Яд Минувшего. Часть 1 - Вера Камша

— Да уж, — буркнул Ариго, вспоминая льющуюся воду и позеленевший мрамор. Перед отъездом в Торку его занесло в Старый Парк. Лишенный имени и наследства олух просидел до ночи на краю бассейна, на прощанье высыпав в прозрачную воду все, что было в кошельке. На счастье. — За святого Фабиана и храм Октавии голову отвернуть мало!

— Человек, подобным образом навязывающий себя миру, рискует разбудить очень большие неприятности, — назидательно произнес барон. — Франциск сделал очень много нового, но он не оскорблял старое. Ракан думает, что он лев, но он собака, лающая в горах. Лай может сдвинуть лавину, но пес слишком глуп, чтобы это понимать. Это будет трудный Излом, Герман. Я очень рад, что не имею никого в этом мире и могу исполнять свой долг, не оглядываясь на свое гнездо.

— Разделяю твою радость, — пробормотал Жермон то ли Ойгену, то ли крепчавшему ветру.

Солнце уже насадило себя на древесные пики и теперь сползало по ним все ниже и ниже, кошачьи жалобы смолкли, только пушистый розовый ковер рассекла синеватая борозда. Зима в Придде не походила ни на зиму в Торке, ни на зиму в Эпинэ, хотя какая в Эпинэ зима? Тающий на лету снег, злые серые дожди да неистовство вырвавшихся из Мон-Нуар ветров. Очумевшие облачные стада задевают верхушки каштанов, ледяные струи шипят закатными тварями, свиваются в водяные вихри, пляшут по раскисшим склонам.

Буря проносится, и вновь тишина и солнце. Яркое, разрывающее свинцовую муть. Несколько дней слепящей синевы — и новая буря мешает рыхлое небо с раскисшей землей. Доберется он когда-нибудь до Эпинэ или так и умрет на севере, как жил?

— Ты не знаешь, из дома что-нибудь слышно? — Жермон зарекся спрашивать давным-давно, но закат и бергерские откровения сломали старые печати.

— Из дома? — Если б Ойген умел удивляться, можно было подумать, что он удивился. — Мой друг, я не понял.

— Я про Эпинэ, — буркнул Жермон, старательно глядя вдаль. — В конце концов, вся эта заваруха началась именно там.

— Я понимаю, что тебе эта земля небезразлична, — назвал кошку кошкой барон. — О том, что большая часть мятежных дворян ушла за герцогом Эпинэ в Олларию, а губернатор Сабве бежал, ты знаешь. Во главе лояльных Олларам графств, как ты можешь догадаться, стоят граф Валмон и графиня Савиньяк. Дворянство юга начинает шевелиться, весной с мятежом будет покончено. Сейчас все ждут, что сделают кэналлийцы… О, зегнершафферен![5]

… Изумрудная волна неслась через облачный прорыв от берега к берегу, смывая и золото, и кровь. Достигшее земли солнце стало прозрачно-алым, словно маки на горных склонах, а небо вокруг расцвело нежной весенней зеленью. Тот же манящий, нездешний свет лежал на дальних холмах, на спящей Хербсте, на тучах, что нависли над готовыми к прыжку армиями.

— Оно уходит, — резко бросил Ойген, разбивая весенний сон, — мы должны спешить. Берем снег!

Бергер, встав слева от кошачьего следа, быстрыми точными движениями сгребал зеленый снег в кожаный горский мешок. Жермон сорвал перчатки и бросился направо. Изумрудный холод обвивал руки, мешок наполнялся, а солнце стремительно уплывало за хрустальный горизонт.

— Хватит, — решил Ойген, и они кинулись в дом лодочника, приютившего генерала. Все было готово, оставалось высыпать снег в медную миску на привезенные Ойгеном разноцветные камешки, резануть друг друга по запястью и зажечь четыре свечи.

… Они успели, последний огонек вспыхнул за мгновенье до того, как алый солнечный осколок окончательно ушел в землю.

2

Башня казалась древней, как само море, из волн которого ее подняла ныне угасшая сила. Сооружение доживало если не последние дни, то последние годы. Некогда несокрушимое, оно обветшало: по стенам змеились трещины, зубцы раскрошились и осыпались. Башню было жаль, как жаль живое существо, чей срок близится. Так было и с Эгмонтом, и с комендантом Барсовых Врат, имя которого Повелитель Молний запамятовал, и с Жозиной…

Привычно заныло запястье, и Робер принялся растирать больную руку, отгоняя надоедливую боль. Он был совсем один на залитой закатным пламенем верхней площадке. Черно-красные плиты истерлись и растрескались, в бесчисленных выбоинах что-то дрожало — то ли вода, то ли вино, то ли кровь. Эпинэ нагнулся пощупать и отдернул руку. Глаза лгали: камни были сухими и горячими, такими горячими, что занесенный ветром ржавый лист вспыхнул и рассыпался легким пеплом. Раскаленная башня, несущий гарь ветер… Лэйе Астрапэ, отчего же так зябко?

Повелитель Молний огляделся в поисках плаща — ничего, только обветшавшие зубцы и обман. Эпинэ потер многострадальную руку и побрел вдоль осыпающихся бойниц, вглядываясь в полыхающий горизонт, над которым повисли четыре солнца. Это не пугало и даже не удивляло, как не удивлял рвущийся сквозь грохот прибоя конский топот и отдаленный струнный звон. Эпинэ помнил эту песню — недобрую и очень старую. Песня была ровесницей башни, но те, о ком шла речь, родились раньше.

Мимо пустых городов, к южному морю,Ехало четверо конных днем, полным горя,Ехало четверо конных, горбясь устало,Ай-яй-яй-яй, к южному морю…

Четыре молнии вырвались из клубящихся облаков и ушли в красное море, зло и беспомощно закричала невидимая птица, волны с четырех сторон грохнули в стены, разбились о блестящий камень, алыми ройями вспыхнули брызги…

Ай-яй-яй-яй, в вечерних зорях…

Далеко за морем, у исхлестанных ветрами гор заржала лошадь, разбудила серую осыпь. Камни, раздраженно шурша, поползли, покатились, полетели вниз, облака пыли окутали синий перевал, но Они не оглянулись.

Мимо обрушенных стен, цепью предгорий,Ехало четверо конных в вечерних зорях,Ехало четверо конных, ночь наступала,Ай-яй-яй-яй, в вечерних зорях…

Рушились скалы, ветры взметали тучи пепла, море вскипало гривастыми волнами, раз за разом били в иссохшую землю молнии, а Они ехали вперед. Не оглядываясь, не сожалея, не прощая, и небо за ними было багровым и пустым — ни солнца, ни луны, ни облачка, только пять незнакомых звезд. Одна вздрогнула, покатилась вниз, и все погасло. Нет, это погасла свеча у изголовья…

Эпинэ приподнялся на локте и понял, что лежит в постели. Собственной. Ничего страшного, бывают сны и похуже.

— Монсеньор! Монсеньор, вы очнулись? Сэц-Ариж! Только его здесь не хватало!

— Жильбер? Что ты тут делаешь?!

— На Монсеньора напали…

Нападение и трупы на полу он помнил, как убивал — нет.