Джордано Бруно и генезис классической науки - Б Кузнецов

"Свод метафизических терминов" определяет intellectus следующим образом. Все, что ratio постигает с помощью дискурсивного мышления, рассуждения, аргументации, все это интеллект охватывает одним взглядом просто с помощью интуиции (simplici quodam intuitu).

Отметим, что здесь появляется новый термин - интуиция. Понятие же mens, которое в данном случае следует переводить как дух, постижение, стоит выше интеллекта и всего познания в целом (superior intellectu et omni cognitione). Подобно интеллекту, дух постигает явление простой интуицией, однако здесь эта интуиция не нуждается ни в каком предшествующем ей и сопровождающем ее дискурсивном мышлении (absque ullo discursu praecedente vel concomitante) 55.

{142} В "Печати печатей" mens также стоит над интеллектом. Но тогда, в 1583 г., это божественное постижение, дух было завершающим звеном познания. Здесь mens не противостояло дискурсивному мышлению, а было его венцом. В "Героическом энтузиазме", написанном через два года, "божественная истина" уже противостоит "естественному познанию".

Итак, методом рационального познания является дискурсивное мышление, цепь логических звеньев, восходящая от ощущений к умозаключениям, от чувственных восприятий к интеллекту. Рациональное познание ограничено интеллектом, оно не может выйти за пределы его возможностей. Но эта граница заперта с обеих сторон, туда, внутрь этого поля, где властвует интеллект, не может проникнуть никакое внелогическое откровение, никакое божественное озарение. Рациональное познание по своему существу антидогматично и антиавторитарно. Оно отражает внешний мир, "достоверный для меня и реально сущий в себе" 56.

Весьма важным становится вопрос о границах познания. Не о трансцедентном пределе, а о границах, свойственных рациональному познанию как процессу. Нижней исходной границей познания является "абсолютное незнание", ступень неосознанных ощущений, инстинктивных реакций, область, где разум бездействует. Верхней границей процесса должно стать "абсолютное знание", т. е. научная картина мира, отражающая его во всей совокупности и в мельчайших деталях.

Но является ли переход от развивающегося рационального, относительного знания к абсолютному границей? Этот гносеологический вопрос связан с онтологическим вопросом о границах Вселенной. Для Бруно Вселенная в целом не имеет экстенсивных пределов. Соответственно познание окружающего мира - это непрекращающийся процесс, и на каждой определенной стадии развития науки о мире есть нечто, что остается вне границ ее проблем и решений.

Чувственные образы, соответствующие понятию sensus, представляют отражение внешнего мира. В сознании отражается имманентный образ явлений вещного мира. Вне этих явлений нет ощущаемых образов. Но эти образы не отображают истинное явление, образ явлений не соответствует самому явлению. Аналитическая работа

мысли, дискурсивное мышление создает истинный или приближающийся к истинному образ. Этот этап познавательного процесса Бруно в ряде перечисленных выше трудов именует воображением (imaginatio).

Но воображение направляет дискурсивное мышление по некоторому заранее назначенному пути. Отталкиваясь от чувственных образов уже на первых порах, цепь логических рассуждений должна найти какое-то русло, взять направление, обрести некую предвзятость, без которой дискурсивность превращается в хаотичность. Гипотетическая перспектива выступает иногда в виде неясного ощущения, иногда в виде сравнительно четкой научной гипотезы.

Мишель говорит, что образ Вселенной уже стоял перед умственным взором Бруно, когда он писал в Париже "De umbris idearum" (1582). Он же раскрывался и выступал во всех последующих трудах вплоть до последнего 57. По мнению Мишеля, этот интуитивный образ Вселенной лежит за пределом дискурсивного мышления, предшествует ему и определяется иными, недискурсивными {144} категориями мышления. Она, эта интуитивная картина мира, не только определила ход аргументации, но и продиктовала форму, строй, стилистические приемы поэм и диалогов Бруно. Анализ этих произведений позволяет определить генезис исходной космологической гипотезы Бруно.

Но здесь Мишель уходит в сторону от действительного смысла гносеологии Бруно. Он говорит, что направляющее последующие рациональные поиски внедискурсивное озарение носит теологический характер 58.

В "Тайне Пегаса" Бруно ссылается на теологов, характеризуя интуитивно постигаемую истину:

"То, что воссоединяет наш ум, пребывающий в мудрости, с истиной, являющейся объектом умопостигаемым, есть, по учению кабалистов и некоторых мистиков-теологов, один из видов невежества"59.

