Жизнь Бунина и Беседы с памятью - Вера МУРОМЦЕВА-БУНИНА

«15 авг. 94, Павленки.

Солнечный ветреный день. Сидел в саду художника Мясоедова (наш сосед, пишет меня) в аллее тополей на скамейке. Безоблачное небо широко и свежо, открыто. Иногда ветер упадал, свет и тени лежали спокойно, на поляне сильно пригревало, в шелковистой траве замирали на солнце белые бабочки, стрекозы с стеклянными крыльями плавали в воздухе, твердые листья сверкали в чаще лаковым блеском. Потом начинался шелковистый шелест тополей, с другой стороны, по вершинам сада, приближался глухой шум, разрастался, все охватывал – и свет и тени бежали, сад весь волновался… И снова упадал ветер, замирал и снова пригревало».

Бунины переменили квартиру, переселились на Монастырскую улицу.

Вернулась домой и Варвара Владимировна. Она не знала, как ей быть? Боялась Ивана Алексеевича, знала, какой он бывает в гневе, ревности, когда его глаза, по определению Маши, становятся «нулями». Действительно, в подобные минуты он напоминал мне Сальвини в роли Отелло, так сверкали белки его глаз. И она терялась, как уехать из дому, избежав скандала? Прошел в этих колебаниях сентябрь, прошел и октябрь, а она все не находила подходящего случая.

Помогло внешнее событие. В Ливадии заболел Александр III. Все с волнением следили за ходом его болезни. Сколько было разговоров, обсуждений, споров. Варвара Владимировна во всем этом принимала горячее участие.

«20 октября ст. стиля в 2 ч. 45 минут смерть Александра III в Ливадии, – записал Иван Алексеевич. – Привезли в ПТБ 1 ноября, стоял в Петропавловском соборе до 7 ноября (до похорон)».

После смерти Александра III возникли упования на ослабление режима.

6

4 ноября была назначена присяга новому императору.

Все мужчины отправились в собор и в приходские храмы.

Варвара Владимировна, отпустив со двора прислугу, оставила странную записку: «Уезжаю, Ваня, не поминай меня лихом…» – и, захватив кое-что из своих вещей, бежала из Полтавы, а чтобы замести следы, заняла у друга-идеалиста денег на проезд в Петербург, объяснив ему, будто бы она хочет «поступить на курсы, а Ваня не соглашается…».

По возвращении домой братья увидели беспорядок в спальне и нашли записку…

Есть запись Ивана Алексеевича: «Вскоре приехал Евгений. С ним и Юлием в Огневку».

Иван Алексеевич на службу больше не ходил. Юлий Алексеевич беспокоился, когда он оставался один дома. Решил выписать Евгения, чтобы тот увез младшего брата к себе. Но и Евгений один не решился ехать с ним. Тогда друзья, посоветовавшись, устроили Юлию Алексеевичу отпуск, и в декабре братья двинулись в путь, не оставляя младшего ни на минуту одного.

Он настойчиво требовал, чтобы они остановились в Ельце. Старшие братья долго отговаривали его, но в конце концов уступили, и ему пришлось еще раз пережить на крыльце дома Пащенко тяжкую минуту. [15] Отворил ему дверь сын доктора и, волнуясь, резко сказал, что «адреса сестры они не знают, а родители не желают его принимать…»

Из Ельца братья поехали на Бабарыкино, в Огневку, где уже собралась вся семья Буниных.

…Легче всего было Ивану Алексеевичу с отцом, который без всяких слов умел его успокаивать, иногда брал гитару и тихонько напевал приятным голосом старинные русские песни. Только раз он сказал ему: «Помни, нет большей беды, чем печаль…» И в последние месяцы перед своей кончиной Иван Алексеевич очень мучился о последних годах жизни отца. Он представлял, в каких условиях он жил и в каких условиях застала его смерть среди снегов, без медицинской помощи, а болел он тем же недугом, каким и Иван Алексеевич. Вспоминал же он всегда его с несказанной любовью, восхищался его образным языком, считал, что он унаследовал от него свой художественный талант, повторял часто его слова: «Все в жизни проходит и не стоит слез…»

Мать, конечно, страдала за сына и много молилась. Один Евгений едва сдерживал свою радость, что эта «история кончилась». Юлий уговаривал младшего брата поехать в Петербург: «Необходимо тебе завести личные сношения с редакторами, ты уже печатаешься в толстых журналах, а с тобой никто не знаком…» Советовал на обратном пути побывать и в Москве, познакомиться с редакторами «Русской Мысли» и «Русских Ведомостей». «У тебя ведь есть, – говорил он, – новый рассказ, написанный летом, «Тарантелла» («Учитель»), и его следует устроить получше…»

Особенно уговаривать и не было нужды: Иван Алексеевич сам рвался из деревни. Несмотря на горе, он в это время с особенной зоркостью и остротой ко всему присматривался, – все его ранило с особой силой – и нищета деревни, и некультурность помещичьих домов, и какая-то отрешенность деревни от всероссийской жизни.

