Закат и падение Римской Империи. Том 1 - Эдвард Гиббон

Вскоре вслед за тем небрежность администрации обнару­жилась в новых беспорядках, казавшихся вначале самыми незначительными. В войсках стала распространяться склон­ность к дезертирству, и, вместо того чтобы спасаться бегством или укрываться, дезертиры стали грабить на больших дорогах. Один простой солдат, отличавшийся необыкновен­ной отвагой, по имени Матерн, собрал эти шайки грабителей в маленькую армию, растворял двери тюрем, объявил, что рабы должны воспользоваться этим случаем, чтобы приобре­сти свободу, и стал безнаказанно грабить богатые и безза­щитные города Галлии и Испании. Правители этих провин­ций, долгое время бывшие безмолвными свидетелями, а мо­жет быть, и соучастниками его разбоев, наконец были выве­дены из своего нерадивого бездействия полученными от им­ператора грозными приказаниями. Матерн, видя себя окру­женным со всех сторон, понял, что ему невозможно спа­стись, если он не сделает последнего отчаянного усилия: он приказал своим приверженцам рассеяться в разные стороны, с помощью разных переодеваний перебраться через Альпы небольшими кучками и собраться в Риме ко времени празд­нования Кибелы, обыкновенно сопровождавшегося самой бесчинной сумятицей. Его намерение убить Коммода и вступить на вакантный престол разоблачало в нем честолю­бие, не свойственное простому разбойнику. Принятые им меры были так хорошо задуманы, что его переодетые воины уже наполняли улицы Рима. Один из его сообщников выдал его из зависти и разрушил эти странные замыслы в тот са­мый момент, когда все было готово для их исполнения.

Недоверчивые монархи нередко возвышают людей самого низкого звания, будучи в ошибочном убеждении, что тот, кто не имеет другой опоры, кроме их милостивого располо­жения, не будет иметь никаких других привязанностей, кро­ме привязанности к своему благодетелю. Преемник Перенниса Клеандр был родом из Фригии; он принадлежал к пле­мени, отличавшемуся таким непреклонным и вместе с тем раболепным характером, что на него можно было влиять только путем физических насилий. Он был послан со своей родины в Рим в качестве раба. В этом же качестве он полу­чил доступ в императорский дворец, сумел угодить Коммоду, потакая его страстям, и быстро достиг самого высокого положения, какого только может желать подданный. Его влияние на ум Коммода было еще более сильно, нежели вли­яние его предшественника, потому что у него не было ни та­ких дарований, ни таких добродетелей, которые могли бы внушить императору зависть или недоверие. Алчность была его господствующей страстью и главным принципом его уп­равления. Звания консула, патриция, сенатора продавались публично, и тот, кто отказался бы от приобретения этих пус­тых и унизительных почестей ценою большей части своего состояния, был бы причислен к разряду недовольных. Чи­новники, занимавшие в провинциях доходные места, граби­ли народ и делили добычу с министром, а правосудие было продажно и руководилось произволом. Богатый преступник не только мог добиться отмены осуждавшего его справедли­вого приговора, но и мог подвергнуть любому наказанию и обвинителя, и свидетелей, и судью.

Этими способами Клеандр накопил в течение трех лет та­кое состояние, какого никогда не имел ни один вольноотпу­щенный, Коммод был совершенно удовлетворен велико­лепными подарками, которые хитрый царедворец клал к его стопам в такие минуты, когда это было всего более кстати. Чтобы заставить молчать завистников, Клеандр стал воздви­гать от имени императора бани, портики и здания для теле­сных упражнений, предназначавшиеся для народа. Он льстил себя надеждой, что ослепленные и удовлетворенные такой щедростью римляне будут более хладнокровно отно­ситься к кровавым сценам, ежедневно разыгрывавшимся пе­ред их глазами, что они позабудут о смерти сенатора Бирра, который благодаря своим высоким достоинствам получил от покойного императора в замужество одну из его дочерей, и что они простят ему казнь Ария Антонина, последнего пред­ставителя имени и добродетелей Антонинов. Бирр провинил­ся тем, что, руководствуясь долгом чести, а не осторожно­стью, попытался раскрыть перед глазами своего зятя настоя­щий характер Клеандра, а Арий Антонин погубил себя тем, что, бывши проконсулом в Азии, произнес справедливый приговор над одним из негодных любимцев фаворита. Пос­ле падения Переиниса опасения Коммода приняли на корот­кое время такую форму, что можно было ожидать возврата к более благородным чувствам. Он отменил самые гнусные распоряжения этого министра, предал его память публично­му проклятию и приписал его пагубным советам все ошибки своей неопытной юности. Но его раскаяние продолжалось только тридцать дней, и тирания Клеандра нередко застав­ляла с сожалением вспоминать об управлении Переиниса.

