Сосуды тайн. Туалеты и урны в культурах народов мира - И. Алимов

То ли дело тундрюки — при любой погоде во чистом поле оправляются, и хоть бы что. Аж завидки берут. Веселые ребята. Примерно раз в месяц съезжаются к комбинату на снегоходах, в воздух из берданок палят, и орут хором: «Русский, волка позорная, уходи свой Россия, оккупанта-мпериалиста, твоя мама фак, рашен гоу хоум!». Комбинатские тут же им пару рюкзаков огненной воды — нна! Аборигены водку хвать, и обратно в тундру. И все жутко довольны. Вот тоже загадка природы — на водку у начальства всегда деньги находятся. А канализацию специальную высокоширотную в городе положить — нехватка оборотных средств.

Есть, конечно, вариант нарубить в мерзлоте выгребных ям, чтобы весь город туда с ведерками бегал. Но вы сами представьте, сколько придется людям за дискомфорт приплачивать, и как дружно они от такой жизни алкоголизмом заболеют. Весело, да — выскакиваешь из подъезда с ведром дерьма, полным до краев, вокруг минус шестьдесят, в организме ни грамма… Нереально. Психика не выдержит. Мы ж не первопроходцы какие, а простые трудящиеся.

Короче говоря, чтобы городская фекальная система работала, в ней должно идти непрестанное шевеление. Которое нужно как-то обеспечивать. То есть: пробки выявлять и немедленно пробивать.

Чем и занимается акционерное общество закрытого типа «Конструкторское Бюро Сикорского».

Я сначала хотел контору назвать просто, как в том анекдоте: «Сливочная». А потом думаю — какого черта? Работа серьезная, ответственная, инженерного подхода требует… И вообще я парень с юмором. Вроде бы.

— А что за зверь удивительный в аквариуме? — полковник огляделся, и на жабиуса толстым пальцем указывает.

— Жаба, — говорю. Без неуместных комментариев.

Вообще-то наш зверь — Жабиус Говениус Рекс. Из-за него Михалыч с перепугу сознание потерял, когда Жабиус прямо ему на ногу выпрыгнул. Увлекаемый бурным потоком. Из очка в женском туалете достославной городской администрации. Как он в нашу канализацию угодил, как там выжил — загадка. Обогрели зверя, приютили. Гордимся теперь. Директор комбината по части рептилий малость двинутый, у самого игуана дома живет, так он на нашу жабу специально глянуть приезжал. Долго рассматривал, языком цокал, а потом сказал: «Надо же, и цвет-то какой, прям маскировочный!» А какой еще может быть цвет, если наш жабиус, научно выражаясь, чистой воды — точнее уж чистого дерьма — канализационный эндемик?..

— М-да, — говорит полковник, разглядывая жабиуса. — Издалека везли? Африка, небось?

— Вроде того, — соглашаюсь. Один черт. Либо у меня денег куры не клюют, либо я враль записной. И то и другое для налогового полицейского, считай, чистосердечное признание в воровстве.

Вот положение дурацкое! И знаю ведь точно, что ничего криминального полковник у меня не нароет — все равно сердчишко ёкает. Эх, испортило русских засилье бюрократии, трусами сделало. Недаром мы нет-нет, а тундрюкам позавидуем. В «Макдональдс» на снегоходе… Да-а.

И тут слышу — дизеля. Урчат на подъеме, тяжелое волокут. Так это же цистерны! Громадные цистерны с подогревом, дерьмо с Космонавта Мельника на регенераторную везут. Аккурат мимо ангара нашего. Ур-ра-а! Ничего выдумывать не надо, так и скажу полковнику — да вот откуда запахи…

А полковник в это время достает платок, зажимает им нос и теперь уж совсем не в переносном смысле хрюкает:

— Ладно, приступим.

Только приступить у нас не выходит, потому что один из дизелей вдруг надсадно взрёвывает у самого крыльца, будто ангар таранить собрался. Правильно сориентировать московского гостя, подготовить к встрече с бригадой, я не успеваю. За стеной раздается жуткий грохот, и сквозь неплохой уплотнитель на двери кабинета пробивается такая вонища, что даже мой тренированный нос морщится. Дезинфекция, она похлестче дерьма будет раз в десять.

— А это что еще такое?! — Выше платка москвич заметно наливается кровью.

— А эт, уважаемый, — говорю, — вернулась с работы бригада пробойников!

«Хрен ли нам теперь?» — сказал бы в такой ситуации мэр. Вот и мне уже — не хрен.

— Ко-о-го бригада?!

И тут парни вваливаются в кабинет. Впереди Кузя со своим дёргающимся глазом.

— Пробили! Игорь, мы ее пробили!!!

Полковник уже не краснеет, а напротив, бледнеет. Ребята все, как один, в списанных армейских боевых скафандрах, только шлемы поснимали. А у Кузи в левой клешне — его любимая пропыра. И машет он ею в воздухе довольно опасно.

