Остров Немого - Гвидо Згардоли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вскоре Гуннар понял, что организационная или творческая работа нравится ему гораздо больше, чем торговля. Он освоил мастерство проектировщика, делал макеты современной мебели и создал целую сеть, разъезжая из одной части страны в другую и выполняя всё более важные заказы. Берген, Кристиансанн, Ставангер, Драммен, Лиллехаммер, Фредрикстад – Гуннар продвигался дальше и дальше, пока не достиг Швеции – Уппсалы и Гётеборга. Название фирмы – «Якхельн» – звучало повсюду. Новаторские идеи и находчивость отца повлияли на то, что лесопильня Якхельна стала называться «Мебельная фабрика Якхельн и Бьёрнебу». Это предприятие стало самым значимым в губернии Хедмарк.
Должен признать, мой брат всегда проявлял врожденную тягу ко всему красивому. Он закупал ткани в лондонских и парижских ателье и никогда не пропускал ни одного публичного мероприятия или приглашения в самые знаменитые салоны города. В определенных кругах он был незаменим. Прием или бал считались неудачными, если Гуннар Бьёрнебу не посетил их. Ни одно торжественное открытие не могло состояться без его присутствия. И он никогда не отказывал, испытывая величайшее удовольствие от того, что его звали.
Но, как бы я его ни любил и ни восхищался им, наши взгляды на мир разнились. Так же, как и с Гюнхиль. Я бы никогда не преуспел в погоне за материальным достатком, никогда бы не стал ни торговцем, ни финансистом, не смог бы развивать компанию, даже семейную. Я чувствовал, что такая работа обернется для меня напрасно потраченным временем и никакой радости мне не принесет.
Поэтому я сообщил родителям, что хочу продолжать учебу после окончания школы, хотя и знал, что их расстроит, если я не пойду по стопам Гуннара. Но они проявили понимание – впрочем, я на него втайне надеялся – и позволили мне посещать курс философии в Университете Кристиании.
Конечно, я добился своего, только мне всё равно было как-то неспокойно. А сейчас я расскажу вам о самом близком мне человеке, с которым я всю жизнь чувствую особую связь. У нас с ней много общих мыслей и привязанностей. Это моя сестра Элиза.
Между нами только пятнадцать месяцев разницы, и это, несомненно, сблизило нас в детстве – так же, как Гуннара и Гюнхиль объединяло то, что они родились близнецами. Элиза – единственная из нас четверых с темными волосами и светлыми глазами – большими, одинокими, сияющими на бледном лице. Ее отличие всегда меня очаровывало и притягивало. Я не знал никого чувствительней и внимательней ее, она напоминала мне озеро с прозрачной водой, дрожащее даже от легкого ветерка. Ей одной я доверял все свои тайны, с ней я был настоящим и словно отражался в ней – такой кристально чистой. Но поразительная чувствительность делала сестру невероятно хрупкой – как хрусталь, который мог разбиться от любого неосторожного прикосновения. Элиза была из тех людей, чьи чувства не ведают порядка и меры, в ком радости и печали равно сильны и порой сплетаются в вихрь, непрестанный, мучительный и изматывающий.
В любом случае она проявила неожиданную решимость осуществить свою мечту. Девушки в то время редко продолжали учебу после школы. Для этого требовались деньги и еще – равнодушие к общественному мнению. Но Элиза не была создана для жизни, подобной той, что была у Гюнхиль. Вы бы и сами поняли это, если бы знали ее – пусть даже совсем немного. Она смотрела вперед, за пределы дома и семейного быта, и не принимала условностей.
Отец поддержал Элизу и обеспечил деньгами, так что она сумела получить диплом преподавателя и нашла работу в городе.
Когда я случайно проходил мимо школы и видел, как она, радостно улыбаясь, занимается с учениками гимнастикой на школьном дворе, или сквозь толстые стекла различал в классной комнате детей и сестру, словно тянущихся друг к другу – одни чтобы воспринять драгоценные знания, другая чтобы передать их, – я вновь и вновь осознавал: вот он, настоящий полезный для общества труд. Работа, какой бы она ни была, ценна уже хотя бы потому, что ее выполняют, ей посвящают время. Но я считал, что у разных работ эта ценность разная. В те времена мы с Элизой стремились приносить пользу обществу, полагая, что это единственно достойное дело.
Меня захватывала философия. Если педагогика работает в основном с молодыми умами, то удел философии – всё человечество. Она отвечает на фундаментальные вопросы бытия, изучает потребности и возможности людей. Во многом философия абсолютна и универсальна. Стать владельцем мебельной фабрики? Это означает освоить частное, индивидуальное ремесло, не связанное с историей общества, в котором оно развивается. Преподавать? Уже что-то. Но это как будто сузить социум до размеров школы. Мыслить, воплощать идеи, поднимать важные вопросы – вот работа, которую я избрал для себя.
3
Полный волнений и ожиданий, я начал новую – университетскую – жизнь. Мне пришлось переехать в столицу – Кристианию – к дальнему родственнику матери. Он сдавал комнаты на западном берегу реки. Я сразу же принялся искать товарища, с которым можно было бы проводить время и делиться новостями, а не тратить деньги и болтаться, нарываясь на неприятности. Большой город – это не только возможности, но и соблазны для молодого неопытного человека. В Кристианию часто приезжали изгнанники: немцы, поляки и прежде всего русские. Они смело обсуждали свои мысли за столиками кафе, в гостях, на публичных чтениях, побуждали к новым идеям и размышлениям – и столица от этого обретала особую атмосферу.
Со временем я нашел друга. Им оказался увлеченный первокурсник, посещавший тот же факультет, что и я, – Нильс Бундэвик, племянник Юхана Свердрупа, представителя демократических левых сил и президента Норвежского законодательного собрания.
Однажды мы с Нильсом выходили из большого здания, где заседал стортинг – парламент.
– Чем
