Битва на Калке - А. Живой

Сказав это, холоп из племени бродников громко расхохотался. Видно шутка показалась ему очень удачной. Забубенный так не думал, но сообщать это холопу не стал. Пусть смеется, дурачок. Сама собой всплыла народная мудрость, – хорошо смеется тот, кто смеется последним. «Вот оклемаюсь, – думал Григорий больным мозгом, которому злость придавала силы, – я тебе все припомню, полицай вонючий».

Едва передвигаясь по монгольскому лагерю, Забубенный почему-то чувствовал себя сейчас раненым белорусским партизаном, захваченным в беспамятстве на железнодорожном переезде, где он пытался подложить бомбу под эшелон с немецкими танками. Партизан попал в плен после столкновения с картелями. И сейчас партизана вели на допрос к местному гауляйтеру, где решится его судьба. Поскольку нацисты не очень любят «партизанен», скорее всего, решится она либо расстрелом, либо виселицей. Для тех, кто «не поддерживать немецкий командование» путь был прост и понятен. Хрен редьки не слаще.

Не стараясь сдерживать больное сознание, механик просто попытался уловить главное направление движения, на которое ему указал холоп Плоскини, и начал переставлять ноги в сторону одной из сотен юрт, видневшихся впереди. То и дело мимо него проносились монгольские всадники. Поодиночке и толпами. Вооруженные отряды текли между юртами бесконечными ручейками, сливались в потоки и уходили в разные стороны, ведомые своими командирами. Кажется, их называли сотниками или темниками. Но Забубенному было все равно, куда они все шли. Он видел только копыта лошадей, которые его раздражали, поскольку постоянно преграждали путь, и тормозили движение. А злобный Тобчи, который любил отрезать лишние части тела опоздавшим на встречу уже стоял перед внутренним взором механика, не давая ему расслабиться.

Через сто метров пути из-за спины Григория неожиданно раздался конский топот и послышались возбужденные голоса. Обернувшись на шум, он заметил монгольского всадника, который нагнал его конвоира, и что-то быстро приказал холопу Плоскини, махнув рукой с зажатой плеткой в сторону, противоположную основному движению пленного механика.

– Эй, покойник, обожди, – крикнул конвоир Забубенному. А, поравнявшись с механиком, добавил, – поворачивай во-о-н туда. Тебя сам Субурхан видеть желает. Дался ты ему зачем-то.

Григорий подчинился и покорно зашагал в новом направлении, размышляя о том, что еще за Субурхан такой? Наверное, еще одна монгольская шишка. Впрочем, ему было уже все равно куда идти, лишь бы быстрее прийти. Надоела эта неопределенность.

Наконец, после обхода очередной юрты, конвоир и пленный механик вышли на довольно широкое пространство, где стояла одинокая большая юрта, разукрашенная какими-то лентами, а все остальные находились на почетном удалении от нее. Тут холоп Плоскими, остановившись, положил руку на плечо Григорию, указал ему на разукрашенную юрту, у входа в которую стояли два мордатых монголоида с копьями, и сказал:

– Стой, покойник, пришли. Туда иди.

Забубенный не колеблясь, – семи смертям не бывать, а одной не миновать, – шагнул в палатку мимо охранников, которые ни сделали ни одного движения, чтобы его задержать. Видимо хозяин палатки их предупредил. И действительно, внутри его ждали.

Отодвинув рукой полог, механик шагнул внутрь, оказавшись в полумраке. Спустя несколько мгновений, глаза его привыкли и стали сносно различать предметы. Их оказалось несколько. Сам гауляйтер, который сидел по левую руку от неизвестного крепко сбитого монголоида, еще один незнакомый воин того же происхождения, что сидел справа. И Плоскиня, вождь бродников, пленивший независимого механика. Две знакомые рожи и двое неизвестных.

– Привет, честной компании, – поздоровался Забубенный.

На стенах было развешано оружие: сабли, луки со стрелами. На полу, покрытом каким-то ковром, сложены несколько кожаных седел с дорогой вышивкой. А прямо перед ними, вместо еды, которую ожидал там увидеть Забубенный, был набросан какой-то хлам. Присмотревшись, Григорий с изумлением опознал в нем экспроприированные меха переяславских купцов, несколько знакомых предметов из одежды и оружия черниговцев. А из-под них, словно усики улитки, торчали антенны двух чудом уцелевших и сохранившихся от прошлой жизни мини-раций «Кенвуд». Ситуация прояснялась: здесь наверняка шел военный совет, где Забубенному предстояло выступить в качестве подследственного. Это не доставило механику особой радости. Если здесь вещи из лагеря Путяты, то значит, походного лагеря уже нет и в помине, а, скорее всего и самого Путяты. Загрустил механик. Даже покачнулся, прислонившись к одной из жестких распорок, что помогала держать форму юрты.