Удерживала его в деревне надежда, что он узнает о ней. И он оставался в Огневке до конца декабря, когда от нее пришло письмо, поражающее сухостью, какой-то неженской логичностью – точно она ушла из какого-нибудь учреждения, а не от близкого человека. Для меня ясно, что Лика – не Варвара Владимировна. На клочке бумаги Иван Алексеевич написал: «Лика вся выдумана». Только в самом начале Лика – девица Пащенко, но и то внешность ее приукрашена, приувеличен рост.

Критик Кирилл Зайцев правильно написал: «Существовала ли Лика? Такой, как она изображена в романе, – никогда. Но, переживая наново свою жизнь, поэт именно так ее увидал, – создал ее и наново влюбился в созданный им образ, – влюбился так, что испытывал блаженство и страдания любви и ревности».

Это верно. Он сделал Лику женственней, человечней. Повторяю, «Жизнь Арсеньева» не жизнь Бунина, а роман, основанный на автобиографическом материале, художественно измененном. Лика умерла, а Варвара Владимировна благополучно вышла замуж за Бибикова.

…Эти последние годы были ознаменованы в России неожиданными событиями: 1891 – голод; 1892 – холера; 1893 – начало переселенческого движения; 1894 – смерть Александра III и вступление на престол Николая II.

Полтавское земство, будучи передовым, горячо отзывалось на все это. Молодому человеку было о чем подумать, слушая различные мнения, принимая участие в спорах, обсуждениях. Это больше университета! За жизнь в Полтаве у него окрепла начавшаяся в Харькове любовь к Малороссии, по-нынешнему к Украине, которую он исходил и изъездил вдоль и поперек; бывал он со статистиком Зверевым на всяких опросах на местах, что позволило ему ознакомиться с населением и сравнить его с великорусским. Со Зверевым он ездил и на переселенческий пункт, откуда чуть ли не все село тронулось в далекий Уссурийский край.

Главное же, что дали ему полтавские годы, это увлечение толстовством, то есть возможность глубоко заглянуть в свою душу, подумать о Боге, о жизни и хоть недолго и не вполне – жить в духовно нравственном «послушании». Он скоро от толстовства отступил при одобрении самого Льва Николаевича, быстро понявшего, что это не для него.

За это время в Полтаве он снимался. Осталось три фотографии. О первой я писала. На второй фотографии, снятой в 1892 году, они стоят вдвоем – Варвара Владимировна в русском вышитом костюме, вероятно, в том, в каком он увидел ее впервые. Она облокотилась на балюстраду, полная, стриженая, в пенсне, что не гармонирует с ее нарядом, черты лица у нее правильные, взгляд твердый, уши крупные, шея короткая. Он стоит, заложив руки назад, в пиджаке, в крахмальной с отложным воротником рубашке, галстук маленький, черный. Прическа изменена на косой пробор, волосы пышные, глаза большие, грустные, тонкие усы. Всякий, взглянувши на этот портрет, почувствует, что эти люди очень разные и по восприятию жизни, и по своим стремлениям.

Третья фотография – группа. К Буниным приехала в 1893 году Сашенька Померанцева, вероятно, разошедшаяся с Шелиховым, и гостила у них. Может быть, ей хотелось тоже устроиться в полтавском земстве, а может быть, она была послана из Ельца посмотреть на семейную жизнь молодых Буниных.

Кроме нее, в группе стоит Юлий Алексеевич, еще худой, умное тонкое лицо, усы и бородка клинышком. Впереди сидят «Варварка» и Иван Алексеевич. Она с прошлого года похудела, лицо стало тоньше, и в глазах через пенсне чувствуется тревога. На ней шелковая длинная черная юбка с рюшем на подоле и светлая баска. На этой карточке она красивее, чем в русском костюме. Иван Алексеевич одет так же, как и на предыдущей фотографии, так же причесан, но лицо более возмужалое. Сидят они рядом, но как-то отдельно.

Варвара Владимировна недооценивала дарования Бунина и переоценивала одаренность Бибикова. Кроме того, тот был покладистым, ему был всего 21 год, и она чувствовала над ним свою власть, авторитет.

7

К Арсению Николаевичу Бибикову у Ивана Алексеевича не было не только злобы, но и дурного чувства.

Когда Бибиковы в 1909 году стали зимовать в Москве, то Иван Алексеевич встретился с ним дружески, несмотря на то, что вскоре после брака Бибиков написал такое письмо Ивану Алексеевичу, которое сам назвал «грубым и пошлым» и в котором сам искренне раскаивался, прося в следующем письме «забыть то, что можно забыть». Там же он писал: «Я протягиваю руку первый»…