Взлет и падение Третьего Рейха - Уильям Ширер

Наконец около часа ночи хриплый голос Адольфа Гитлера разорвал тишину летней ночи:

«Мои немецкие товарищи! Я выступаю перед вами сегодня, во-первых, чтобы вы могли услышать мой голос и убедиться, что я жив и здоров, и, во-вторых, чтобы вы могли узнать о преступлении, беспрецедентном в истории Германии.

Совсем незначительная группа честолюбивых, безответственных и в то же время жестоких и глупых офицеров состряпали заговор, чтобы уничтожить меня и вместе со мной штаб верховного главнокомандования вермахта.

Бомба, подложенная полковником графом фон Штауфенбергом, взорвалась в двух метрах справа от меня. Взрывом были серьезно ранены мои верные и преданные сподвижники, один из которых погиб. Сам я остался совершенно невредим, если не считать нескольких незначительных царапин, ожогов и ссадин. Я рассматриваю это как подтверждение миссии, возложенной на меня провидением…

Круг этих узурпаторов очень узок и не имеет ничего общего с духом германского вермахта и прежде всего германского народа. Это банда преступных элементов, которые будут безжалостно уничтожены.

Поэтому сейчас я отдал распоряжение, чтобы ни одно военное учреждение… не подчинялось приказам, исходящим от этой шайки узурпаторов. Я приказываю также считать долгом арест каждого, кто отдает или исполняет такие приказы, а если он оказывает сопротивление, расстреливать его на месте…

На этот раз мы сведем с ними счеты так, как это свойственно нам, национал-социалистам».

И на этот раз Гитлер сдержал слово.

Жестокость нацистов по отношению к своим же согражданам достигла апогея. По Германии, в тылу и на фронтах, прокатилась волна арестов, за которой последовали пытки, военно-полевые суды и громкие процессы. Приговоры приводились в исполнение по большей части путем медленного удушения жертв рояльными струнами, перекинутыми через крюки для подвески мясных туш. Крюки же брали напрокат в мясных лавках и на скотобойнях. Родственников и друзей обвиняемых тысячами отправляли в концлагеря, где многие из них погибли. С теми немногими, кто приютил у себя скрывавшихся, расправились таким же образом.

Гитлер, одержимый злобой и жаждой мести, подхлестывал Гиммлера и Кальтенбруннера с еще большим рвением заниматься каждым обнаруженным заговорщиком, посмевшим пойти против него. Он сам разработал процедуру казни. «На этот раз, — бесновался он на одном из первых совещаний после взрыва в Растенбурге, — преступников ждет короткая расправа. Никаких трибуналов. Мы предадим их Народному суду. И не позволим им произносить длинных речей. Суд будет действовать с молниеносной быстротой. И через два часа после приговора он будет приведен в исполнение… Через повешение… Беспощадно…»

Эти инструкции сверху исполнялись скрупулезно. Исполнял их председатель Народного суда Рональд Фрейслер, отвратительный злобный маньяк, который, оказавшись в Первую мировую войну в русском плену, стал фанатичным большевиком, а позднее, вступив в 1924 году в нацистскую партию, таким же фанатичным нацистом. При этом он остался горячим поклонником советского террора. Он специально изучал приемы Андрея Вышинского, главного прокурора на московских процессах тридцатых годов, когда старые большевики и большинство высших генералов были признаны виновными в измене и уничтожены. «Фрейслер — это наш Вышинский», — воскликнул Гитлер на упомянутом выше совещании.

Первый процесс над заговорщиками 20 июля в Народном суде проходил в Берлине 7 и 8 августа. На скамье подсудимых оказались фельдмаршал фон Вицлебен, генералы Гёпнер, Штифф и фон Хазе, а также младшие офицеры Хеген, Клаузинг, Бернардис и граф Петер Йорк фон Вартенбург, работавшие бок о бок со Штауфенбергом. После пыток в подвалах гестапо они были фактически сломлены. Геббельс приказал заснять на кинопленку весь процесс до последней минуты, чтобы показывать кинофильм в назидание военным и гражданскому населению, причем сделать так, чтобы обвиняемые выглядели как можно более ничтожными. Одеты они были в не поддающуюся описанию одежду, в старые шинели и свитера. В зал суда их вводили небритыми, без воротничков и галстуков, в брюках без ремней и подтяжек. Особенно был унижен некогда гордый фельдмаршал Вицлебен, который выглядел окончательно раздавленным беззубым стариком. У него отобрали даже искусственную челюсть. Безжалостно затравленный ядовитыми выпадами главного судьи, фельдмаршал, стоявший за ограждением у скамьи подсудимых, то и дело хватался за брюки, чтобы не дать им упасть.

