Не уверен – не умирай! Записки нейрохирурга - Павел Рудич

Затем эта сестра рассказала, что дня три старушка отлеживалась. Потом выползла на огород. Увидела, что в ее отсутствие огород окончательно загубили. Взвыла и запричитала. Деда – прибила. Родственников разогнала и все так же, параллельно земле, стала все перекапывать и пересаживать. Все боли в сердце и одышка – прошли. Умирание было отложено до лучших времен.

Родственникам надеяться на наследование дома и огорода, я думаю, теперь не стоит. Старых людей, как антикварные часы, – лучше не ремонтировать: ломаются окончательно.

Anamnesis morbid

Зав абдоминальной хирургией, увидев толстяка, всегда говорит одно и то же:

– Вот ведь достанется такой кому-то на операцию! Намучается!

Я же, завидев лысый череп или стриженного под ноль, тут же начинаю мысленно чертить на такой голове схему Кронлейна и намечать линии разрезов для трепанации черепа.

Смертник-«лобник»

I

Смотрит на меня белыми глазами и молчит. Огромный такой парень, лежит, с трудом помещаясь на казенной койке, в тюремной больнице. Лежит он прямо на грязном лоснящемся матрасе. Такая же подушка – под головой. Скользкая трубка капельницы убегает куда-то под серое одеяло. Рядом, на тумбочке, жестяная миска с холодной кашей, из которой торчит вареный рыбий хвост.

Сопровождающий меня тюремный врач, поймав мой взгляд, сказал:

– Усиленное питание!

Пахнет гнилой капустой и моргом. Ловлю себя на том, что стараюсь ни к чему здесь не прикасаться – как в туалете плацкартного вагона. Вот ведь, думаю, твою мать, ну совершил человек преступление, наказали его по закону – лишили свободы. Но написано ли в этом законе, что человека надо наказывать еще и грязью, холодом, мерзкой пищей и жестокостью? Этот еще и заболел. Поди ведь и не лечили ни фига!

До постройки этой тюремной больницы заключенных с хирургическими проблемами содержали у нас, в областной больнице. На территории отделения урологии была оборудована палата-камера. Рядом с металлической дверью этой камеры всегда сидел солдатик внутренних войск с автоматом. Поверх формы его обязывали надевать белый халат и шапочку. Выглядел он уморительно!

Сестрички урологического отделения делали больным зэкам уколы, раздавали лекарства. Они утверждали, что заключенные – самые дисциплинированные и любезные больные. Однажды, чтобы тем было не скучно, сестры принесли им радиорепродуктор. Было такое чудо техники: втыкаешь в розетку «радио», и дундит оно тебе целый день про успехи на полях, мартеновских печах и о Большом театре с лебедями. Зэки этот прибор разобрали и сделали кипятильник. Стали варить чифирь. Чай им приносили все те же сердобольные сестры.

Когда построили при «зоне» больницу, многие наши врачи ушли туда за большими деньгами. За «гробовыми». По старой дружбе они частенько обращались за помощью к нам, врачам областной больницы.

Вот и об этом больном позвонили мне домой:

– Понимаешь, здоровый такой лоб, все на голову жаловался и на зрение. Мы думали – мульку гонит. А он выдал судороги на целый час и так с тех пор три дня – без сознания. Но дышит хорошо и давление держит. Взял бы ты своего чудо-офтальмолога, да и посмотрели бы мужика.

– А до нас что – не довезти?

– Какой там! Да и начальство лагеря не разрешит. Он особо опасный, «полосатик». Ему надо усиленную охрану выделять на перевозку, на содержание в больнице. Нет, исключено! И потом: может, он все-таки притворяется?!

Приехали мы с Генрихом в тюрягу. Нейроофтальмолог Генрих посветил своей лампочкой через стеклышко больному зэку в глаза и присвистнул:

– Он в самом деле не видит: двухсторонняя атрофия зрительных нервов!

Стал и я стучать и слушать. Кома I. Речевой продукции – нет, сам на обращенную речь – не реагирует. Зрачки разные: левый шире правого. Лицо – асимметричное. Движений в правых конечностях – нет. Ультразвуковым доплером я определил, что мозг смещен на 11 мм слева направо. Есть-таки в голове какой-то «объем»! Может быть – гематома, может быть, опухоль или абсцесс. Спешить надо, однако.

Спрашиваю у местных медиков:

– Его по голове не били? Сам не падал?

Местные такие предположения отвергли:

– Кто ж такого амбала ударит? Да он и сидит в одиночке. Даже гуляет один. Нет, все постепенно развивалось.

– А давно он у вас?

– Второй месяц. Собирались его как раз в Вологодскую область переводить, и вот – на тебе!

– А зачем переводить?

