Василий Голицын. Игра судьбы - Руфин Гордин

Но сила ненависти к Петру, к Нарышкиным ослепила ее. Ослепили ее и семь лет правления, прозвание великой государыни, монета с титулованием, царский выезд, земные поклоны. Ослепила власть. Власть стала величайшим искушением. Ради власти она готова была терпеть все напасти. На пути к ней стоял Петрушка. Его следовало уничтожить. Как? Поначалу изводом.

Софья стала помаленьку искушать преданного ей Федора Шакловитого. Того же ослепила страсть к ней, и он уловил ее сокровенное желание. И с мужицкой прямотою взялся его исполнить.

Федор сколотил возле себя кружок преданных ему стрельцов.

Тут надо сказать, что стрельцы, а потом надворная пехота исстари пользовались многими привилегиями и отличиями. Явленные еще в 1552 году во времена Ивана Грозного при взятии Казани, они вскоре стали привилегированным войском. На Москве обычно бывало до двух десятков стрелецких полков по 880–1000 человек в каждом. Один из них именовался Стремянным и составлял почетную стражу царя. За свою службу они наделялись деньгами, хлебом, солью и сукном на платье. На вооружении у стрельца была пищаль, сабля и бердыши, одеты они были однообразно — в длиннополый нарядный подпоясанный кафтан, бархатную шапку с собольей опушкой и сафьянные сапоги. Особенно жаловал их царь Алексей Михайлович — при нем наряд стрельцов стал еще пышней, а вольности еще свободней: они могли держать лавки, заниматься ремеслами и торговлей.

И вот Шакловитый стал наущать своих верных: коли царь Петр с Нарышкиным возьмет силу, придет конец стрельцам и их вольностям, их заменят потешные, а стрельцы будут сосланы в окраинные города, в Сибирь, а то и подалее.

— Судите сами, братия, хорошо ли нам будет? Всем: и мне, и некоторым боярам, которые за нас стоят.

— А что делать-то? — спросил Михайла Петров.

— Смекайте сами, — отвечал Шакловитый. — У нас с вами одна радетельница и защитница — благоверная царевна Софья Алексеевна. Коли она заняла бы престол, жить бы нам — не тужить. А царь Петр устроит нам перевод. Мотайте на ус…

Мотали. Тем временем к Спасским воротам Кремля было прибито подметное письмо. В нем объявлялось:

«Злоумышлением некиих людей из потешных полков решено близкою ночью напасть на царя Иоанна Алексеевича и его супругу царицу Прасковью, казнить их смертию, равно извести весь корень Милославских, дабы им более на Москве не быть, а допреже всех царевну Софию Алексеевну, яко противницу царя Петра… Православные, коли услышите набат, бегите спасать благоверного царя и царевен, а мы тож поспешим вам в помощь…»

Царевне Софье немедля принесли извет. Она велела призвать князя Василия и начальника Стрелецкого приказа Федора Шакловитого.

— Ну что делать-то будем? — вопросила она, стараясь придать своему лицу выражение озабоченности.

— Как что? Велю караулы усилить. Четыре сотни верных поставлю в Кремле с заряженными пищалями, да еще три сотни на Лубянке.

— Пустое, — отозвался князь Василий. — А впрочем, твое дело. Кабы только они, твои люди, не учинили каких-либо бесчинств. Только ты, Федор, не переусердствуй.

— Какое там! — отвечал с раздражением Шакловитый. — Мне эти потешные, как кость в горле.

— И мне, — сказала царевна. — От них опасность исходит. Особливо нам, Милославским.

— Опасаюсь я другого, — сказал, поджав губы, князь Василий. — Не повторилось бы кровавое побоище. Как почуют стрельцы, что они снова опорою служат, так и размахаются.

— Больно ты опаслив, — усмехнулся Федор. — Я при них стоять стану. А потом и мы свои меры примем…

— Какие это меры? — полюбопытствовал князь.

— А вот такие, — загадочно отвечал Шакловитый. И со значением глянул на Софью. Она наклонила голову.

Глава десятая

Набат!

Не верь чужим речам, верь своим очам!

Берегися бед, пока их нет.

Лев хоть и спит, а одним глазом бдит.

Море, что горе, — и берегов не видать.

Царь имеет прекрасное место для постройки кораблей в получасе от Архангельска… Все корабли, приходящие в город и выходящие из него, проходят через него. Тут находилось много кораблей на якорях, поджидавших другие корабли, возвращавшиеся на родину… На реке у оконечности берега можно видеть корабль совершенно готовый, но палуба которого еще не окончена. Селение в стороне называется Соломбаль.