– Тебя, раб, позвали сюда, чтобы узнать, зачем вы пришли в степь и кто вы такие?

– вместо приветствия сказал Плоскиня, – Говори, великий Субурхан ждет ответа.

Видно, вождь бродников один знал язык славян, обитавших на территории русских княжеств, что раскинулись в Приднепровье, и потому работал у оккупантов переводчиком. Хотя, у самого Забубенного, промелькнула справедливая мысль, что называть монгольских товарищей оккупантами было еще рановато, ведь они еще даже не вступали на русские земли. И, судя по всему, даже не собирались. А старшим у них был, как выяснилось, вовсе не широкомордый Тобчи, а какой-то Субурхан, хозяин этой палатки, один из двух неизвестных. Судя по всему, – средний.

Плоскиня замолчал, ожидая ответа. Остальные неизвестные монголы, которые были для Забубенного на одно лицо, тоже молчали, ожидая перевода ответа. У механика же сильно болела голова, и он мечтал только об одном, прилечь где-нибудь. Ну, хотя бы даже здесь. Стоять с ушибленным мозгом было трудновато. А сесть ему никто пока не предлагал. Этикет у монголов был странный.

– Я свободный механик, – уточнил Григорий и попытался поторговаться, – А если скажу, – отпустите?

Плоскиня перевел ответ членам генштаба монгольского экспедиционного корпуса. Те неожиданно рассмеялись. А сидевший в середине крепыш с хитрой бородкой средней величины, с виду похожий на некогда современных Забубенному ди-джеев или дизайнеров, что-то громко сказал.

– Великий Субурхан, глава всех монгольских воинов, говорит, что ты не трус. Но твою судьбу он решит позже, – перевел его замечание Плоскиня, – Она будет зависеть от сказанных тобой слов. А еще велел объяснить, что означает слово «механик»?

– Ну…, механик, это такой человек, который может все на свете разобрать, починить, и собрать. А иногда даже модернизировать и сделать технологический тюнинг, – с радостью сообщил Забубенный польщенный таким неожиданным вниманием монголов к его профессии. Он даже гордо выпрямился, отлепившись от косяка, на время ответа позабыв о терзавшей его боли.

Возникла пауза. Затем Плоскиня что-то коротко сказал монголам. Как-то слишком коротко, на взгляд Забубенного, он передал многообразную суть работы великого механика. Григорий даже захотел уточнить у Плоскини, что именно тот перевел иностранцам, и правильно ли они его поняли. Ведь сам вождь бродников нисколько не смутился речам Забубенного, словно бродники ежедневно все модернизировали и тюнинг был им вполне привычен, как ловля рыбы или землепашество.

По лицам монголов казалось, что они вполне удовлетворены ответом и поняли о чем речь. Они коротко кивнули в знак понимания, выслушав вождя бродников. Следующий вопрос Субурхана послужил тому подтверждением.

– Субурхан хочет знать, может ли механик починить осадную башню? – перевел вопрос Плоскиня, и добавил – чжурчженьские инженеры, создавшие их, были убиты во время недавнего половецкого набега, а башня сломана. Субурхан накажет половцев, но башню нужно починить. Она скоро будет очень нужна.

– Да я двигатель «БМВ» отремонтировать могу с закрытыми глазами, не то, что какую-то башню поправить, – похвастался Забубенный, – конечно запчасти понадобятся. От этих чжурчженьских механиков что-нибудь осталось, кроме скелетов?

– Ну, там, инструменты, гаечные ключи, подшипники?

Плоскиня перебросился с монголами парой фраз и ответил:

– Нет, половцы их сожгли вместе с юртой.

– Жаль, – расстроился Забубенный, – хоть бы чертежи посмотреть. Тормоза, трансмиссию. Ну да ладно, на глаз сделаем. Не велика премудрость. Все, что придумал один чжурчжень, другой всегда сможет починить. Или хотя бы разобрать. Главное, помощников дайте побольше. Один быстро могу не поспеть.

Пока механик произносил эту фразу, он вдруг осознал, что уже почти согласился помогать оккупационному командованию. Настолько он любил решать конкретные технические задачи, что порой забывал о политике и морали. Вот так и ученый, подумал вдруг Григорий, разрабатывает себе тихонько атомную бомбу, проникая в секреты мироздания, просто потому что, ему самому это интересно. А потом какой-нибудь американский маньяк-президент берет эту бомбу и убивает ей миллионы японцев. Да, конфликт личного интереса и морали налицо.