«Ты, грязный старик, — орал на него Фрейслер, — что это ты постоянно теребишь свои брюки?»

И хотя обвиняемые знали, что судьба их решена, они вели себя мужественно и с достоинством, несмотря на нескончаемые попытки председателя суда Фрейслера унизить и опозорить их. Молодой Петер Йорк, двоюродный брат Штауфенберга, казался, пожалуй, самым смелым, на оскорбительные вопросы он отвечал спокойно, даже не пытаясь скрыть своего презрения к национал-социализму.

— Почему вы не вступили в партию? — спросил Фрейслер.

— Потому что я не являюсь и никогда не смог бы стать нацистом, — ответил граф.

Когда Фрейслер пришел в себя и снова стал требовать ответа на вопрос, Йорк попытался объяснить.

— Господин председатель, я уже заявлял на допросе, что нацистская идеология является таковой, что я…

Судья прервал его.

— …не мог согласиться…

— Вы не согласны с национал-социалистической концепцией справедливости, ну, скажем, относительно истребления евреев?

— Важным фактором, который объединяет все эти вопросы. — ответил Йорк, — являются тоталитарные требования государства по отношению к человеку, что вынуждает его пренебрегать своими моральными и религиозными обязанностями перед богом.

— Ерунда! — выкрикнул Фрейслер, оборвав молодого человека, ведь подобные разговоры могли испортить фильм д-ра Геббельса и рассердить фюрера, который запретил обвиняемым произносить длинные речи.

Назначенные судом защитники играли еще более незавидную роль. Когда читаешь протоколы суда, убеждаешься, что их трусость почти невероятна. Так, например, защитник Вицлебена, некий д-р Вайсман, превзошел государственного прокурора и почти сравнялся с Фрейслером в нападках на своего подзащитного, именуя его убийцей, объявляя полностью виновным и заслуживающим самого тяжкого наказания.

Это наказание было определено 8 августа, как только закончился суд. «Всех повесить как скот», — приказал Гитлер, и этот приказ был исполнен. В тюрьме Плётцензе восьмерых осужденных загнали в небольшое помещение, где с потолка свисало восемь крюков. Одного за другим, раздетых по пояс, их вздергивали вверх, накинув на шею петлю из рояльной струны, перекинутую через крюк. Непрерывно трещала кинокамера, снимая, как осужденные поначалу свободно свисали в петле, а затем, по мере того как петля затягивалась, начинали хватать ртом воздух, как с них сползали и падали на пол брюки, как они бились в предсмертной агонии и наконец затихали.

Срочно проявленный фильм согласно приказу немедленно направляли Гитлеру, чтобы он мог увидеть его в тот же вечер, как и кинокадры, сделанные во время суда. Говорят, что Геббельс, боясь упасть в обморок, закрывал глаза обеими руками[153].

Все лето, осень и зиму наступившего 1945 года шли заседания Народного суда, наводя ужас на немцев. Нацистские судьи творили скорый страшный суд, штампуя смертные приговоры, пока наконец утром 3 февраля 1945 года американская бомба не поразила прямым попаданием здание суда, убив главного судью Фрейслера и уничтожив судебные дела остававшихся в живых обвиняемых. Произошло это в тот момент, когда в зал вводили Шлабрендорфа. И он чудом остался жив — один из немногих, кому улыбнулась судьба и кого впоследствии вырвали из лап гестапо американские войска.

Теперь проследим судьбу остальных.

Гёрделер, которого намечали в канцлеры при новом режиме, скрылся за три дня до 20 июля, после того как его предупредили, что в гестапо заготовлен ордер на его арест. В течение трех недель он скрывался то в Берлине, то в Потсдаме, то в Восточной Пруссии, редко проводя две ночи кряду в одном и том же месте. Он находил убежище у друзей и родных, которые рисковали жизнью, пряча его, тем более что за его голову Гитлер установил награду в один миллион марок. Утром 12 августа, измученный и голодный, после нескольких дней скитаний по Восточной Пруссии он, с трудом переставляя ноги, зашел в небольшую деревенскую гостиницу в Конрадсвальде, близ Мариенвердера. Ожидая завтрака, он заметил, что за ним пристально и с подозрением наблюдает женщина в форме вспомогательной службы люфтваффе. Он быстро вышел на улицу и бросился в близлежащий лес. Но было слишком поздно. Женщина, некая Елена Шварцель, оказалась давней знакомой семьи Гёрделеров. Она сразу узнала его и по секрету сообщила об этом двум летчикам, сидевшим с ней за столом. Гёрделера вскоре настигли.