– Так наших там расстреливают, в Вологодской…

Томографов тогда не было категорически. Даже о возможности существования такого аппарата мы не догадывались. Верхом диагностики считалась каротидная ангиография.

Четыре услужливых зэка снесли на носилках нашего больного в черный погреб: рентгеновское отделение в тюремной больнице устроили почему-то в подвале. Уложили на рентгеновский стол. Рентгенолаборант «прицелился» в голову больного, как для снимка черепа. Под местной анестезией проткнул я больному левую сонную артерию, провел в нее как можно далее специальную иглу и, вводя нужное количество контрастного вещества «верографина» шприцом в артерию, крикнул рентгенолаборанту: «Ток!» Аппарат зажужжал и щелкнул. Готово!

На двух снимках получили мы изображение артерий левого полушария мозга. Артерии были грубо смещены с места их нормальной проекции. И (редкая удача!) стали видны сосуды самой опухоли!

Когда мы вернулись в ординаторскую хирургического отделения, там уже собралось лагерное начальство.

– Ну, доктор? Что будем делать с душегубом? – спросил меня чин в погонах полковника.

– Оперировать будем. И чем скорее, тем лучше. Ему уже голову бреют. У больного опухоль левой лобной доли. Опухоль, по всей видимости, – доброкачественная, но грубо смещает мозг. Удивляюсь, почему он до сих пор жив!

– Оперировать… Может выжить?

– Трудно сказать. Чем дольше человек в коме, тем хуже результат. Но случаи такие бывали, и не раз. Большинство – выживает.

– Да не надо, доктор, ему выживать! Ему уже приговор вынесен – расстрелять. Его ходатайство о помиловании – отклонено. Хотя можно и отпустить… Родственники растерзанных им девочек его на куски порвут! Тут такое вокруг зоны творилось, когда его к нам привезли! Случай тяжелый? Так напишите, что операцию он не перенесет, и дело с концом! Пойдем к нам (чин брезгливо окинул взглядом убогую ординаторскую), закусим чем бог послал, выпьем! Ну?!

– Зачем тогда меня вызывали? Решили бы все сами, со своими докторами…

– Со своими докторами мы еще поговорим!

Тут в разговор вмешалась Устинья Федоровна. Здоровая такая бабелина. Раньше она работала у нас в общей хирургии. Потом ушла в «зону» и стала у них главной по медицине (не помню, как она у военных называлась):

– Доктор наш все верно сделал! Вы, Сергей Петрович, забыли, как нас всех, а больше всех – вас, дрючили, когда смертник Аист, коньки отбросил?! Это же ЧП по всему министерству – смерть приговоренного к «вышке» на «зоне»! Вся эта мелкая шелупонь мрет пачками, и хоть бы хны! Пишем, пишем, а ни лекарств, ни оборудования… Но не дай бог «смертнику» умереть – комиссиями замучат!

Начальник скис и стал боком, как краб, выбираться из-за стола. Свита тоже зашевелилась.

В дверях полковник остановился и спросил у меня:

– Думаете, если он поправится, он вам спасибо скажет? Когда его здорового на расстрел поведут? Да проклянет он вас! А проклятия смертников – сбываются. Всего хорошего!

С этими словами начальство удалилось.

– Упыри! – прошипела им вослед Устинья.

И, уже обращаясь к вызвавшему меня доктору, весело сказала:

– А тебе, Аркаша, век не аттестоваться! Не примут тебя в ВВ!

Вместе с Устиньей мы пошли в операционную. Юркий зэк-санитар с повадками наркомана принес бахилы и, бережно поместив в них ножища Устиньи, завязал тесемки на ее щиколотках кокетливыми бантиками.

Я его помощь отверг.

– Ну и зря! – хохотнула Устинья. – Он теперь долго переживать будет и думать, чем это он нам не угодил! Знаешь, как они за свое место держатся?! Языком готовы пол в операционной вылизать! Но больше трех месяцев все равно не удерживаются… Тут такие нравы!

Опухоль удалилась очень прилично. Даже кровь не переливали.

В конце операции Устинья сказала:

– Эта опухоль ведь не один год росла?

– Конечно, не один. Лет пять, а то и более.

– Слушай! Так он, может быть, потому и зверствовал так, что у него опухоль в мозгу была? Лобная доля, и все такое…

– Не знаю. Лобники бывают, чаще всего, или тупые и малообщительные, или эйфоричные и дурашливые. До сих пор не встречал я убийц с опухолями лобных долей. Этот – первый.

– Но все-таки… Адвокатам есть тут за что ухватиться.

– Вам теперь – виднее. А как это делается? Приговор есть, помилование отклонено… Кто будет хлопотать, возиться?

Когда мы после операции пришли в ординаторскую, Генрих уже спал, укрытый казенным стеганым халатом. На столе стояли недопитые бутылки со спиртным.