Статьи за 10 лет о молодёжи, семье и психологии - Татьяна Шишова

В глобалистской же утопии, важнейшей составной частью которой является ювенальная юстиция, позволяющая массово отрывать детей от родителей и воспитывать их так, как необходимо строителям «прекрасного нового мира», все наоборот. Культивируются потребительство и эгоизм, которые всегда идут рука об руку с подлостью, предательством и жестокостью. Под разглагольствования о приоритете прав человека насаждается отношение к людям, как к скотам. Открываются шлюзы для самого разнузданного, неистового разврата, высокие понятия осмеиваются, а низменные интересы старательно подпитываются с самого юного возраста. Что это, как не попытка лишить человека образа Божия, лишить привязанности и любви?

Если посмотреть на ювенальную юстицию под этим углом, то тогда уже не покажется абсурдным тот факт, что на Западе детей могут отнять под предлогом «удушающей материнской любви». История Натальи Захаровой и ее дочери, которая именно по такому вердикту была вырвана у любящей матери и отправлена в приют, а затем в приемную семью, не единична. Судья, рассматривавшая это дело, по ее собственному признанию, в девяти случаях из десяти отнимает детей у родителей не из-за жестокого обращения, а, наоборот, из-за их чрезмерной любви, поскольку она, любовь, якобы тормозит развитие ребенка. И она такая не одна! С нелегкой руки французского психоаналитика Франсуазы Кушар, написавшей работу под мрачным названием «Материнское захватничество и жестокость», это самое «захватничество» стало сейчас одним из серьезнейших обвинений, которое только можно предъявить матерям. «Вот мрачная истина, кроющаяся за декларируемой идеальной материнской преданностью своим детям, — читаем в книге других психоаналитиков, Каролин Эльячефф и Натали Эйниш. — Она проявляется иногда как фантом, порожденный воображением: за криком любви женщин, одержимых материнскими чувствами („Невозможно слишком любить детей!“), пробивается воинственный клич женщин, жаждущих обрести объект обожания, объект для полного сращения в любви, для бесконечного заманивания, беспредельного обладания и взаимопоглощения» (Эльячефф Каролин, Эйниш Натали. Дочки — матери. М., 2006. С. 30–31).

«Психоаналитики, — говорится в той же книге (которая для людей чувствительных и не подготовленных к встрече лицом к лицу с апологетикой „прекрасного нового мира“ может оказаться слишком сильным ударом по нервам), — оспаривают материнскую любовь как безусловную ценность. Отвечая своим слушателям, Б. Беттельгейм (один из столпов данного направления, которое как раз и положено в основу работы с семьей в рамках „ювенальных технологий“! — Т.Ш.) мог бы процитировать Ференци: „Если дети в нежном возрасте получают больше любви, чем им нужно, или не в той форме, которая им необходима, это может иметь столь же патогенные последствия, как и недостаток любви“» (Там же. С. 420).

А другой представитель аналитической школы, Сибилл Биркхойзер — Оэри, идет в своих объяснениях еще дальше: «Поскольку в нашей христианской культуре эрос остался на недоразвитом, варварском уровне… Юнг считал, что женщина с негативным отношением к матери, с негативным материнским комплексом имеет, по всей видимости, значительно больше шансов достичь высокого уровня осознанности. Это объясняется тем, что внутреннее психологическое состояние побуждает ее фундаментально пересмотреть свою феминную сущность. Можно утверждать, что она не сможет быть полноценной женщиной, пока не достигнет необходимого уровня осознания» (см.: Биркхойзер — Оэри Сибилл. Мать: архетипический образ в волшебной сказке. Когито-центр, 2006).

А ведь в современном мире, где царствует эгоизм, только еще, пожалуй, матери любят детей больше, чем себя! «Просто любить кого-то — это еще мало. Надо любить человека больше, чем самого себя, — говорил старец Паисий Святогорец. — Мать любит своих детей больше, чем себя. Для того чтобы накормить детей, она остается голодной. Однако радость, которую она испытывает, больше той радости, которую испытывают ее дети. Малыши питаются плотски, а мать — духовно. Они испытывают чувственный вкус пищи, тогда как она радуется духовным радованием» (Паисий Святогорец. Слова. Т. 6: Семейная жизнь. М., 2008. С. 85).

Даже сам процесс кормления младенца имеет глубокий символический смысл. Думается, Бог не случайно устроил, что мать питает малыша грудным молоком-то есть фактически собой, своими живительными соками. Это зримое выражение таинственной связи ребенка с матерью и ее жертвенной любви, того, что в этой любви она отдает ребенку себя.

