Дерево дракона - Виктор Каннинг

– Но Миетус чудовище, – сказала она. – Неужели было необходимо убивать этого несчастного солдата?

– Да, необходимо, – резко возразил Хадид. – А ты считаешь, было бы лучше, если бы он вернулся и рассказал, что видел трех подозрительных людей? Не говори глупостей. – Эти слова Шебир произнес резко, даже не глядя в ее сторону. Он не был, как Моци, доволен ходом событий, ему было все равно.

Мэрион смутно припоминала лицо этого капрала, она видела его на посту у входа в башню. Теперь этот человек мертв.

И как плохо, что она может с таким равнодушием думать об этом. Но она привыкла к подобным мыслям, научилась воспринимать смерть почти так же, как Хадид и Моци. Существует определенный барьер, переступив который человек становится невосприимчив к горю и потрясениям. Единственное, что ему остается, это злиться на себя и собственное безразличие… Это все, чем он может заменить подлинные чувства.

– Так что же, значит, будут и другие смерти?

– А почему вы спрашиваете? – Моци пристально посмотрел на нее, потом перевел взгляд на часового, чтобы убедиться, что их не подслушивают.

– Потому что я знаю Миетуса. Я допускаю, что ваш план вполне удачен, хотя и не прошу вас посвящать меня в его подробности, ибо понимаю, что вы все равно ничего мне не расскажете. Но любой, даже самый лучший план, если его будет осуществлять Миетус, будет сопровождаться неоправданной жестокостью и насилием. Вы же знаете это.

– Интересно, а кого бы вы тут хотели спасти? О ком так беспокоитесь? – спросил Моци, сверля ее взглядом и вспомнив, как майор Ричмонд прикрывал рукой трепетавшую на виске жилку.

Интересно, заметила она тогда, что с ним происходило? Может, и не заметила. Иногда женщины бывают на удивление слепы, а чаще просто прикидываются, что ничего не замечают.

– Они англичане, – просто сказал Хадид. – С какой стати мы должны кого-то спасать?

Мэрион гордо выпрямилась:

– Я была с вами раньше, и я с вами сейчас. Никто не может подвергнуть сомнению мою преданность. Но… – Она с вызовом посмотрела на них. – Мне противно убийство. Иногда даже начинает казаться, что вас совсем не интересует судьба Кирении.

Разве вы не желали мирного будущего своей стране? Разве не за него мы боролись? Но теперь я думаю, что вас интересует одна лишь борьба. Вы находите в ней удовольствие. И когда добьетесь того, чего хотите, для Кирении, то почувствуете себя ненужными и потерянными.

– Ты просто дура, – спокойно проговорил Хадид.

Мэрион плотно сжала губы, пытаясь сдержать гнев.

– А ты? По-моему, и для тебя не трудно найти название.

Хадид дернулся в ее сторону, но Моци положил руку ему на плечо и улыбнулся:

– Ни к чему сейчас оскорбляться и обижать друг друга. Мэрион права. Когда ты сражаешься, то не можешь думать о чем-либо еще, и настоящий мужчина не может не получать удовольствия от борьбы. Только было бы неверным полагать, что нам безразлично будущее Кирении и что мы считаем в порядке вещей убить человека безо всякой причины. Смерть этого солдата вызывает сожаление, но она была необходима.

– И когда же состоится побег?

– В наши планы вовсе не входят новые жертвы, поверьте.

Но нельзя сделать вино, не раздавив виноград.

– Тогда пусть это произойдет скорее. И будем надеяться, что Миетус поймет то, что вы сейчас сказали.

Слова ее прозвучали строго и властно, вызвав гнев у Хадида, он снова дернулся, но Моци, удержав его руку, проговорил:

– Вы говорите все это с определенной целью?

– Да, и вы это знаете. Я уже сказала, что мне противно кровопролитие, но я скажу больше. Мне противны вы оба и ваша Кирения, но я останусь с вами до конца. Я любила Кирению и делала для нее, что могла. Я сделала для нее даже больше, чем другие, и ничего не просила взамен… Но я не могу жить прошлым. Теперь я вижу, что мне не надо было ехать сюда.

– Ваше пребывание здесь очень важно. Люди во всем мире восхищаются вами, – сказал Моци.

– Однако всему приходит конец. Только здесь я поняла это.

Когда мы вернемся в Кирению, я оставлю вас. Я буду вам уже не нужна, уеду в какую-нибудь далекую страну, пусть обо мне забудут. – Она была возбуждена и слегка дрожала, удивленная собственным неожиданным признанием. Она видела, как Хадид в гневе закусил губу, зато на невозмутимом лице Моци играла слабая улыбка, и Мэрион отчетливо понимала, кто из них двоих по-настоящему опасен. Но то, что она сказала, было сущей правдой: ей было противно все, теперь она поняла это окончательно, ощутив вдруг смертельную усталость. Кирения – прекрасная страна; вместе с нею в их власти оказались судьбы тысяч простых людей, но в их руках эта страна превратилась в нечто страшное и грязное, кишащее жестокостью и насилием…

И вот только теперь она смогла отогнать от себя тень этих двоих, заслонявших от нее правду. И захотела другой жизни, в которой не будет места всей этой грязи.