В общем, зрелище то еще.

Вонизьма тоже не дай бог.

Полковник сидя обалдевает. Впрочем, мне сейчас не до него, я смотрю на ребят, оцениваю, в каком они состоянии. Вроде ничего. Растут парни. Великая штука трудотерапия, если грамотно ее применять.

Тишка мне издали кивает, отстегивает варежки и лезет к аквариуму жабиуса кормить. Михалыч пытается вперед пролезть, оттереть от меня Кузю и одновременно пропырой в ухо не схлопотать. А Кузя знай себе лопочет, рассказывает, как замечательно они сегодня пробили. Я его речь довольно хорошо разбираю — привык за пять лет, ёлы-палы, — но как раз сегодня меня сомнения одолевают. Потому что дешифровка кузиного лепета следующая: когда парни уже всякую надежду потеряли осилить затыку, вдруг родилась блестящая идея. Не продавливать, а бить.

Изобретатели хреновы, они взяли Кузю за ноги, и головой вниз с пятиметровой высоты в магистральную трубу бросили! А он пропыру в клешнях зажал, перед собой выставил… Ну, и вонзился в мерзлую какашку. И таки расшевелил ее.

«Пропыра» — это Кузя сам название выдумал. Четыре лома, сваренных вместе пакетом, и на конце железяка от топора-колуна, самого здорового, какой смогли найти. У нас, конечно, не только ручной пробойный струмент, техника всякая самопальная тоже имеется, но когда нужно в тесном коллекторе затыку расковырять, лучше пропыры ничего не придумаешь. А в боевом скафандре экзоскелет и сервоприводы, мы это дело слегка усилили — знай себе дерьмовую мерзлоту пыряй и в ус не дуй. Конечно, вместо штатных перчаток ставим варежки-клешни, иначе струмент не удержишь. Пять штук мне скафандров комбинатские снабженцы добыли, не знаю уж как, но вроде по закону все, списанная амуниция.

— Послушайте, Сикорский… — Глаза у полковника совсем освиневшие. — Это что за сборище дебилов? Вонючих… Чем ваше так называемое «бюро» занимается?!

А у меня вдруг настроение приподнялось, ведь живы-здоровы парни, да еще затыку пробили. Задача выполнена, любимый город может гадить спокойно. Так чего мне бояться? Ну и отвечаю я москвичу:

— Известно, чем заниматся. Вертолеты строит!

Тут-то Михалыч шутку и испортил.

У Михалыча самый высокий в бригаде ай-кью. Под семьдесят. Но когда на тебе боевой скафандр, кустарными способами приспособленный для работы в замерзшем дерьме по уши, голова умная — только полдела. То есть ты догадаешься, наверное, что координация движений у твоей одежки больше не военная. И честь отдавать начальству не станешь — побоишься граблей в шлем себе въехать так, что вмятина останется. А вот если нужно, допустим, Кузю излишне возбужденного обойти… Михалыч неловко поворачивается, задевает полковника и роняет его на пол вместе со стулом. Прямо сносит.

Полковник не кричит, а визжит — свинья она и в тундре свинья, — ему больно, его приложила бронированная махина в десять пудов. Кузя перепуганный отпрыгивает в сторону, роняет пропыру — вот уж повезло! — и таращится на полковника, словно тот не со стула, а с Луны свалился. «Кузя!» — зову я, мне важно отвлечь парня, у него была раньше манера от страха закрывать лицо руками, а клешни-то он не снял, никак я их не отучу, чтобы, отстегнув шлем, первым делом свинчивали клешни…

— Не-е-т! — ору.

Это Михалыч, намеренный исправить ошибку и загладить вину, нагибается и хватает полковника выше локтя страшной железной варежкой с усилителями.

— Звините-пжалста-я-больше-не-буду! — выстреливает наш умник покаянную фразу, которую еще в первой группе интерната на всю жизнь затвердил.

Конечно, Михалыч хочет полковника на место посадить, легко и непринужденно, будто ничего и не было. Он сейчас двоих таких кабанов на одной руке поднимет. Сжимается варежка.

— Сто-о-ой!!! Все назад! — кричу, а сам прикидываю, мне как, уже сегодня в коллекторе утопиться, или погодя чуток?

Полковник живучий оказался. Вырвался и прямо на трех костях, не переставая выть, из кабинета бросился, головой дверь вышиб, и куда-то ускакал.

В тундру, раны зализывать.

Тишка в наступившей тишине произносит:

— Н-ну, мэ-мэ-мэ… Михалыч. Н-ну, ты и мэ-мэ-мэ… Идиот.

Это значит, он Михалыча осуждает, но слегка. Они когда хотят кого-то всерьез оскорбить, говорят «у-о». Еще одна привычка интернатовская.

У Тишки ай-кью вообще нет. Он тесты проходить отказывается, и все. Обходными путями ему полтинник насчитали. Занизили, думаю.