Здесь под кабалистами и мистиками-теологами имеются в виду в первую очередь Дионисий Ареопагит и Николай Кузанский 60.

И Ареопагит, и Николай Кузанский полагали, что "видом невежества" является непосредственное, отбрасывающее дискурсивное мышление мистическое озарение. Но каково содержание этого озарения? В официальной теологии, как и во всех еретических концепциях, не покидавших религию откровения, речь вовсе не шла об истинах, по своему содержанию недоступных человеческому интеллекту. Наоборот, у Николая Кузанского разум приводит к непостижимому представлению о бесконечности и однородности пространства, и отказывающееся от разума "ученое незнание" docta ignoratia (это и есть упомянутый Бруно "один из видов невежества") возвращает человеческий интеллект к представимому традиционному образу конечной, гелиоцентрической Вселенной.

У Бруно - противоположное соотношение между содержанием и результатами дискурсивного мышления и интуиции. Дискурсивное мышление, потенциально бесконечное по своей природе, приводит на каждом этапе к конечному образу Вселенной. Интуиция перебрасывает мост от этого рационально постижимого образа к предельному результату озарения представлению об актуальной бесконечности природы (которое, как нам сейчас известно, и оказалось исходным понятием классической картины мира).

{145} По-видимому, инфинитная концепция Бруно позволяет правильно понять соотношение между intellectus и mens и видеть в проходящей между ними границе не границу между наукой и теологией, а границу внутри антитеологической мысли, границу между познанием и абсолютной истиной, к которой оно бесконечно стремится.

Все реплики Бруно, утверждающие недоступность абсолютной истины дискурсивному мышлению, имеют только один исторический смысл: абсолютная объективная истина, последняя причина всего миропорядка, бесконечна и неисчерпаема и поэтому не может быть исчерпана. Но всеобщность законов бытия может быть постигнута интеллектом. Только такая возможность не реализовалась в науке XVI в. в рациональной форме и высказана была в иррациональной форме.

Идея бесконечности бытия и была той идеей Бруно, которой он оставался верен от "Теней идей" до "Свода метафизических терминов" и дальше - вплоть до показаний в тюрьмах Венеции и Рима и до финального отказа от отречения.

С этой точки зрения замечания Бруно о рационально непостижимой истине не противоречат неукротимой энергии, с которой он отстаивал объективную истинность своей космологии. Она не была мистическим озарением. Тем более она не была теологическим выводом - теологией в собственном смысле, системой логического доказательства истин откровения, какой была система Раймонда Луллия, столь часто упоминающегося у Бруно. Чем же она была в своих истоках?

Для ответа на этот вопрос нужно прежде всего отказаться от довольно распространенного представления об истории науки как о серии событий, напоминающих катаклизмы Кювье, полностью стирающие старое, чтобы новая наука строилась на чистом месте. Новая полоса в науке всегда включает уточнение, расширение, обобщение старых идей, и классическая наука не была исключением. Перипатетическая космология включала идею относительности движения, но эта идея получила у Аристотеля ограниченное применение, только для круговых движений в надлунном мире. Физика номиналистов всегда включала в зачаточной форме понятия ускоренного и даже равномерно ускоренного движения. Свою предысторию имел гелиоцентризм.

{146} Это не значит, что новая наука представляет собой перекомпоновку старых идей. Но это значит, что новые принципы возникают не в вакууме и они не могут быть высказаны без какой-то ориентировки по отношению к существующим понятиям и воззрениям. Мы оцениваем концепции прошлого с позиций последующего развития, но сами они приходили к самопознанию, противопоставляя себя уже существовавшим воззрениям или устанавливая с ними родство.

К науке XVI-XVII вв. это относится больше, чем к какому-либо другому этапу. Она в своих истоках была достаточно книжной. Позже телескоп и другие средства наблюдения изменили роль эрудиции. Но в XVI в. необходима была полоса очищения античного наследства, переосмысления и критики средневековой литературы и литературы Возрождения, которая придала старым теориям новые валентности и позволила им входить в новые логические структуры. Эту задачу и выполнил гуманизм. Он начал сходить с авансцены культурной истории, когда историческая миссия гуманизма оказалась выполненной. В этот момент в Европе появился гений гуманистической эрудиции, обладавший не только исключительными знаниями, но и жезлом новой интерпретации, которую приобретали старые научные ценности при каждом прикосновении этого жезла.