В бой идут одни штрафники - Сергей Михеенков

Противник тут же отреагировал на неожиданную угрозу. Часть его танков, в основном тяжелые, повернули и пошли лоб в лоб. Но артиллеристы, уцелевшие на опушке леса, тут же воспользовались тем, что открылись их борта, и повели сосредоточенный огонь. Несколько машин сразу остановились и задымили. Открылись их верхние люки, на землю черными горошинами посыпались танкисты. Быстро отбегали от горящих машин, падали, исчезали в высокой траве и снова появлялись. Другие танки, поврежденные болванками, крутились на месте, разматывая в пыли перебитые гусеницы. Их азартно добивали ПТО.

Воронцов ловил в оптический прицел очередную фигуру, выступающую из клубов дыма и пыли, и плавно нажимал на спуск. Вскоре стрельба стала редеть. Впереди все заволокло сплошной непроницаемой пеленой. Бойцы принялись перезаряжать винтовки и автоматы, выкладывать под руку гранаты, ввинчивать взрыватели. Готовились к ближнему бою. Потому что всем вдруг стало понятно, немцы идут напролом и остановить их можно только упорной обороной занятой позиции или контратакой.

Напряжение не спадало. Солдат на войне привыкает ко многому. В том числе и к тому, что шаги приближающейся смерти можно услышать между мгновением ощущения, что она приближается именно к твоему окопу, и ее прихода, существует промежуток, в который вмещается целая жизнь. Можно успеть дотянуть «сорок», протянутый товарищем из соседней ячейки. Можно перепрятать из нагрудного кармана в голенище сапога прощальное письмо, написанное жене или матери еще перед боем. В сапоге оно целее. Вот пойдут после боя трофейщики или похоронная команда, потянут с убитого сапог, а там письмо, и адрес есть. Тут и черствая душа дрогнет. И долетит последняя весточка до родного порога. Можно выбросить из-под себя несколько горстей земли или поправить лопаткой, нарастить еще на пару сантиметров бруствер. Кто знает, возможно, именно на него налетит и споткнется смерть, отрикошетит в сторону. На войне у солдата каждая минута – жизнь.

Воронцов перевернулся на спину, посмотрел в небо и прокричал:

– Примкнуть штыки! Приготовить гранаты! Пулеметчикам – зарядить новые ленты! Всем – проверить оружие!

Только бронебойщики и ПТО продолжали вести огонь. Трассы уходили в поле и терялись в дымно-палевой завесе, поднявшейся, казалось, к самому солнцу.

Там, в небе, снова появились косяки самолетов. Теперь и с той, и с другой стороны одновременно. Над вспольем мелькали то остроносые «сигары» «илов», то обрубленные крылья «лаптежников». И те и другие бросали бомбы, сбрасывали с пусковых реактивные снаряды, стреляли из пушек и пулеметов. Кого они там бомбили? Какие цели? Что можно было увидеть, когда сами они исчезали порой в поднимавшемся все выше и выше сплошном непроницаемом облаке. А выше огненным живым клубком вились истребители, разбрызгивая веера трасс. Иногда из той драки вываливалась усталая машина и, теряя стремительность, неуклюже, через разбитое крыло, кувыркалась вниз. Самолет падал в поле, занятое танками и людьми, но это уже не увеличивало ни огня, ни горя. Когда гудящая топка раскалена докрасна, еще одно полено не изменит ничего.

Трассирующая пуля калибра 7,92 стремительно пронзала пространство над вспольем, заполненным горящей бронетехникой и людьми. Танки какое-то время сокрушали друг друга на расстоянии, вонзая в броню тяжелые болванки и кумулятивные снаряды. Стальные сердечники дырявили борта, проламывали внутрь водительские люки «тридцатьчетверок», взрывали боеукладки «пантер», рвали гусеницы «тигров», срывали башни с легких танков. Но через несколько минут две лавины сошлись, тараня друг друга, и уже невозможно стало понять, где свои, а где чужие. Куда стрелять. Куда двигаться. Где искать спасение экипажам горящих машин? Русские штурмовики и немецкие пикировщики, будто соревнуясь в своей огневой мощи, волна за волной атаковали поле боя, где уже невозможно было понять ничего. Мощные КВ, израсходовав боезапас, таранили средние Т-IV, гонялись за чешскими 38(t) и французскими легкими «AMR», опрокидывали и подминали бронетранспортеры. Такой грандиозной и ожесточенной битвы здесь, на Восточном фронте, пуля еще не видела. Она в восторге кувыркалась над этой какофонией смерти и разрушения и сама была готова разорваться на части от наслаждения, от того безумного катарсиса, который испытывала. Ей уже не нужно было участвовать в том, что происходило внизу. Все шло и так хорошо. И все же, описав крутую траекторию, она снизилась к остановившемуся танку и ударила в грудь танкисту, который тут же рухнул назад, в дымное чрево башни. Потом рванула гимнастерку пехотного лейтенанта, раздробила ключицу. Ударила в затылок каски обер-лейтенанта. И снова взмыла ввысь, туда, где сияла чистота неба и откуда можно было видеть многое.

