Том 6. Наука и просветительство - Михаил Леонович Гаспаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Три русских народно-песенных размера», которым посвящена его книга, хорошо известны каждому. Это 4-стопный хорей: «Отставала-то лебедушка…». Если он теряет слог в середине, он становится 2-стопным анапестом: «Отставала лебедушка…». Если он наращивает слог в середине, он становится «двойным пятисложником», 5+5: «Отставала ли та лебедушка…». Если строки всех этих типов свободно сочетаются в одной песне, он становится двухударным акцентным стихом: «Отлетала лебедушка / От той стады лебединое…». Певец в зависимости от своих предпочтений всегда может перевести песню из одного размера в другой, то вставляя, то убирая наполнительные частицы «то», «ли», «да» и т. п., то используя переакцентуацию или стяженные формы слов; как он это делает, в книге тщательнейшим образом исследовано. При этом между текстами, правильно выдерживающими тот или иной размер, появляются переходные случаи: все ступени этих переходов тоже тщательно исследованы. Постороннему человеку может показаться, что ничего особенного в этом открытии нет: что-то такое смутно ощущал каждый, кто чутко прислушивался к народным песням. И только специалист способен оценить, какая это радость: сквозь хаос переходных и деформированных ритмов увидеть очертания правильных размеров, складывающихся в связную систему. Книга Бейли важна не только для не слишком многочисленных исследователей народной песни, она важна для всех исследователей народной поэзии тем, что она расчищает поле их работы, оттачивает методику и дает редкий по убедительности образец и ориентир.
В этом году Джеймсу Бейли, заслуженному профессору Висконсинского университета, исполняется 75 лет. Тридцать лет из них он положил на изучение русского народного стиха. Но это не единственная его тема: он писал и о русском литературном стихе, и об английском стихе (с подсчетами по «русскому методу»), выпустил антологию русских былин в английском переводе. Он всегда работал в тесном сотрудничестве с русскими стиховедами и фольклористами-музыковедами, хотя обстановка последних советских десятилетий мало этому благоприятствовала и в России он бывал реже, чем хотелось. Только в последние годы он стал постоянным участником наших международных стиховедческих конференций, и его работы открылись для русского читателя, любящего поэзию и народное творчество. В 2001 году вышла его книга «Избранные статьи по русскому народному стиху» (М.: Языки русской культуры, 2001) – он нарочно хотел, чтобы русские читатели ознакомились прежде всего не с итоговой его монографией, а с подготовительными и параллельными к ней статьями, позволяющими проникнуть в лабораторию исследователя, присмотреться к его методике и перенять его приемы, полезные для собственной работы. А в 2004 году вышла вторая, параллельная его книга: «Избранные статьи по русскому литературному стиху» (М.: Языки славянской культуры, 2004). Русским коллегам хотелось бы, чтобы это издание было знаком их уважения и благодарности к большому американскому ученому, посвятившему свою жизнь русскому стиху, русской поэзии и русской народной культуре.
ПРЕДИСЛОВИЕ К ИЗБРАННЫМ СТАТЬЯМ И. Ю. ПОДГАЕЦКОЙ 317
Эту книгу Ирина Юрьевна Подгаецкая не успела написать. Ей всегда интереснее было не писать, а думать и узнавать. Области интересов ее всегда лежали дальше, чем она сама предлагала, – с перелетом. Пятьдесят лет назад она пришла поступать на филологический факультет МГУ, на русское отделение. На собеседовании она по близорукости подошла не к тому собеседователю и оказалась поступившей не на русское, а на романо-германское отделение. Она не стала исправлять недоразумение, она специализировалась на французской литературе, занималась поэзией XVI века, учителями своими считала Д. Р. Михальчи и Ю. Б. Виппера. Но когда после университета она стала служить в Институте мировой литературы Академии наук, то оказалась не в отделе западной литературы, а в отделе теории. И опять не стала оттуда переводиться: здесь можно было узнать больше, чем на размеченных участках западной литературы. Разумеется, не столько по институтским планам, сколько по своим собственным. В свои последние десять лет она занималась больше всего поэтикой заглавий, поэтикой черновиков и поэтикой Пастернака. Ничто из этого в круг забот отдела теории ИМЛИ не входило. Плановые статьи она писала без большой охоты, сочинять книги и не думала, кандидатскую диссертацию защитила, только когда директор института, прочитав ее статьи, приказал ей взять отпуск и не возвращаться без диссертации.
Рассеянные по научным журналам и сборникам за тридцать с лишним лет ее статьи собраны здесь впервые. Они составили три раздела, как три ступени ее пути: «Русская литература», «Французская литература», «Теория литературы». И только после этого стало ясно, что все они находятся между собой во внутренней логической связи, складываются в очертании единого целого – той книги, которую Ирина Юрьевна Подгаецкая не написала и даже, кажется, не собиралась писать. Во всяком случае, ни с кем из друзей и коллег она об этих сквозных мыслях ее работы не разговаривала.
Этих сквозных мыслей было две. Одна – очень несовременная: что такое поэзия? Наперекор нашим романтическим привычкам – «поэтическое произведение есть акт интуитивного самовыражения, индивидуальный и неповторимый» – она всю жизнь напоминала о традиционализме и рационализме поэзии, о наборе общих мест, на фоне которых только и может ощущаться ее новаторство, о том, что даже самая авангардная поэзия гораздо традиционалистичнее, чем хочет казаться. Другая мысль, наоборот, очень современная: в чем специфика русской поэзии, ее истории, ее устойчивых и ее сменяющихся качеств? Прямо этот вопрос ставится только в одной статье, но именно к нему, прямо или косвенно, восходит проблематика всех или почти всех статей этой книги. Если читатель хочет понять их связь, пусть начнет чтение со статьи «„Свое“ и „чужое“ в поэтическом стиле. Жуковский – Лермонтов – Тютчев».
Здесь говорится: русская поэзия есть европейская поэзия. (Собственно, это очевидно, но ради неразумных фанатиков самобытности это приходится повторять.) Среди других европейских поэзий русская выделяется своим ускоренным развитием. От Симеона Полоцкого до Пушкина прошло полтораста лет – в других литературах на такой путь уходило лет по триста. Но путь был одинаковый. Сперва ученичество у иноязычных образцов: точно так же когда-то французская поэзия училась у итальянской, итальянская – у латинской, а латинская – у греческой. Затем – создание первых собственных образцов, начинается ученичество у них, но западные образцы не уходят, а продолжают сквозь них просвечивать, то слабее, то ярче. А затем – периодическое обновление