И именно этот, для многих последний, оплот любви сейчас усиленно разрушают и дискредитируют. Образ Ужасной матери прямо-таки витает в воздухе. В лучшем случае она ничего не умеет — полная дуреха, на грани умственной отсталости. А в последние пару лет на волне борьбы с «насилием в семье» все чаще и чаще слово «мать» ассоциируется со словами «изверг» и «садистка». Старец Паисий подчеркивал, что мать сама останется голодной, но детей накормит. И все мы видели и слышали массу таких историй. (А порой и сами были их участниками.) Но в СМИ популярно другое. Уже чуть ли не каждый подросток знает, что при голодоморе или в блокаду матери ели детей. И что это было достаточно массовое явление! А в чем обвиняют подросшие детки матерей, которые пытаются удержать их от чего-то дурного? Тут и гадать нечего: естественно, в материнском эгоизме. («Ну да, ты же всегда права, всегда хочешь настоять на своем!») Кормление грудью тоже, кстати, может сейчас пропагандироваться в весьма специфическом, если не сказать кощунственном, ракурсе: дескать, это приносит женщине сексуальное удовольствие. И, наконец, даже сама материнская любовь в мире перевернутых координат уже не добродетель, а грех, за который суд, стоящий на страже прав ребенка, постановляет этого ребенка у мамы отобрать!

О сатанизме необязательно объявлять открыто. Можно просто попытаться задать такую систему «ценностей», в которой на место добра будет поставлено зло, произвести ценностный переворот, революцию. И люди будут служить бесам, сами, может быть, того не подозревая и даже веря, что делают благое дело.

Очень показательно, что обвинение в патологической, захватнической любви было предъявлено задолго до современных французских психоаналитиков в революционной Франции королеве Марии — Антуанетте, супруге Людовика XVI. Ее тоже разлучили с ребенком — восьмилетним дофином Людовиком — Карлом, на память о котором у Марии — Антуанетты остались лишь его портрет и локон, спрятанный в детской перчатке. Общество, правда, еще мыслило достаточно традиционно и при всей своей увлеченности идеями свободы не было готово порицать горячую материнскую любовь, поскольку она якобы тормозит развитие ребенка, лишая его свободы самовыражения и индивидуальности. Мать, беззаветно любящая своих детей, тогда еще была общепризнанным идеалом. Поэтому Марии — Антуанетте «впаяли» инцест. Королева, до последней минуты своей жизни сохранявшая достоинство, не унизилась до оправданий. А когда на суде ее спросили, почему она молчит, Мария — Антуанетта произнесла: «Если я не отвечаю, то лишь потому, что сама природа отказывается отвечать на подобные гнусные обвинения в адрес матери. Я призываю всех, кто может, явиться сюда». По залу прокатился ропот, заседание суда было прервано.

Как, однако, все неслучайно! Скользя по поверхности жизни, мы обычно даже не подозреваем, насколько глубокие — и исторические, и духовные — корни имеют самые, казалось бы, новомодные тенденции и явления. Очень по-ювенальному поступили и с несчастным маленьким наследником престола. Оторвав его от матери, деятели Революционного трибунала быстро сломили волю ребенка и заставили дать показания, которыми потом козыряли в суде. Сохранились записи нескольких сбивчивых рассказов, подписанных неумелой детской рукой. Мальчик признался, что мать брала его несколько раз к себе в постель. Происходило это во время заточения в Тампле, когда, как нетрудно догадаться, ребенку было страшно, одиноко и, наверное, холодно. А, может быть (и даже наверняка!), снились страшные сны. Но если задаться целью обвинить человека, то практически любой его поступок и мотив легко истолковать превратно.

Бывшего принца отдали в приемную семью к сапожнику — якобинцу Симону. Прожил он там, правда, недолго. Члены революционного Конвента, приходившие навестить Людовика — Карла, отмечали вялость и апатичность мальчика. Он стал молчаливым на грани немоты, был крайне физически истощен и вскоре умер. Что, впрочем, неудивительно после таких страшных моральных истязаний и такого страшного, пусть и невольного предательства. Это ведь только при «легкости в мыслях необыкновенной» или при том, что когда-то называлось «моральным помешательством», можно отстаивать право ребенка доносить на своих родителей и не задумываться о том, какие муки совести ему придется испытать впоследствии. И как он будет с этими муками жить.