо Веккьо через Коридор Вазари, как, возможно, в свое время делали герцоги Медичи — обход известной галереи Уфицци и движение по коридору, извивающемуся над мостами, дорогами, и через здания, привело непосредственно в сердце старого дворца. До сих пор они не слышали звука шагов за собой, но Лэнгдон все еще с тревогой стремился выйти из коридора.

А теперь мы пришли, понял Лэнгдон, увидев перед собой тяжелую деревянную дверь. Вход в старый дворец.

Дверь, несмотря на прочный запорный механизм, была оборудована горизонтальным засовом, который обеспечивал возможность запасного выхода, не позволяя никому войти с обратной стороны от входа в коридор Вазари без карточки-ключа.

Лэнгдон приложил ухо к двери и прислушался. Ничего не услышав с другой стороны, он положил руки на засов и мягко надавил.

Замок щелкнул.

Когда деревянная дверь заскрипела, приоткрывшись на несколько дюймов, Лэнгдон всмотрелся в пространство за ее пределами. Маленький альков. Пусто. Тихо.

С маленьким вздохом облегчения Лэнгдон ступил внутрь и знаком показал Сиенне следовать за ним.

Мы внутри.

Стоя в тихом алькове где-то в Палаццо Веккьо, Лэнгдон улучил момент и попытался сориентироваться. Перед ними перпендикулярно к алькову располагался длинный коридор. С левой стороны, на расстоянии от них эхом по коридору разносились голоса, спокойные и веселые. Палаццо Веккьо, во многом был похож на Здание Капитолия в Соединенных Штатах, был и достопримечательностью и правительственным офисом. В этот час голоса, которые они слышали, наиболее вероятно принадлежали гражданским сотрудникам, которые суетились, входя и выходя из офисов, и готовились к рабочему дню.

Лэнгдон и Сиенна медленно двинулись в направлении коридора и выглянули из-за угла. Конечно же, в конце коридора был атриум, в котором приблизительно дюжина правительственных сотрудников рассредоточились вокруг, потягивая утренний эспрессо и беседуя с коллегами перед работой.

— Фреска Вазари, — прошептала Сиенна, — ты сказал, что она находится в Зале Пятисот?

Лэнгдон кивнул и указал через переполненный атриум на портик, который открывал вход в каменный зал. — К сожалению, надо пройти через этот атриум.

— Ты уверен?

Лэнгдон кивнул. — Нам никогда не удастся пройти незамеченными.

— Они — государственные служащие. Мы им не интересны. Просто иди как будто имеешь к этому отношение.

Сиенна потянулась и мягко поправила пиджак Лэнгдона от Бриони и его воротник. — Ты выглядишь очень солидно, Роберт. — Она одарила его скромной улыбкой, привела в порядок собственный свитер и отправилась вперед.

Лэнгдон поспешил за нею, они оба целеустремленно шагали к атриуму. Когда они вошли туда, Сиенна начала говорить с ним на быстром итальянском — что-то о субсидиях фермерам — неистово жестикулируя во время разговора. Они придерживались внешней стены, держась на расстоянии от других. К изумлению Лэнгдона ни один сотрудник не обратил на них никакого внимания.

Когда атриум был позади, они быстро направились в коридор. Лэнгдон вспомнил шекспировскую театральную афишу. Озорной Пак. — Ты — настоящая актриса, — прошептал он.

— Мне уже доводилось играть, — машинально ответила она до странности далёким голосом.

Еще раз Лэнгдон почувствовал, что в прошлом этой молодой женщины было больше душевной боли, чем он себе представлял, и он испытал нарастающее чувство раскаяния в том, что впутал ее в эту передрягу. Он напомнил себе, что единственный выход в такой ситуации — просто пережить это.

Продолжай двигаться через туннель … и молись выйти к свету.

Когда они приблизились к галерее, Лэнгдон с облегчением понял, что с его памятью все в порядке. На маленькой табличке со стрелкой на углу была указующая надпись: SALONE DEI CINQUECENTO(ит.). Зал Пятисот, подумал Лэнгдон, гадая, какие ответы их там ожидали. Правду можно увидеть только глазами смерти. Что это могло значить?