Что до города Архангельска, то он лежит на северо-запад от Московии, на северо-восток от р. Двины, впадающей в Белое море, в шести часах от него. Город расположен вдоль берега реки на три или на четыре часа ходьбы, а в ширину не свыше четверти часа. Главное здание в нем есть палата или двор, построенный из тесаного камня и разделяющийся на три части. Иностранные купцы помещают свои товары, и сами имеют для помещения несколько комнат в первое отделении… Входя в эти палаты, проходишь большими воротами в четырехугольный двор, где по правую и левую стороны расположены магазины. Наверху длинная галерея, на которую ведут с обеих сторон лестницы… Несколькими ступенями восходишь на длинную галерею, где на левой руке помещается приказ или суд, а внизу его дверь, выходящая на улицу. Судебные приговоры исполняются в этой же палате…

Кремль, в котором живет правитель (воевода), содержит в себе лавки, в которых русские во время ярмарки выставляют свои товары. Кремль окружен бревенчатою стеною, простирающейся одной частью до самой реки. Что до зданий, все дома этого города построены из дерева, или, лучше сказать, из бревен, необыкновенно на вид толстых, что кажется чрезвычайно странным снаружи для зрителя… Улицы здесь покрыты ломаными бревнами и так опасны для проходящих по ним, что постоянно находишься в опасности упасть, вдобавок в городе находятся беспорядочно разбросанные развалины домов и бревна после пожара. Но снег, выпадающий зимою, уравнивает и сглаживает все…

Чем-то тяжелым заколотили в дубовые ворота. Колотили долго: стража спала мертвым сном.

— О черт! — выругался сержант Чирков, с трудом разлепив глаза. Накануне они изрядно выпили, а потому сон был тяжел. Он приподнялся на своем ложе и прислушался. Грохот повторился.

— Побудят царя и царицу, лешаки! — пробурчал он, вставая, и стал тормошить остальных, спавших вповалку на ворохах сена. — Сенька, Васька, Митька, подымайтесь. Кого-то черт принес! — Подымались тяжело, с бранью. Тем временем сержант, привалясь к воротам, гудел:

— Чево надоть, лешаки? Государей разбудите!

— Буди, буди, благоверного! — глухо отозвались снаружи. — Беда грядет!

— Погодь. Сейчас отопру, — сон мигом слетел. Сержант запалил факел и распахнул тяжелые ворота. — Кто такие? Сказывай, что за беда?

— Пятисотый Стремянного государева полка Ларивон Елизарьев я. Со мною товарищи мои Мельнов и Ладогин. Федька Шакловитый задумал нынче ночью извести государя нашего и государыню царевну Наталью Кирилловну. Собрал душегубов своих в поход на Преображенское! Мы верхами гнали — упредить злодейство.

— Эге ж! Стой тут — побужу государя.

Сон Петра был чуток. При первом же стуке в дверь он вскочил и прислушался.

— Эй вы! Слышите? Стучат. — Денщики, спавшие у порога, поднялись. — А ну, откройте. Что там?

При неверном свете факела показался сержант Чирков, за ним — побуженный капитан Люден, голландец.

— Государь великий, вели бить в набат, — выговорил сержант.

— Что? Что такое?

— Вот, — и Чирков вытолкнул вперед Елизарьева. — Доложь!

Петр всмотрелся. Протер глаза и снова уставился на пятисотного:

— Елизарьев? Ларион? Ты? Что стряслось?

— Я, великий государь. Открыл я с товарищи злодейский умысел Федьки Шакловитого. Собрал он давеча людей верных, Цыклера и других, и почал подговаривать. Нынче, говорил, ночью поведу полк на Преображенское, на гадючье, сказывал, гнездо. Истребим Нарышкиных, медведицу с медвежонком, да провозгласим царицею радетельницу нашу, царевну Софью Алексеевну. И наступит для нас благодатное житье. Вот мы и подхватились — упредить.

Петр переменился в лице.

— Мельгунов, беги на конюшню, выводи моего гнедого. А ты, Чирков, ступай разбуди Гаврилу Головкина.

Как был, в исподнем, Петр выкатился во двор, успев крикнуть:

— Да побудите матушку, пущай мигом соберется со своими девицами, сестрицу Наташу прихватите! Заложите две кареты и гоните за мною. В Троицу! Подымите людей да готовьтесь к обороне! Елизарьев, Ларион, ты со своими возвращайся, подыми полк да веди его к Троице тож.

К нему подвели коня. Петр закинул длинную ногу, не попал в стремя и так с одною ногой, вздетой в стремя, а с другой болтавшейся вынесся за ворота. Напоследок крикнул: