Мышеловка капитана Виноградова - Никита Филатов

— Добро.

— Решим… Вам что, славяне, жить надоело? Что тут думать — уматывать надо! Эй, блин, герои! На хрен ж я тогда сюда тащился? — почти крикнул Виноградов вслед удаляющимся в расщелину спинам.

— А может — пейзажем насладиться! — обернулся Раабтилен. — Сам же говорил — великолепное зрелище, нет? Пойдем, водка стынет…

— Тут, капитан, свои заморочки. Не обижайся. — Вернувшись в хижину, они уже успели от души выпить и теперь обстоятельно закусывали. Старый хмель на ночном холоде вышел, приходилось наверстывать по новой.

— Мне-то что, я в любом случае сегодня… — И Виноградов раскинутыми руками изобразил уходящий на крыло самолет.

На верхних нарах зашевелились спросонья, и сладко причмокнул губами Саня.

— Ты, Саныч, спрашиваешь — не надоело ли, мол, жить… Не знаю, наверное, нет. Не надоело. — Раабтилен аккуратно подцепил вилкой маслину и, прикрыв глаза, отправил ее за щеку. — Прелесть! Но и к смерти я за последние годы как-то попривык… Когда она постоянно рядом — перестаешь замечать, понимаешь?

— Как жену, что ли?

— Жена… Нет, пожалуй, скорее — сестра. Общая наша сестра, одна на всех — общей жены же, слава Богу, быть не может! Точно! И напоминает она иногда о себе, и внимания требует — но чаще где-то просто есть поблизости, сестра наша — смерть…

— Ты прямо поэт, Оттович! Сказа-ал… — Видно было, что Савченко безгранично уважает майора. — Еще?

— Давай. Под настроение! А, капитан?

— Не возражаю. — Голова Виноградова отяжелела, потянуло в сон, но финишировал он наравне со всеми.

— В койку! Всем — спать, через два часа подъем. — Голос Раабтилена был усталым и приятным.

Владимир Александрович мягко откинулся вбок, поверх одеяла, и, коснувшись щекой чуть прелой подушки, мгновенно отключился.

…Шагов и скрипа двери Виноградов не услышал. Проснулся он от мощного золотисто-багрового потока света, разом заполнившего сторожку, — прямо напротив входа из-за горных зубцов поднималось пышное и жаркое солнце.

— Кто рано встает — тому Бог подает! Эй, славяне, ау!

Стало чуть потемнее — часть дверного проема заполнил силуэт Ипатова.

— Пивка не желаете?

— Изыди! — прорычал из своего угла Раабтилен.

— Как хотите… А вот тут по случаю… — На огромной ладони старшины блеснули два серебристых цилиндра.

— Подъем! — Майор уже стоял посредине, у стола. — Откуда?

— «Открывашкино».

— Неужели поймали?

— Ну! — гордо кивнул Ипатов.

— Рассказывай. — Майор уже оторвался от пенистой банки и передал ее подошедшему Савченко.

— Да как и ждали — еще затемно притащился. С той стороны шел, от аула. Тихо так пробирался, профессионально…

— На старое место?

— Нет, ты правильно сказал — он каждый раз меняет… Короче, с приборчиком я его вижу — а он меня нет! Дали гаду устроиться поудобнее, потом аккуратненько с Курбанычем его обошли — и всего делов.

— Живой?

Старшина покосился на гостя:

— Обижаешь, командир. Нешто мы бандиты… Сюда принесли!

— Давай всех вниз. Всех, с постов тоже! — Вспомнив ночной разговор, Раабтилен помрачнел.

— Есть! — Почувствовав что-то, Ипатов без разговоров отправился выполнять приказание.

…Когда Раабтилен, Виноградов и братья Савченко подошли к небольшой каменной площадке у прохладного горного ручейка, на одном из валунов с аппетитом уплетал бутерброд с китайской ветчиной Курбанов. Он приветственно улыбнулся и с наслаждением запил трапезу водой, зачерпнув ее прямо ладонью. У его ног без движения лежало что-то, прикрытое черной, побитой временем буркой, рядом матово лоснился старого образца карабин с оптическим прицелом.

— Его?

— Ага. Вещь!

Откуда-то сверху спустились омоновец Андрюша Мальцев, весь в небритой рыжей щетине, любитель поспать и поесть, и его напарник, старший сержант Ровенский, из всех развлечений предпочитавший разнообразное общение с женским полом. Оба знали Виноградова по предыдущим «горячим точкам». Со стороны дороги приблизились Ипатов, несший пустой котелок, и долговязый жилистый парень в камуфляже и полковничьей папахе без кокарды — адъютант сотника Лexa Махотин, из бывших афганцев, до армии — головная боль участковых, драчун и волокита.

— Начнем?

— Давай!

Ипатов откинул бурку.

На россыпи мелких камней, неестественно вывернув сломанные в плечевых суставах руки и запрокинув голову, лежал невысокого роста черноволосый юноша лет двадцати с небольшим. Маскировочный комбинезон его, такой же как у Махотина, был разорван, под страшной раной на ноге натекла лужа крови. В крови было и лицо, по всему судя, целых ребер у парня тоже почти не осталось.

Виноградову стало не по себе, он откинул со лба взмокшие волосы:

— Постарались…

Савченко-старший отставил в сторону карабин, пуля из которого сидела у него в руке, подошел вплотную к пленному. Не спеша расстегнул ширинку и помочился ему на лицо. Юноша застонал и конвульсивно дернулся. Ипатов окатил его водой из принесенного котелка. Красивые черные глаза почти осмысленно обвели окружающих.

— Кто? Откуда? Почему? — Вопросы Раабтилен задавал негромко.

Пленный ответил что-то — гортанно и певуче.

— Он не будет говорить по-русски, — перевел Махотин.

— Переведешь?

— Могу. — И казак произнес вопрос по-халкарски. — Он говорит, что когда-нибудь смерть придет и в наши дома. Что муки его народа покажутся счастьем вашим женам и детям. Аллах пошлет русским гибель долгую и мучительную…

— Смелый парень, — хмуро констатировал Ровенский.

— Здесь таких много.

— Спроси — мы-то чем ему помешали? На что он вообще надеется, а?

— Он говорит, что даже маленький народ, ведомый Аллахом, может выкинуть со своей земли осквернителей. Нужно только, чтобы каждый убил хотя бы одного из нас — как в Афганистане.

— Спроси — он знает про Афган?

— Знает. — Махотин ответил сразу же, не переводя. — Знает, мы с ним призывались вместе и служили там — за речкой. «Звездочки» в один день получали…

— Да-а, компот…

И без того серое лицо казака закаменело — недавний однополчанин с хрипом выругался, силясь еще что-то сказать, зрачки закатились, в углу разбитого рта вспыхнул и запульсировал кровавый фонтанчик.

— Он просит меня… — Махотин вопросительно повернулся к Савченко, не замечая, казалось, никого вокруг. Пальцы зашарили по застежке кобуры.

— Не из своего… На! — Раабтилен протягивал афганцу карабин. Сотник кивнул, соглашаясь.

Внезапно судорога отпустила пленного. Проведя глазами от качающегося над сердцем ствола к лицу Махотина, он неожиданно отчетливо и чисто сказал по-русски:

— Спасибо, братка…

— Ничего себе — братка! Я сюда за три тысячи километров притащился, чтоб такого вот братишку отыскать, так их всех в маму! — Накидывая на мертвеца бурку, непримиримо бурчал Ипатов. Эхо от одиночного выстрела еще чуть слышно перекатывалось в горах.

— Майор, вот ты вчера говорил… Ведь если сестра у нас одна на всех, то откр… то есть покойник, — прав, — нерешительно обратился к Раабтилену Савченко-старший.

— Это он про что? — шепнул, на ходу обернувшись к Виноградову, Саня.

— Про смерть. Про то, что все мы — одной сестры братья, сводные, — не вдаваясь в подробности, пояснил Владимир Александрович. Он уже почти не отставал на каменистой тропе.

— Философия! — презрительно процедил Ипатов. — Попадись такому «родственничку» в руки…

— Не мы первые начали, казак! Не кисни!

Они как раз проходили мимо присевшего, чтобы перешнуроваться, Махотина. Рядом с ним, стараясь отвлечь и успокоить, курил Мальцев.

Все потихоньку подтягивались к хижине.

Виноградов не удержался и в очередной раз глянул на часы.

— В общем, орлы, ситуация вам теперь ясна. Слушаю мнения. — Майор Раабтилен сидел в центре полуокружности, образованной его личным составом. Чуть особняком расположились братья Савченко — сотник и милиционер, Махотин и смертельно уставший Владимир Александрович. — Давай, Андрюша.

— Да собственно… Надо сматываться отсюда. Домой, там разберемся. — Мальцев провел тыльной стороной ладони по щетине.

— Ровенский?

— А что? Я тоже, как Барсук, — хватит, отвели душу. Не ждать же, пока местные клоуны нам, пардон, матку вывернут? Народ дикий, правильно капитан сказал — до суда не доживем…

— Курбан Курбаныч — что ты скажешь?

— Хрен его знает, командир! Как решите с ребятами…

— Ты мне свои татарские штучки брось! Ну?

— Да по правде говоря… мужиков жалко. — Он кивнул в сторону казаков. — Перережут их тут. А что? Москва от нас отказалась, хрен ее знает, может, не сейчас, так через месяц выдаст… Я бы, пожалуй, погужевался здесь маленько, попортил кровушку чернозадым…