Тихим голосом, в котором слышалась откровенная угроза, Хадид проговорил:

– Если ты предпримешь что-нибудь против нас, тебе не жить.

Мэрион презрительно рассмеялась:

– Подходящий случай перерезать мне горло, не правда ли?

Ну что ж… Только уверена, ты не способен на это. Уж кто бы мог сделать это, так только Моци. Чтобы убить женщину, нужно иметь смелость.

Моци встал между ними:

– Ваши требования справедливы. Вы много сделали для нас.

Потерпите, осталось недолго. Когда мы вернемся в Кирению, вы получите свободу. Мы будем великодушны и не станем держать вас. А теперь давайте закончим этот разговор – часовой смотрит на нас. Даю вам слово, что по возвращении в Кирению вы получите свободу.

Он повернулся и медленно пошел вдоль парапета. В каждой правде, думал он, есть только доля правды, остальное обман. И меньше всего ему хотелось обманывать эту женщину, но он твердо знал, какая свобода ожидает ее в Кирении.

Он снова вспомнил ее слова, в которых эмоции преобладали над рассудком. Он представил себе ее стройную, негнущуюся, как кипарис, фигуру и никак не мог взять в толк, как мог Хадид за два последних года ни разу не прикоснуться к ней.

А он сам оба этих года мечтал о ней, ибо никто из мужчин не мог бы понять ее лучше, чем он. Женщина не в состоянии жить прошлым. Ей нужно цвести, давать новые побеги. Сейчас он пожалел, что вернулся в свою комнату в ту ночь, после того как впервые вышел на связь с Миетусом.

Поднявшись на галерею, Джон увидел всех троих. Моци стоял в дальнем ее конце, ближе к Флаговой башне, курил и смотрел на море. Хадид Шебир, закинув ногу на ногу и держа на коленях книгу, сидел возле амбразуры в середине парапета. Одну за другой он поглощал книги, составлявшие скромную библиотеку форта, читая без разбора все, что попадалось под руку. Мэрион Шебир стояла возле Колокольной башни, облокотившись о парапет и глядя на узкую полоску пляжа.

Майору показалось подозрительным, что троица разбрелась по разным углам.

Он подошел к часовому, и тот вытянулся по струнке.

– Как дела? Все в порядке?

– Так точно, сэр.

– Хорошо. Можете встать вольно. А где Абу?

– Он в башне, сэр. Помогал повару и только что вернулся.

– А как поживают наши друзья? – Джон кивнул в сторону парапета.

Часовой улыбнулся:

– Как обычно, сэр. Правда, мне показалось, они только что повздорили. По-моему, миссис Шебир чем-то огорчила своего мужа.

Джон улыбнулся:

– Да, жены обычно имеют такую привычку.

Джон направился вдоль парапета, видя впереди стройную спину Мэрион Шебир и ее слегка ссутуленные вперед плечи.

Она была обута в белые сандалии. Но сегодня он уже мог смотреть на нее спокойно, без волнения. И слава Богу. Так ему было легче. Сейчас он видел в ней всего лишь отдаленный, чуждый персонаж, а не трепетный женский образ из его собственного будущего. Правда, теперь он не сомневался, что как только вернется в Англию, то обязательно женится. Когда-нибудь и у него будет женщина, и она тоже будет стоять вот так, облокотившись о парапет, и жарким солнечным утром он подойдет к ней, зная, что эта женщина принадлежит ему… Где это будет? В Антибах? Или в этом крошечном, уютном местечке Эгебель? Жаркое солнце, запах хвои, море, сверкающее на фоне красноватых скал…

Он подойдет к ней, обнимет за плечи, а она молча повернется и улыбнется ему, и им не надо будет никаких слов. Последние несколько дней этот безымянный образ все чаще и чаще возникал перед ним. Не имея определенного лица, он выливался в тысячи разных образов, будоража фантазию… Порой его даже смущала яркость видений, посещавших его… То ему представлялось, как они вдвоем прогуливаются по оранжереям Сорби-Плейс, и она восхищается пышностью цветущих гвоздик, посаженных заботливой рукой старого Джонсона, и растроганный старик срезает для нее одну, «Королевскую малиновую», а она, поднеся ее к лицу, с наслаждением вдыхает пряный аромат цветка… То ему отчетливо виделось, как они спорят, обсуждая, как переставить мебель в гостиной. Но даже в этих ссорах была какая-то спокойная безмятежность. Образ этот продолжал оставаться безымянным, не зажигая в нем страсти. Страсть подразумевалась сама собой.