Русские в СССР. Потерпевшие или победители? - Александр Елисеев

О настроениях, которые были характерны для очень многих большевиков, свидетельствует следующий отрывок из письма А.В. Луначарского своей супруге (25 октября 1917 года): «…все должно решиться по трем точкам. 1. Либо Временное правительство победит целиком, тогда реакция быть может медленная, но верная. 2. Либо Петроградский Совет победит целиком. Тогда необходим ряд спасительных революционных мер, но какая тяжесть ответственности, какие чудовищные трудности. Либо 3-я линия: демократическая власть без цензовых элементов. Созыв Учредительного собрания при толковой оппозиции большевиков может быть при участии их в общедемократическом правительстве, и тут трудности велики, но это лучший исход…»

По этому поводу Ленин писал: «У нас не все ладно в «парламентских» верхах партии». Сам он настаивал на вооруженном восстании еще с начала сентября. Без какого-либо смущения Ильич предложил «не теряя ни минуты, организовать штаб повстанческих отрядов, распределить силы, двинуть верные полки на самые важные пункты, окружить Александринку, занять Петропавловку, арестовать генеральный штаб и правительство».

А уж участие большевиков в Демократическом совещании заставило Ленина адресовать ЦК следующие «теплые» слова: «Вы останетесь всего лишь группой предателей и простофиль, если не окружите совещание и не арестуете этих негодяев». Цекисты, судя по всему, были в шоке, поэтому и приняли решение сжечь письмо.

Предложение разогнать Демсовещание было серьезным ленинским «косяком», который ему припоминали даже и через несколько лет. Так, выступая по случаю 50-летия рождения Ленина, Сталин дал вроде бы весьма благожелательную, но на самом деле просто убийственную критику Ильича: «Нам казалось, что дело обстоит не так просто, ибо мы знали, что Демократическое совещание состоит в половине или по крайней мере в третьей части из делегатов фронта, что арестом или разгоном мы можем только испортить дело и ухудшить отношения с фронтом. Нам казалось, что все овражки, ямы и ухабы на нашем пути нам, практикам, виднее. Но Ильич велик, он не боится ни ям, ни ухабов, ни оврагов на своем пути, он не боится опасностей и говорит: «Встань и иди прямо к цели». Мы же, практики, считали, что невыгодно тогда было так действовать, что надо было обойти эти преграды, чтобы взять быка за рога. И, несмотря на все требования Ильича, мы не послушались его, пошли дальше по пути укрепления Советов и довели дело до съезда Советов 25 октября, до успешного восстания».

А вот Троцкий в 1923 году всячески одобрял ленинскую нетерпеливость, что, впрочем, было вызвано обстоятельствами внутрипартийной борьбы – нужно было облить грязью «капитулянтов» Зиновьева и Каменева: «Настойчивый, неутомимый, непрерывный напор Ленина на Центральный Комитет в течение сентября – октября вызывался постоянным опасением его, что мы упустим момент. Пустяки, отвечали правые, наше влияние будет расти и расти. Кто был прав? И что это значит: упустить момент? Здесь мы подходим к вопросу, где большевистская оценка путей и методов революции, активная, стратегическая, насквозь действенная, наиболее ярко сталкивается с социал-демократической, меньшевистской оценкой, насквозь проникнутой фатализмом. Что значит упустить момент? Самая благоприятная обстановка для восстания дана, очевидно, тогда, когда соотношение сил максимально передвинулось в нашу пользу. Разумеется, здесь речь идет о соотношении сил в области сознания, т. е. о политической надстройке, а не о базисе, который можно принять как более или менее неизменный для всей эпохи революции. На одном и том же экономическом базисе, при одном и том же классовом расчленении общества, соотношение сил меняется в зависимости от настроения пролетарских масс, крушения их иллюзий, накопления ими политического опыта, расшатки доверия промежуточных классов и групп к государственной власти, наконец, ослабления доверия этой последней к себе самой. В революции это все быстротечные процессы. Все тактическое искусство состоит в том, чтобы уловить момент наиболее благоприятного для нас сочетания условий. Корниловское восстание окончательно подготовило эти условия. Массы, потерявшие доверие к партиям советского большинства, увидели воочию опасность контрреволюции. Они считали, что теперь пришел черед большевиков найти выход из положения. Ни стихийный распад государственной власти, ни стихийный прилив нетерпеливого и требовательного доверия масс к большевикам не могли быть длительным состоянием; кризис должен был разрешиться либо в ту, либо в другую сторону. «Теперь или никогда!» – повторял Ленин» («Уроки октября»).