Моровая язва и голод переполнили чашу бедствий, испы­танных римлянами. Последний говорит, что в течение до­вольно значительного времени в Риме ежедневно умирало по две тысячи человек. Первое из них можно было приписывать лишь справедливому негодованию богов, но непосредствен­ной причиной второго считали монополию хлебной торгов­ли, захваченную богачами и поддержанную влиянием мини­стра. Неудовольствие народа, выражавшееся сначала впол­голоса, разразилось на собрании в цирке. Народ отказался от своих любимых развлечений для того, чтобы предаться более приятному удовольствию отмщения, и с гневными криками потребовал казни общественного врага. Клеандр, командо­вавший преторианской гвардией, приказал отряду кавале­рии разогнать мятежную толпу. Народ бросился бежать к го­роду; многие были убиты, и многие были затоптаны до смер­ти; но когда кавалерия проникла в улицы, она была останов­лена в своем преследовании градом камней и стрел, сыпав­шихся на нее с крыш и из окон домов. Пешая стража, дав­но уже ненавидевшая преторианскую кавалерию за ее пре­рогативы и за ее наглость, перешла на сторону народа. Мя­теж превратился в настоящее сражение и грозил общей рез­ней. Преторианцы наконец отступили перед численным пре­восходством противника, и массы ожесточенного народа сно­ва устремились с удвоенною яростью к воротам дворца, где Коммод утопал в наслаждениях, ничего не зная о вспыхнув­шей междоусобице. Сообщить ему эту неприятную новость значило рисковать своею жизнью. Он мог погибнуть от своей беспечности, если бы его старшая сестра Фадилла и его лю­бимая наложница Марция не отважились ворваться к нему. Они бросились к его стопам с растрепанными волосами и об­ливаясь слезами и с тем убедительным красноречием, кото­рое внушается страхом, рассказали испуганному императору о преступлениях министра, о ярости народа и о том, что он может через несколько минут погибнуть под развалинами своего дворца. Коммод пробудился от своего сладкого усып­ления и приказал бросить народу голову Клеандра. Это столь желанное зрелище тотчас прекратило волнение, и сын Мар­ка Аврелия еще мог бы в ту пору вернуть себе привязанность и доверие своих подданных.

Но в душе Коммода угасли все чувства благородства и че­ловеколюбия. В то время как он оставлял бразды правления в руках недостойных фаворитов, он ценил в верховной вла­сти только возможность ничем не стесняться при удовлетво­рении своих чувственных наклонностей. Он проводил свое время в серале, состоявшем из трехсот красивых женщин и стольких же мальчиков всякого звания и из всяких провин­ций; а когда все хитрости соблазна оказывались недействен­ными, грубый любовник прибегал к насилию. Древние исто­рики подробно описывали эти сцены разврата, при кото­рых нарушались в одинаковой мере и законы природы, и правила пристойности; но их слишком точные описания не­возможно передать приличным языком нашего времени. В промежутках между чувственными наслаждениями Коммод предавался самым низким развлечениям. Ни просвещение того времени, ни усиленные старания воспитателей не могли влить в его грубый и скотский ум ни малейшей дозы знания, и он был первый из римских императоров, которому были со­вершенно незнакомы умственные наслаждения. Даже Нерон был знатоком или выдавал себя за знатока изящных ис­кусств, музыки и поэзии, и мы не ставили бы ему этого в уп­рек, если бы он не превратил приятное препровождение вре­мени в предмет честолюбия и в главную цель своей жизни. Но Коммод с раннего детства выказывал отвращение ко всем умственным и благородным занятиям и находил удовольст­вие только в развлечениях черни - в играх цирка и амфите­атра, в боях гладиаторов и в травле диких зверей. Марк Ав­релий окружил сына самыми опытными наставниками по всем отраслям знаний, но молодой наследник относился к их урокам без внимания и с отвращением, тогда как мавры и парфяне, учившие его метать дротик и стрелять из лука, на­шли в нем прилежного ученика, скоро достигшего одинако­вой со своими наставниками верности глаза и ловкости движений.