Глава четырнадцатая

Вечером на землю обрушился ливень.

Воронцов лежал в окопчике. Он расстрелял почти все патроны. Зарядил последний диск и ждал. Ждали и пулеметчики, с опаской поглядывая на конец ленты. Ждали немногие уцелевшие стрелки. Они берегли последние три-четыре патрона, которые остались в магазинах их винтовок. Никто уже не обращал внимания на одиночные фигуры, мелькавшие между догоравших машин. Пусть уходят. Он молил, чтобы немцы, при их упорстве, не решились на еще одну атаку. Его рота, вернее, то, что от нее осталось, просто не выдержит.

Раненых оттаскивали в лес и складывали за деревьями. Но гаубичным тяжелым снарядом, разорвавшимся в самой середине этого госпиталя, убило всех. Тела разметало, развешало по сучьям. Уцелели только те, кто, перевязав раны, остался в окопах. Они решили умереть здесь, на позициях, и судьба пощадила их.

Приполз Нелюбин. Лицо бледное, в грязных потеках. Воронцов глянул на него и сразу понял: Кондратий Герасимович не в себе.

– Авдей… – И он махнул рукой в сторону всполья. В глазах и жесте чувствовались непомерная усталость и мука.

– Танки отошли на исходные. Там, правее, – сказал Воронцов.

– Ходил я туда. Командир сказал, что его танк был подбит.

Они некоторое время молча смотрели в дымящееся поле. Ливень хлестал и хлестал. В окопах лежать стало невозможно. Снизу подплывало.

– Численко! – приказал Воронцов. – Обойдите раненых и вытащите всех из окопов.

Потоки воды шевелили умытую траву, кружились вокруг брустверов, медленно разрушая их. В поле еще дымились горящие танки, рвались боеприпасы. Но и там уже затихало. Казалось, именно этот внезапный обвальный ливень остановил сражение, и люди, участвовавшие в нем, начали медленно приходить в себя.

– Лежит где-нибудь раненый… – Нелюбин снял каску, и дождь струями бежал по его стриженой голове, по лицу, по шее.

– Ну что ты мучаешься, Кондратий Герасимович? Хочешь сходить туда? Поискать?

Нелюбин кивнул.

– С кем пойдешь?

– Да есть несколько охотников.

– Смотри, Кондратий Герасимович, трофейщики народ ненадежный.

– Эти – мои. Я с ними в пекле побывал. Вон, смотри, гвардейцы уже побежали.

И действительно, слева от опушки стали отделяться группы людей по двое-трое и одиночки. Сгорбившись, они перебегали к обгорелым «гробам», ходили вокруг них, заглядывали под гусеницы. «Бюссинги» подошли к опушке ближе, чем танки. Танки во время боя повернули влево, чтобы отразить фланговую атаку КВ и «тридцатьчетверок». А бронетранспортеры, поддерживая огнем пулеметов наступающие цепи пехоты, двигались прямо на окопы гвардейцев и штрафников. Их пожгли артиллеристы и бронебойщики. Один из «гробов» гвардейцы забросали гранатами.

Воронцов встал. Пока лежал, ноги были сухие. А теперь вода с мокрой одежды потекла в сапоги. Дождь шел теплый. Бойцы посматривали в небо, как на внезапное избавление, и посиневшие губы их дрожали. Воронцову тоже хотелось улыбнуться, но и у него ничего не получилось.

– Медведев! – окликнул он взводного-3. – Где Медведев?

– Убит Медведев! – донеслось с правого фланга.

– Как убит? Почему не доложили сразу?

Под березой, срубленной наполовину то ли снарядом, то ли очередью крупнокалиберного пулемета, сидел на корточках сержант. Воронцов узнал его голос – помощник командира третьего взвода. Видимо, он теперь и исполнял обязанности Медведева. Сержант встал и побрел к Воронцову.

– Товарищ лейтенант, я вам докладывал. Вы мне отдали приказ – принять командование взводом на себя.

Значит, во время боя он действовал правильно. Теперь, когда все кончилось и по всполью, уставленному разбитой техникой, бродили группы бойцов, Воронцов не мог вспомнить деталей боя и последовательности событий. Что-то произошло с памятью. Возможно, снова его окликала контузия. О том, как проходил бой, он теперь мог догадываться только по россыпи гильз вокруг своего и соседних окопов, по количеству убитых, лежавших и здесь, в заполнявшихся дождевой водой окопах, и там, в поле.

– Медведева сразу убило. Миной. Его, Гапоненко и Скуратова. Я ж вам докладывал. – Сержант то и дело проводил бледной ладонью по такому же бледному осунувшемуся лицу.