Обращает на себя внимание то, что Ленину просто-напросто запретили (21 сентября) быть в Петрограде. Его элементарно боялись и явно хотели избежать вооруженного восстания.

Поэтому Ленин в начале октября тайно перебирается в Питер, где начинает убеждать своих соратников. В принципе решение о восстании было принято в ночь с 10 на 11 ноября. Но и после этого сохранились мощные разногласия. Многие цекисты считали, что надо занимать позицию выжидательную. Даже Троцкий и тот предлагал – сначала на съезде Советов потребовать от Временного правительства передать власть, и только если оно уже не согласится – действовать силой. «Наш принцип – вся власть Советам, – утверждал «демон революции». – На предстоящем заседании Всероссийского съезда Советов этот принцип должен быть воплощен в жизнь. Приведет ли это к восстанию или какой-либо другой форме действия, зависит не столько от Советов, сколько от тех, кто вопреки единодушной воле народа держит в руках правительственную власть… Является ли это восстанием? У нас – полуправительство, которому народ не доверяет и которое само не верит себе».

При этом именно Троцкий сыграл основную роль в решении большевиков бойкотировать Предпарламент. Сама большевистская фракция ПП была против бойкота, но «демон революции» настоял на нем. Но почему же он тогда был так скептически настроен в отношении вооруженного восстания. Складывается такое впечатление, что Троцкому важно было максимально расшатать ситуацию, долгое время не доводя ее до окончательного разрешения. Если бы вопрос о восстании был поставлен в зависимость от решения съезда Советов, то сам съезд мог бы заколебаться – а политический кризис продлиться как угодно долго.

В общем, цекисты продолжали колебаться. Окончательное решение было принято лишь 16 октября. И в немалой степени на него повлияло начало вооруженных столкновений между немцами и большевиками. Так, 11 октября немцы организовали поход (через Балтийское море) на Петроград, выдвинув 300 кораблей. Им противостоял Балтийский флот, который на тот момент даже не подчинялся Временному правительству. Впечатляющее сражение развернулось в проливе Моонзунд. По некоторым данным, немцы там потеряли четверть своих кораблей. В сражении при Моонзунде большую роль сыграли большевики-балтийцы, которые представили свое сопротивление как акт революционной войны. Сегодняшние адвокаты большевизма часто указывают на этот факт, утверждая, что он лучше всего опровергает версию о сотрудничестве Ленина с Генштабом. Одновременно они обращают внимание на то, что именно Временное правительство сдало Ригу.

Между тем сам факт столкновения еще ни о чем не говорит. Вообще существует довольно-таки обширная аргументация в пользу того, что Ленин сотрудничал с немецким Генштабом (впрочем, есть и такая же обширная контраргументация).

Однако рассуждать об этом сейчас не следует – это тема отдельного разговора. В любом случае немцы были объективно заинтересованы в победе Ленина, ведь она означала бы мирные переговоры и выход России из войны. Но почему же они тогда «вдарили» по большевикам?

А это становится понятным в свете сказанного выше. Ленин-то хотел прийти к власти, а его сотоварищи не хотели. Поэтому и немцы стали терять терпение, нервничать. Судя по всему, им пришло в голову оказать впечатляющее давление на большевиков. Вот они его и оказали – весьма наглядно, используя свою военную мощь. А тут еще и Ленин запугивал своих соратников тем, что Керенский может в любой момент взять Петроград: «Ждать «формального» большинства у большевиков наивно: ни одна революция этого не ждет. И Керенский с Ко не ждут, а готовят сдачу Питера…» («Большевики должны взять власть!»).

И очень многие большевистские лидеры должны были призадуматься. Перед ними встала «веселенькая» альтернатива – либо быть перевешанными немцами, либо попытаться стать вождями России. К тому же большевикам на пятки стала наступать более радикальная сила – анархисты. Они, кстати, имели очень сильную поддержку в рабочем движении. «Массовые настроения в столице были таковы, что если бы не большевики, то анархисты могли бы двинуть вооруженные отряды на социал-либеральное правительство, – пишет А.В. Шубин. – И большевики это учитывали. Тревога по поводу того, что анархисты могут опередить большевиков, сквозит даже на заседании ЦК от 16 октября, в самый канун октябрьского переворота: «…повсюду намечается тяга к практическим результатам, резолюции уже не удовлетворяют… замечается рост влияния анархо-синдикалистов…». Лидеры анархо-синдикалистов имели высокие рейтинги в движении фабзавкомов – на всероссийской конференции ФЗК 17–22 октября Шатов и Жук были избраны в Центральный исполком ФЗК, причем Шатов набрал наибольшее количество голосов» («Анархия – мать порядка. Между красными и белыми»).