— Возможно, помещение пока заперто, — предупредил Лэнгдон, когда они подошли к углу. Хотя Зал пятисот обычно посещают туристы, дворец в то утро ещё не был для них открыт.

— Ты слышишь это? — спросила Сиенна, резко останавливаясь.

Лэнгдон слышал. Из-за самого угла раздавалось громкое жужжание. Успокойте меня, что это не комнатный беспилотник. Лэнгдон осторожно выглянул за угол портика. В трёх десятках метров была на удивление простая деревянная дверь, которая вела в Зал пятисот. К досаде, прямо перед ними тучный хранитель музея вымученными кругами толкал перед собой электрополотёр.

Привратник.

Внимание Лэнгдона привлекли три знака на пластмассовой табличке у двери. Доступные к расшифровке куда менее опытному специалисту по символике, это были общеизвестные перечёркнутая видеокамера, перечёркнутая чашка и ещё парочка угловатых фигур — мужчины и женщины.

Лэнгдон взял инициативу на себя, быстрым шагом направившись к хранителю и перейдя на трусцу по мере приближения. Сиенна бросилась за ним, чтобы поддержать.

Хранитель посмотрел с удивлением. — Господа?! — И протянул руки, чтобы остановить Лэнгдона и Сиенну.

Лэнгдон с усилием улыбнулся мужчине — скорее, даже, сморщился — и указал на знаки у двери. — Туалет (ит.), — произнёс он сдавленным голосом. Это не было вопросом.

Хранитель музея мгновение поколебался, собираясь отказать им в просьбе, но в конце концов, видя, как Лэнгдон изображает перед ним недомогание, сочувственно кивнул и дал им знак проходить.

Когда они достигли двери, Лэнгдон быстро подмигнул Сиенне. — Сочувствие — универсальный язык.

Глава 35

Когда-то Зал Пятисот был самым большим залом в мире. Он был построен в 1494 году, чтобы предоставить зал для заседаний всему Consiglio Maggiore — Великому Совету республики ровно для пятисот участников — из чего зал почерпнул свое название. Несколько лет спустя, по воле Козимо I, зал был отремонтирован и существенно увеличен. Козимо I, самый влиятельный человек в Италии, выбрал в качестве куратора и архитектора проекта великого Джорджио Вазари.

Проявив исключительную изобретательность, Вазари заметно приподнял имевшуюся крышу, позволив естественному свету проникать внутрь через высоко расположенные фрамуги с четырёх строн помещения, что создавало элегантно организованное пространство для демонстрации лучших во Флоренции образцов архитектуры, скульптуры и живописи.

Пол этой комнаты всегда притягивал взгляд Лэнгдона, мгновенно сообщая, что это было необычное помещение. Каменный паркет малинового цвета, покрытый черной сеткой, придавал двадцати тысячам квадратных футов пространства атмосферу солидности, глубины и баланса.

Лэнгдон медленно перевел взгляд на дальнюю стену комнаты, где шесть динамических скульптур — Подвиги Геракла — были выстроены вдоль стены как боевая фаланга. Лэнгдон намеренно проигнорировал неоднократно опороченных Геракла и Диомеда, чьи обнаженные тела слились в нелепом поединке, включавшем в себя креативное «сжатие пениса», которое всегда вызывало у Лэнгдона раздражение.

Гораздо приятней на вид была захватывающая скульптура Микеланджело «Дух свободы», стоявшая справа и возвышающаяся в центральной нише южной стены. Высотой почти девять футов скульптура предназначалась для гробницы ультраконсервативного Папы Юлия II — Папы Ужасного (ит.) — правление которого Лэнгдон всегда считал ироничным, учитывая точку зрения Ватикана на гомосексуализм. Статуя изображала Томмазо Кавальери, молодого человека, в которого Микеланджело был влюблен большую часть своей жизни и которому посвятил более трехсот сонетов.