80 лет одиночества - Игорь Кон

В ИСЭПе, куда я благоразумно не пошел, Борису опять не повезло. По заданию обкома партии, он проводил важные опросы общественного мнения, но по чистому недоразумению его заподозрили в том, что он разгласил городские тайны – кому бы вы думали? ЦК КПСС! – после чего его отлучили от обкома, а затем, в результате другой фантастической подставы, обвинили в передаче секретных материалов и чуть ли не шпионаже в пользу ЦРУ. Оставаться в ИСЭПе он больше не мог, даже из партии его не исключили только «по доброте души» тогдашнего первого секретаря обкома Л. Н. Зайкова, проголосовавшего против. К счастью, Борис когда-то давно был в приятельских отношениях с нашим директором Рудольфом Итсом, который отличался верностью в дружбе. Сам Борис никого ни о чем не просил, но когда я рассказал эту историю Итсу, тот решил, что обязан помочь, да и кадры такие на улице не валяются. Но как это сделать? Свободных ставок у нас нет, никакого отношения к этнографии Фирсов не имеет, а брать на работу человека, которого ненавидит обком, ни один руководитель не посмеет. Но Итс был человек умный. Он сказал: «Я возьму Фирсова так, что все его враги будут думать, что я делаю им одолжение». Директор ИСЭПа хотел избавиться от Фирсова любой ценой, а выставить доктора наук просто на улицу не мог, поэтому он отдал его вместе со ставкой. Обкому важнее всего было закрыть дело. Итс представил его так, будто он берет Фирсова на перевоспитание, в порядке одолжения партийному руководству. В итоге институт приобрел ценнейшего работника за чужой счет. А внутренняя оппозиция (люди боятся чужаков) легко развеялась, сомневающимся я келейно объяснил: «Меня вы тоже вначале опасались, а Фирсов будет гораздо лучше». Так оно и получилось.

Я думал, что Борис продолжит в этнографии начатую им в ИСЭПе совместную с эстонцами работу по формированию экологического сознания. Это была уникальная работа. Обсуждать реальные экологические проблемы в СССР было нельзя – то, как мы калечили природу, было страшной государственной тайной, а вот о том, как формировать у людей правильное отношение к природе, писать разрешалось, и это имело практические выходы. Но Фирсов предпочел уйти в историю и занялся публикацией тенишевского архива. Эти ценнейшие документы по истории русского крестьянства лежали в архиве института без малого сто лет, отдельные историки их использовали, но до публикации руки ни у кого не доходили. Фирсов вместе со своей сотрудницей И. Г. Киселевой впервые опубликовали и сделали общедоступной важную часть этого архива (фонд Владимирской губернии). Конечно, это бред: чтобы опубликовать важный исторический источник, должен был оказаться без работы инженер-электрофизик, бывший партработник, а потом социолог! Но мы живем в России, а это поле чудес оскудеть не может.

После перестройки Фирсов возглавил Ленинградское отделение Института социологии, превратил его в самостоятельный институт, а затем основал Европейский университет в Санкт-Петербурге. Когда он прислал мне свой первый проект по созданию такого учреждения (кажется, я был в это время в США), я подумал, что Борис сошел с ума. В это время многие люди вынашивали абсолютно нереальные планы, но Борис никогда не был утопистом. Тем не менее, несмотря на множество препятствий, у него все получилось. Сегодня это один из лучших гуманитарных вузов страны. А сам Фирсов, оставив ректорский пост, успешно занимается историей советской социологии и другими интеллектуальными проектами.

Удивительный человек, сочетающий редкий административный талант с высокой человеческой терпимостью! В трудные годы работы в ИСЭПе у него и Ядова в подчинении были два необычных сотрудника. Андрей Николаевич Алексеев занимался уникальным изучением рабочего класса, что страшно раздражало КГБ. Куаныш Муздыбаев политикой не занимался, писал прекрасные работы по социальной психологии (его первую книжку я даже рецензировал в «Новом мире»), но заставить его делать что-то другое, коллективное, было невозможно, он только обижался. Между тем работа сектора оценивается, прежде всего, по коллективным показателям. В другом месте от этих людей постарались бы избавиться – ничего личного, просто слишком много с ними хлопот. Но от Ядова и Фирсова я никогда не слышал даже намека на желание таким образом облегчить свою жизнь. Все-таки мне повезло с друзьями…

Более здорового образа жизни, чем между 1975 и 1985 годами, у меня никогда не было. Никакими посторонними делами меня не загружали, «в службу» я не ходил и занимался лишь тем, что мне было интересно. Сняв комнату в Павловске, я четыре дня в неделю жил и работал за городом, в двух минутах ходьбы от красивейшего парка, где гулял и ходил на лыжах. С 22 апреля до середины мая отдыхал и работал в Крыму; номер со всеми удобствами в гостинице «Ялта» стоил три рубля. Правда, получить его можно было только по протекции горкома партии, но тот не требовал взамен ничего, кроме пары лекций для партактива. С 20 августа до 15 сентября жил в Артеке, купался, загорал и общался с ребятами. Летом обязательно проводил неделю-другую в спортлагере Ленинградского оптико-механического института на Карельском перешейке – палатки под соснами на берегу изумительного озера, со сказочными закатами и обилием ягод под ногами. План научной работы выполнять было легко, тем более что она доставляла мне удовольствие.

В театры, на концерты и выставки меня приглашали. Ленинградская филармония была для меня родным домом, постоянные посетители даже здоровались друг с другом. Я был хорошо знаком с Г. А. Товстоноговым и Р. С. Агамирзяном, регулярно бывал у З. Я. Корогодского в ТЮЗе. Динара Асанова показывала мне свои киносценарии, а потом приглашала на неофициальный просмотр своих фильмов до того, как их кастрировали. Мои лекции и доклады входили в малый джентльменский набор симпозиумов и конференций едва ли не по всем наукам и искусствам. На закрытых семинарах Союза кинематографистов в Репино можно было посмотреть краденые копии новых иностранных фильмов (правда, техника кражи оставляла желать лучшего, это были черно-белые копии цветных фильмов, но я мог бы поклясться, что цвет отдельных сцен «Забриски пойнт» Антониони я чувствую). По просьбе Ролана Быкова я участвовал в работе детской комиссии Союза кинематографистов. За какие-то прочитанные лекции мне сделали постоянный пропуск в Дом кино (сначала я там машинально раскланивался со знакомыми лицами и лишь потом вспоминал, что видел их только на экране). Казалось бы, живи и радуйся.

Единственная моя личная претензия к советской власти состояла в том, что та поощряла бездельников и не любила умных и работающих людей, я же был неисправимым трудоголиком, да еще хотел, чтобы мой труд был востребован, что было абсолютно невозможно. Отсюда – новые конфликты.