Альбион и тайна времени - Лариса Васильева

Я уже собиралась совершить перебежку — поступок совершенно непонятный английскому образу мысли: уж если заплатил за удобство, зачем его лишаться, — как в купе один за другим вошли двое: высокий, бородатый, полный, в бархатной куртке с бантом почти не оставлял сомнений: коричневый бант — непременная часть униформы художника, который словно хочет, чтобы люди сразу же по банту угадывали род его занятий. Ошиблась я немного: он оказался архитектором, путешествовавшим по делам строительного общества, в котором проектировал жилые дома. Общество было богато и оплачивало даже первый класс в вагонах. Это он сообщил мне, едва мы с ним разговорились.

Второй господин был худощав и узколиц, со следами загара; загар — непременный признак обеспеченности, загар посреди зимы на лице означает либо возможность даже зимой посещать курорты, либо, на худой конец, возможность, приобретя лампу с ультрафиолетовыми и инфракрасными лучами, ежедневно устраивать себе сеансы облучения на дому. Лицо его было тонко чертами, приятно, даже красиво, и не содержало в себе ни одной сколько-нибудь выраженной национальной черты. Ему было лет тридцать пять, улыбка его была вежлива. Он слушал нашу с архитектором беседу, но не произносил ни слова. Лишь, услышав, что я из Советского Союза, перегнулся через архитектора и внимательно долго смотрел на меня. Вскоре ему захотелось курить. Он вышел в коридор и стоял у окна, лицом к нам. Я спросила архитектора:

— Как вы думаете, кто этот человек?

— Не знаю, — почесал он в затылке, — какой-нибудь выскочка. Видно, что с деньгами.

Покурив, приятный господин вернулся и, воспользовавшись паузой в разговоре, наклонился в мою сторону.

— Простите, но я впервые встречаю человека из Советского Союза, мне интересно кое-что узнать у вас. Например, наша пресса пишет, что у вас закон преследует стремление человека к накоплению денежных сумм. И даже, обнаружив эти суммы, изымает их насильственным путем.

— Ваша пропаганда, — сказала я ему, не преминув свести счеты с тенденциозной буржуазной прессой, — представляет нас какими-то чудовищами. А между тем в нашей стране никто не отнимает насильственным путем денег, которые заработаны честным трудом…

— Я не совсем о том вас спросил, — мягко прервал меня собеседник. — Я говорил об очень больших денежных суммах. Видите ли, я — миллионер…

Он сделал паузу, явно желая, чтобы сказанное им было основательно осознано. Наступило мгновенное молчание.

— Поздравляю! — разрушила я тишину. И был в этом слове оттенок насмешливости и язвительности, вернее, не был, а хотела я вложить этот оттенок, но лег ли он в сознание миллионера — и так и не поняла.

— Благодарю вас! — он улыбнулся в ответ с заметным торжеством. — Я — миллионер, и горжусь этим!

Тут-то мне и показалось, что вот-вот он встанет, снимет с полки чемоданчик и, щелкнув замком, покажет нам с архитектором аккуратно сложенный миллион — повторится сцена, описанная Ильфом и Петровым в иных обстоятельствах, на иной почве, с иными героями, и — самое обидное — что никто не поверит мне, начни я рассказывать кому-либо из соотечественников, а тут же обвинят в плагиате: «Плоско, дорогая, было!»

Но миллионер за чемоданчиком не полез. Он стал подробно расспрашивать меня о чертах нашей жизни, связанных с деньгами, деньгами, деньгами. Куда мы их тратим? Почему, как ему известно, мы очень расточительны в быту и хлебосольны? Узнав, что я литератор, он засыпал меня градом вопросов о доходах с моих произведений. Вот где была мука! Никак не могла я втолковать ему, что я не считаю доходы, а в лучшем случае подвожу итог расходам, что, выпустив в свет восемь поэтических книг (Восемь?! Тиражи — 10, 20, 40 тысяч! Неслыханно! И у вас нет миллиона? Кто читает ваши книги? И не только ваши? Раскупаются моментально? Зачем читать столько поэзии?), я никогда не подсчитывала — сколько мною получено за каждую книгу, сколько удержано налогов, какова общая сумма моих заработков за всю жизнь, за десятилетие, за год. Почему не подсчитывала? Не видела необходимости так бездарно тратить время. Во что я вкладывала эти деньги? Да в быт свой, разве упомнишь: книги, одежду покупала, на юг ездила, друзьям взаймы давала…

Последнее про «друзьям взаймы» отняло много времени.

— Да, да, я что-то слышал. Не понимаю — ваши друзья что, бедствуют?

— Почему бедствуют? Но если у них нет денег, а у меня есть, значит, что и у них есть, — даю сколько им нужно. И они, в свою очередь, если я «на мели», обо мне побеспокоятся.

— Непостижимый народ! — миллионер провел рукой по волосам, и лицо его просветлело. — Есть какая-то пока еще мне непонятная прелесть во всем, что вы мне рассказываете, — хотел бы я хоть немного пожить так же материально беззаботно, как вы: не считать каждый пенс, тратить куда захочу, надеяться на друзей и не бояться остаться без денег завтра.

«Вы, советские люди, — народ крайне избалованный, в сравнении с нами», — вспомнились тут мне недавние слова Антони, и собственная моя жизнь показалась отсюда совсем иной, чем вблизи: как же я прежде не ценила этой легкости нашей жизни, когда отсутствие денег — не самая большая проблема, есть друзья, которые по первому зову приходят на выручку. Но как это все растолкуешь английскому миллионеру, да и зачем? И потом, что это все он меня да он меня расспрашивает. Пора переходить в наступление.

— Вот вы — миллионер, — резко свернула я на другую дорогу, — и, как я заметила, вам приятно сознавать себя миллионером. Вероятно, миллионерство приносит массу удобств, вы живете в роскоши, с автомобилями, слугами, и райские птицы поют в саду, где цветут розы и орхидеи…

— Напрасно вы издеваетесь надо мной, — впервые отреагировал на мой иронический тон собеседник, — вы ведь живете в этой стране более года, поэтому в курсе всех ее проблем. Дом у меня не роскошный — это квартира, большая и удобная, в многоквартирном доме в районе с очень хорошим адресом.

Хороший адрес стоит отдельного разговора. Сколько раз замечала я, протягивая свою визитную карточку англичанам, как лица их значительно и уважительно вытягивались при виде адреса на карточке и что-то невидимо изменялось в них по отношению ко мне: если это был простой человек, рабочий, бедный студент, мелкий служащий, то некий налет разочарования ощущала я: советский человек, а живет в Англии в буржуазном районе «Лес святого Джона». И я всегда стремилась объяснить, что живу там как жена представителя газеты «Известия», что наша квартира одновременно и корреспондентский пункт, что, несмотря на адрес, я простой человек, и мы равны. Если же мой адрес попадал в руки респектабельного буржуа, он, одобрительно кивая, похваливал мой район, давая понять, что посредством адреса между нами установилось некое подобие равных положений.