Фронт и тыл Великой войны - Юрий Алексеевич Бахурин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Порой не чурались афер и сами военнослужащие: например, двое ушлых солдат в Галиции заставляли еврея купить у них пару сапог. Тут как тут третий рядовой под личиной жандарма принимался грозить обывателю карами за скупку казенного имущества. Тому приходилось не только возвращать навязанную обувь, но еще и приплачивать рэкетирам за собственное спокойствие[317]. Притом нельзя сказать, что власти относились к подобному снисходительно. Следуя требованиям главных начальников Двинского и Минского военных округов (инженер-генерала князя Н. Е. Туманова и генерала от кавалерии барона Е. А. Рауш фон Траубенберга соответственно), гродненский губернатор В. Н. Шебеко в начале 1915 года указал полиции всерьез взяться и за торгующих обмундированием и обувью военнослужащих, и за скупщиков. Последним при поимке с поличным грозил штраф в размере до 3000 рублей или трехмесячное тюремное заключение[318]. Однако подобные меры не могли полностью искоренить куплю-продажу экипировки как явление.
Наконец, призыв в действующую армию не миновал и сапожников. Они продолжали заниматься привычным ремеслом на передовой. Среди умельцев случались буквально поэты не только своего дела, но и слова. Я не могу отказать себе в удовольствии процитировать это письмо безвестного нижнего чина из 9-й армии в адрес некоей Семеновой в Севастополь в декабре 1916 года: «Как пришит каблук дратвою к сапогу, так сердце мое, пронзенное насквозь шилом большой величины, пришито к тебе подметкою моего сердца. Я готов быть у тебя под башмаком, лишь бы этот башмак был моей работы. О, головка моей души, волосы твои черны как “чудо-вакса” и блестящи как сапожный лак американский. Кожа твоего тела подобна сафьяну с завода в Казани. Твои глазки остры как шпильки, которыми приколачиваются подметки; а уши твои так же малы, как ушки для сапожков. О, верь мне, что мои чувства прочны как Варшавская обувь. Характер мой мягче резиновых галош и ни при каких обстоятельствах в жизни не станет жестким, как выросток плохого дубления. Верь, что души наши являются такою гармонией, какая выделывается на русских высоких щегольских сапогах. Твоя любовь возвысит меня снаружи как каблук, а из внутри как носок. Если ты меня разлюбишь, то я весь уйду в голенище и никакими сапожными крючьями не вытащить меня из оных»[319]. Но в тылу вправду становилось все меньше не только кож, но и рабочих рук, а потребность в обуви только увеличивалась, достигнув в 1916 году приблизительно 2,2 миллиона пар сапог в месяц[320], и не только сапог. Генерал Алексеев еще в пору командования армиями Северо-Западного фронта приказал к маю 1915 года обеспечить пехоту лаптями и поршнями, русскими аналогами индейских мокасин, тоже выделывавшимися из одного куска кожи. Начальник военно-окружного интендантского управления Двинского военного округа генерал-майор П. П. Сакович распорядился проверить, сумеет ли Гродненская губерния выполнить этот приказ. Ответ гласил: к 1 (14) мая может быть сшито 30 тысяч пар поршней при себестоимости каждой пары в 2 рубля и сплетено 5 тысяч пар лыковых лаптей, цена каждой из которых не превысит 30 копеек. Сказано — сделано… На самом деле нет, в срок были готовы только 10 401 пара поршней и 3857 пар лаптей по причине «отсутствия необходимого количества умельцев, так как данный промысел давно потерял востребованность в губернии»[321].
Покровская починочная мастерская, июль 1916 года
Сложно удержаться от вопроса: не проще ли было поставить надлежащим образом дело ремонта обуви? И да, и нет. С одной стороны, приказ по военному ведомству № 553 еще в 1914 году упразднил сроки носки вещей. Война в абсолютно киплинговском ритме «Boots — boots — boots — boots — movin’ up and down again!»[322] в разы ускорила их износ. Отныне войска должны были снабжаться обмундированием по мере надобности. Браковка и отправка той же обуви в тыл лишились смысла, ведь вместо признанных командиром непригодными сапог выдавались новенькие[323]. С 1915-го деньги на починку обуви отпускались, но только в частях тыла. Следствием стали уже известные проблемы. Московская городская управа летом 1915 года обратилась в Ставку, к главным начальникам снабжения армий и интендантам Северо-Западного и Юго-Западного фронтов с предложением заняться починкой сапог, накопившихся на Варшавском, Виленском, Двинском и других вещевых складах. Инициатива была поддержана, лед тронулся и за следующий год с фронта и окружных интендантских управлений поступило 1 195 233 пары сапог. Они делились на месте на подлежащие ремонту либо резке. Последних насчитывалось чуть более трети от общего количества обуви, хотя в феврале-апреле 1916 года соотношение уже было почти равным. Немногим ранее интендант Юго-Западного фронта попросил Московскую городскую управу вместо ремонта сапог обшить кожей 550 000 пар валенок (эта работа будет практически завершена к 1 (14) июля 1916-го)[324]. И лишь в конце апреля того же года приказ армиям Юго-Западного фронта № 751 разрешил выдавать в строевых частях по 2 рубля 50 копеек на ремонт пары сапог[325].
Пытливые умы адресовали военному ведомству варианты утоления «сапожного голода». Некто С. И. Суский предлагал пропитывать валеные сапоги «резино-подобной массой»[326]. Другой энтузиаст, Калькинг, — оснащать их деревянными подошвами, правда, ни описания, ни чертежей не подготовил. Впрочем, и без него подметки из древесины получили путевку в жизнь в феврале 1916 года. «В виду того, что огромный расход подошвенной кожи на постройку новых сапог вызывает задержки в снабжении войск подошвенным товаром, и дабы не отправлять изношенные сапоги в далекий тыл, — является насущная потребность, чтобы войска возможно шире организовали
